И вдруг произошло чудо. Раздался звук, напоминающий вой набирающих обороты насосов, камеру шлюза тряхнуло, и спустя мгновение на ее потолке вспыхнули лампы. Хинта оглянулся на улицу и увидел, как по ней разливается свет заработавших прожекторов — в Шарту снова была энергия. Створы шлюза ожили и сами начали закрываться; санитар, чьи усилия были больше не нужны, убрал руки с рычагов ручного привода. Вокруг Ашайты сразу началась суета — к мальчику бросилась реанимационная команда. Атипа принялся сбивчиво объяснять медикам, что произошло. Лика сняла с сына шлем и расстегнула ворот его комбинезона. Хинта остался с шипящим испорченным баллоном в руках и растерянно застыл, не зная, что теперь делать с этой штукой. А потом Ашайту направили куда-то вдаль, в глубину белых коридоров госпиталя.

Два часа спустя, уже глубокой ночью, Хинта сидел у кушетки младшего. Его голова устало клонилась, пока не уперлась лбом в край простыни. Лика говорила с врачами; Атипа отправился назад к теплице, чтобы проверить состояние шлюза и включить режим очистки атмосферы; Риройф, пожелав Ашайте выздоровления, вернулся к себе домой. Хинта был совсем один. Рука брата лежала в его руке, но он с ужасающей отчетливостью ощущал, что младшего здесь нет. Его веки были плотно сомкнуты, но он не спал, даже не находился в обмороке — он был в коме. Чтобы приоткрытый рот мальчика не пересыхал, медики наложили на нижнюю часть лица специальную шину, а в нос ввели трубочки с кислородом. Волосы пришлось сбрить, и теперь голову и грудь Ашайты опутывали пестрые проводки с электродами на липучках. Это было просто маленькое тело, застывшее на грани между жизнью и смертью. Его душа, энергия его жизни, весь его свет — покинули эту комнату и устремились куда-то еще. Хинта не знал, куда именно. После погребения родителей Дваны, после ссоры с Тави, после всех событий последнего месяца, у него в голове царил сумбур. Он не мог ясно верить ни в одну вещь и в то же время немного верил во все. Может, его брат несся по лучам звезд? А может, он сидел за огромным, полным сладостей столом, где-то в подледных чертогах, ел там руши и был очень счастлив? А может, его вовсе не было?

Хинта уткнулся лицом в пухлый край одеяла и заплакал. Брат ушел и оставил ему загадку без разгадки — видение какого-то страшного места. Может, Ашайта был сейчас там? Если так, то Хинта хотел бы любой ценой вызволить его оттуда. Но он даже не знал, что думать о своей галлюцинации. Она могла означать все что угодно, но могла и не означать вообще ничего. Он хотел бы хоть кому-то рассказать о том, что видел, но боялся, что родители лишь еще больше испугаются, а с Тави они все еще не могли говорить. Других людей в обедневшем мире Хинты не было.

Мучаясь своим горем, он начал представлять себе, как будет выглядеть смерть брата. Погребальная церемония с маленьким саркофагом. И этот саркофаг сожмется до еще меньших размеров, когда поедет по конвейеру льда и пламени.

И тут, внезапно, в уме Хинты сформировался один из ответов на джалипа. Не только погребальные саркофаги умеют изменять свой объем из-за перепадов температуры. Механизм замка в загадке был описан как простой, примитивный, древний — никаких кодов, никакой электроники, только замочная скважина для ключа. А значит, воду в замерзшей комнате можно использовать, чтобы вскрыть замок. Для этого нужно залить воды в запорный механизм и дождаться, когда та вновь замерзнет. Лед имеет свойство расширяться. Значит, с определенной вероятностью, замок разнесет, и путь наружу из запертой комнаты станет свободен.

Взбудораженный этой мыслью, Хинта отстранился от ложа брата. Он ощущал стыд за то, что может в такой момент думать о домашнем задании, и в то же время испытывал благодарность, потому что загадка отвлекала его. Она вернулась к нему в голову, когда он уже был на дне отчаяния, и теперь он мог больше не думать об одной лишь смерти. Джалипа пленила его, увлекла его мысли. И еще он осознал, что есть один добрый понимающий человек, с которым он ни разу не говорил с тех пор, как поссорился с Тави: Фирхайф, старик-машинист тихоходного поезда.

— Хинта, — негромко окликнула его мать из дверей палаты. На бедре у нее висел новый баллон, выданный из больничных запасов. — Они говорят, что он может очнуться в любой момент, а может не очнуться еще много месяцев. Я побуду здесь, посплю. А ты должен пойти домой и быть в порядке. Завтра у тебя обычный школьный день. И это не изменилось ни из-за аварии со светом, ни из-за болезни твоего брата.

Хинта подавленно кивнул.

— Говорят, в поселке все спокойно. Омары не нападали, никакой угрозы нет. Просто был перебой. Я отпущу тебя одного. Ты ведь будешь умницей и пойдешь прямо домой?

— Конечно.

— Тогда спокойной тебе ночи.

— И тебе, — обнял ее Хинта. Он почти никогда не делал ничего подобного, и Лика не смогла ему вовремя ответить — просто удивленно, скованно замерла в объятиях сына. Она хотела еще что-то сказать, но мальчик отпустил ее и быстро зашагал прочь по больничному коридору. В холле он столкнулся с Кифой, тетей Дваны.

— И Вы здесь?

— Помогаю. Кто-то же должен. — Ее встревоженный взгляд скользнул по его истрепанному скафандру. — А как ты?

— Мать и брат. Отключение застало нас в теплице. Пришлось добираться до больницы самим. Сейчас я домой.

— И правильно. Нечего по улицам ходить. А с твоими родными все обязательно будет хорошо.

Согрев его теплом своих слов, она уверенно нырнула обратно в круговерть общей суеты. Хинта был рад ее встретить. Ему очень нужно было, чтобы кто-то такой, как Кифа, сказал, что Лика и Ашайта поправятся. В этом не было рационального смысла, он знал, что слова утешения никак не изменят исход. Но он все равно в них нуждался.

На улице Хинта активизировал коммуникатор и набрал номер Фирхайфа. До сих пор он всегда заходил к старику без предупреждения и приглашения — была какая-то особая прелесть в случайности этих визитов. Однако сейчас он не был уверен, что сможет найти Фирхайфа в домике на платформе — в ночное время тот обычно передавал управление тихоходным одному из молодых сменщиков. К тому же, Хинта не знал ночное расписание поезда и понятия не имел, насколько сильно оно могло измениться после отключения электричества.

Ответа пришлось ждать долго. Хинта шел по пустынным дорогам под светом прожекторов, чувствуя, как новая тревога неприятным холодком разливается у него в груди. Что, если авария каким-то образом навредила Фирхайфу? Но не успел он по-настоящему испугаться, как тот ответил.

— Кто еще?

— Это я, Хинхан.

— Вот уж кого не ожидал. А то достали собиратели сплетен.

Этот выпад Хинта не совсем понял. Голос старика звучал забавно: нечетко и пискляво, как будто он стал карликом-механиком из комедийного лама про битву притакского сержанта Гигага с армией уменьшенных солдат.

— У Вас все хорошо? А то Ваша речь…

— Я на пассивке. Газовая смесь в промышленных скафандрах меняет тембр голоса. А у тебя все хорошо?

— Нет. Ашайта попал в больницу. Мать осталась с ним, а меня отправила домой. И… Вы где сейчас? На станции?

— Да. На час застрял над Экватором, а потом смог пригнать поезд сюда. Мне уже спать пора. Тут теперь работы до утра.

Хинта заколебался.

— Уместно будет, если я зайду?

— Только на пять минут. И имей в виду, здесь полный бардак.

— Спасибо, — чувствуя себя эгоистом, поблагодарил Хинта. — У меня и самого нету больше пяти минут. Мама обязательно проверит, дошел ли я до дома.

Скоро он уже поднимался на платформу станции. Там действительно происходило что-то странное: поезд стоял полностью загруженный, но ни один рабочий не занимался разгрузкой; два роботизированных кара сонно наматывали петли по перрону, в конце каждого маневра тупо тыкаясь захватами в закрытые борта платформ; у ворот складских терминалов валялся расстегнутый скафандр и стояли грубо вскрытые упаковки с аккумуляторами и кислородными баллонами — очевидно, кому-то в момент аварии, как и семье Хинты, пришлось бороться за жизнь. Дойдя до домика Фирхайфа, Хинта обнаружил, что тепловой барьер больше не работает, а заросший сосульками проход оттаивает. Сам Фирхайф, в скафандре, вытряхивал в мусорную корзину кастрюльки с едой. Увидев мальчика, он приветливо махнул рукой.