— Трещины, которые мы можем видеть отсюда невооруженным глазом, огромны. Камень уже весь в крошку. И так на сотни километров. Как бы хорошо ни была построена Стена, какой бы толстой ни была внутри нее медная жила… Просто представь, какова вероятность, что на ней найдется точка, которая лопнет во время следующего землетрясения.

— И что тогда? Новая Столетняя Зима?

— Возможно. Это страшно. Если это снова произойдет, на этот раз люди погибнут почти совсем. Человечество ведь так и не восстановилось после прежнего удара.

— Но ведь это очень глупо. У литского правительства есть все для того, чтобы начать ремонтировать Экватор.

— Мой отец считает, что у них другой план. Он уверен, что «Джиликон Сомос» производит больше топлива, чем может употребить. Они скупают фрат по всей стране. Один центнер фрата — это примерно один галлон топлива. На десяти галлонах весь Шарту живет месяц. А эти огромные поля — здесь миллиарды тонн. Их вывозят, и вывозят, и вывозят… И наши поля — лишь крупица на краю литских земель.

— Но что толку от топлива, если весь мир рухнет? Или Атипа думает, что они собираются отогреть им планету без использования Экватора?

— Ты оптимист. А мой отец — пессимист. Он уверен, что они будут греть только себя. Допустят катастрофу, дождутся, когда все остальные вымрут, а потом уже отремонтируют Экватор.

— Безумие.

— Наверное. Однако отец в этом уверен. Говорит, что Лит устал от войн и восстаний, и что с олигархов и меритократов из «Джиликон Сомос» станется решать свои мелкие проблемы, уничтожив все вокруг.

Тави даже рассмеялся, однако потом посерьезнел.

— Надеюсь, Атипа Фойта не прав.

— Он не единственный так думает. Я же через обучающую станцию могу входить в литтаплампскую сеть. Там есть люди, которые пишут то же самое. — Хинта все смотрел на трещины в стене Экватора. — А теперь мы собираем фрат, который продадим Фирхайфу, а тот продаст его «Джиликон Сомос». То есть, в конце концов, этот фрат тоже станет частью их зловещего плана. Если…

— Если, конечно, этот зловещий план в действительности существует, — парировал Тави. — Слушай, нам ведь нужны карманные деньги, так? И потом, неужели отказавшись от увеселительного похода в ламрайм, мы нанесем реальный удар по «Джиликон Сомос»?

— Нет. Не знаю… Но мне все равно противно думать, что и мы, и весь Шарту, и еще множество людей, возможно, помогаем им исполнить план, в конце которого нас ждет смерть, а их — глупая кровавая победа.

Еще долго они лежали, глядя на махину Экватора, а потом вернулись к работе.

Когда фрат был собран, его пришлось перевалить в кузов Иджи. Ослик взвесил кучу и показал достойную цифру в сто тридцать шесть кило. Затем поверх кучи сел Ашайта, и они двинулись назад, в Шарту. Обратный путь показался им коротким: они шли быстро, их подгоняли голод и чувство законченной работы. Слишком усталые, чтобы поддерживать беседу, они молча обогнули спирали тихоходной дороги, прошли Слепой Изгиб и еще через сорок минут выбрались к большой скале, откуда уже открывался вид на Шарту.

Поселок лежал внизу россыпью серых двухэтажных блоков. Почти все здания были из пластика и стояли на рессорах, позволяющих в случае землетрясения смягчить удар. Купола крыш пестрели слуховыми окнами, сияли на солнце стальные опоры радиовышек. Облака белого и розового пара поднимались над бойлерами и воздухоочистительными установками. Сети коммуникаций паутиной тянулись прямо по красной земле: перекрученные пучки проводов, трубы водопроводов, спаренные кислородно-азотные шлейфы. Целые улицы были соединены в единое пространство с помощью раздвижных полупрозрачных переходов. Внутри этих круглых гармошек люди ходили без скафандров.

Монорельс тихоходного входил в самый центр Шарту. Сам поезд сейчас стоял у парящего в воздухе технического перрона, а машины и люди перекидывали фрат на грузовые платформы.

— Надо успеть, пока идет погрузка, — сказал Хинта, — а то потом придется ждать несколько часов, пока он съездит в город и вернется.

— Я думал, мы пообедаем, — жалобно выдохнул Тави.

— Может, Фирхайф нас угостит.

Они ускорили шаг. Иджи, не сбивая темпа своей механической ходьбы, следовал за ними. Но прежде чем они достигли погрузочной зоны, кое-что произошло. Среди камней, в том месте, где тропа вливалась в окраинные улицы поселка, было расчищено место под открытую спортивную площадку. На ней собралось с десяток подростков. Четверо играли в футбэг, остальные сидели вокруг, наблюдая за состязанием и потягивая напитки из прикрученных к шлемам банок. Когда Хинта и Тави проходили мимо, один из зрителей, Круна, обернулся в их сторону и включил громкую связь.

— Улипа на куче фрата, — крикнул он. — Что, Хинта, решил заработать на вставную челюсть для своего убогого братца? Твой богатенький дружок не подает тебе милостыню?

Внешне Хинта никак не отреагировал, лишь сбавил шаг и положил руку на шею Иджи, как бы заслоняя брата.

— Эй, улипы, омаролюбы! — продолжал орать Круна по громкой связи. — По-твоему, Хин, это прилично, твое страхобратище водить на люди?

Хинта уменьшил в своем шлеме громкость внешнего звука, и голос Круны сделался тише.

— Если уж твоя семейка не в силах убить это существо, то лучше бы вам прятать его. Как постыдный секрет. Как зад в говне. Верно я говорю?

Они загоготали.

— Мы омаров убивали, и кишки им выпускали, дула в жопу им втыкали, яд в глаза им заливали!

— Омареныша мы ищем, в темноте он страхом дрищет, за туманом горько плачет, братика тупого кличет!

— Что слюнявка нам сказала, когда в бошку ей стучали? Мы не поняли ни слова, так как весь язык омарий это каша из мычанья!

За новой речевкой последовал взрыв смеха.

— Беги-беги, спасай своего слюнявого уродца-улипу! — крикнул Хинте вслед Круна. — И литтаплампскую девочку свою прихвати! Только она все равно тебе не даст. А если и даст, то не тебе, а твоему братику-омаренышу. Чтобы беременеть жопой и плодить из нее подобных ему слюнявых недоделков!

Кровь бросилась Тави в лицо с такой силой, что красные пятна стало видно даже сквозь стекло шлема и кислородную маску. Он потянулся к громкой связи, но Хинта его остановил.

— Не надо.

— Но почему?

— Их больше, и из-за твоей матери ты для них все еще чужак. Скажешь им хоть что-нибудь — станет только хуже для нас обоих.

Мимо проехал дрон: два эшелона колес, четыре шаровидных кузова. За шлейфом поднятой им пыли обидчики исчезли из виду. Потом Хинта ощутил, как Ашайта трогает его за плечо. Лицо младшего дергалось. Хинта остановился и включил брата в их с Тави радиоканал.

— А ня мьются? — пуская слюну, спросил Ашайта.

— Нет, они не смеются над тобой. Они просто кричали. Это было не нам.

— А я мал, на мью. — Когда Ашайта переживал, его голос становился совсем тонким, слова комкались и путались, фразы превращались в кашу.

— Успокойся, ладно? Все хорошо. Помнишь Фирхайфа? Мы сейчас идем к нему. Может быть, он нас угостит. А если нет, то после пойдем домой, и я тебя покормлю.

— Лва?

— Да, купим тебе лиаву, но уже после обеда. Хорошо?

— Шо.

Они снова двинулись вперед. Тави часто и расстроенно оборачивался на Ашайту. Хинта шагал рядом с Иджи, взяв руку брата в свою. Дыхание младшего постепенно выравнивалось.

— Он будет в порядке? — спросил Тави.

— Не знаю. После таких моментов он иногда начинает плакать. Долго. Ничего, однажды один из этих уродов попадется мне в подходящее время в подходящем месте, и я сорву с него дыхательную маску. Чтобы он задыхался всю оставшуюся жизнь, как наша мать, и чтобы другие смеялись над ним, как он над нами.

— Ты же это не серьезно?

Хинта чуть пожал плечами.

— Почему они так тебя ненавидят?

— Не меня. Они ненавидят именно моего брата. Потому что боятся.

— Как можно бояться Ашайту?

— Ты кое-чего не знаешь про обычаи Шарту. Но это и не удивительно, про это почти никогда не говорят. Никто не любит это обсуждать. Но очень многие здесь считают, что таких, как Ашайта, не нужно оставлять в поселке. Они думают, что по решению родителей таких детей следует или убивать, или бросать без скафандра в пустошах за южным краем полей.