Атипа потянул на себя полускафандр сына — коммуникатор Хинты тоже не работал.

— А мой? — спросил Риройф. Хинта подумал, что они все уже знают ответ. Атипа вывернул полускафандр Риройфа — коммуникатор не работал, как и у других. Все переглянулись. Никто еще не успел по-настоящему испугаться, но страх уже был рядом — дышал им в лицо, невидимым смерчем поднимался в темном воздухе.

— Так не бывает, — сказал Атипа.

— Но так есть, — возразил Хинта. — А что, если это омары?

— Ну почему сразу они? — возмутился Риройф. — Эти гаденыши ни разу не высунулись с тех пор, как вошел в действие план Киртасы.

— Потому что они как-то выключали наших дронов. И сейчас здесь то же самое. Как иначе объяснить, что синхронно вышли из строя Иджи, кислородный баллон и все оборудование теплицы?

— Именами сестер-жриц Лимпы заклинаю, чтобы ты, Хинта, был не прав, — сказала Лика. Хинта вспомнил, что в последний раз эта присказка не помогла. Это было перед гумпраймом, когда отец мрачно предположил, что в Шарту уже есть погибшие. Лика тогда тоже молилась сестрам-жрицам, а потом они узнали про дюжину смертей.

— И что теперь делать? — спросил он. — Потому что если это омары, то они уже повсюду в Шарту. А мы даже не можем связаться с другими людьми.

— Ну-ну, парень, — Риройф опустил свою сухую, узловатую руку на плечо Хинты, — не надо паники. Может, все перестало работать только в этой теплице. Надо выбраться отсюда и узнать, что происходит в Шарту.

Хинта тряхнул плечами, вывернулся.

— Обесточило не одну теплицу. Если бы одновременно сломались Иджи и кислородный баллон мамы — это было бы странно, но не очень страшно. А теплица работает от общей электростанции. Если энергии нет здесь, значит, ее нет во всем поселке.

Атипа протер на запотевшем стекле внешней стены смотровую щелку.

— Видишь что-нибудь? — спросил Риройф.

— Прожектора не горят. Значит, и правда, весь Шарту… — Атипа обернулся к остальным. Лицо у него стало как у призрака.

— И что теперь делать? — повторил Хинта.

— Ничего.

— Как ничего?

— Связи нет. Оружия нет. Осел, и тот не работает. Скафандры будут иметь те же проблемы, что и кислородный баллон жены. А здесь мы в большом куполе очищенного воздуха, и у нас полным-полно спелого харута. Три дня протянем.

Сердце в груди у Хинты билось то слишком быстро, то слишком медленно. На лице матери выступил болезненный пот — она уже начинала задыхаться.

— Давай я налажу твой баллон, — предложил он.

— Подожди. Дай всем решить, что делать.

— Это безумие, — зло сказал Риройф, — сидеть взаперти три дня, с больной женщиной и больным ребенком. Сидеть и думать, что не можешь получить помощь от других людей, хотя, может, у тех все в порядке. Да и оскомина будет жуткая, если жевать один харут!

— Если мы вручную откроем шлюз, то потеряем часть воздуха. Растения, может, и выживут. А вот нам возвращаться будет некуда. Поэтому…

Отец еще продолжал говорить, но Хинта уже не слушал его — он смотрел на брата. Ашайта стоял в стороне от спорящих взрослых. Раньше он всегда танцевал, его движения были плавными и непрерывными. Сейчас он застыл на месте, каждая его мышца была напряжена, лицо сделалось совсем тонким, бледным до синевы, глаза были широко раскрыты, слюна неконтролируемым потоком текла на подбородок. Потом все его тело, вниз от плечей и шеи, начало мелко дрожать.

— Братик, — испуганно сказал Хинта. Атипа замолчал на полуслове. Теперь на младшего смотрели все. А тот все стоял в своей странной напряженной позе: пальцы на руках широко расставлены, ладони мелко вибрируют, лицо постепенно запрокидывается вверх, к темнеющему небу над прозрачным куполом теплицы.

— Ашайта, — позвала Лика.

— Ашайта, — эхом повторил Хинта. Он шагнул к младшему, хотел что-то сделать, может, обнять. Но тот внезапно изогнулся всем телом и резко вскинул ладони с растопыренными пальцами вперед. Хинта получил сильный толчок в живот, потерял равновесие и глупо шлепнулся на земляной пол. А брат выгнулся над ним, как одна из маленьких горгулий с ледяных фронтонов джиданских зданий. Его глаза открылись еще шире, заблестели, вбирая в себя последний свет дня. Рот тоже открылся. Ашайта так сильно изгибался и выламывался вперед, что было непонятно, как он еще может удерживаться на ногах. И вот он начал падать — медленно падать своим напряженно-изогнутым телом на Хинту. Хинта, вытянув вперед руки, сумел поймать его, но стоило им прикоснуться друг к другу, как Ашайта взбрыкнул и начал биться в судорогах. Из его груди вырвался жуткий, получеловеческий вопль, от которого Хинта почти оглох. Ему удалось мягко опустить брата на землю, а самому, испуганно задыхаясь, откатиться в сторону — и это был правильный поступок, потому что мгновение спустя Ашайта закричал снова. На этот раз его крик был таким, что Риройф и Атипа согнулись, зажав уши руками. Этот крик все длился и длился — протяжный, безумно-тоскливый, уходящий куда-то за диапазон человеческого восприятия. Было невозможно понять, откуда берется такая сила в маленьких легких больного восьмилетнего мальчика. Лика упала на колени и поползла к Ашайте. А Хинта просто смотрел в уродливо-прекрасное, напряженно-истончившееся лицо брата и ощущал, как его собственный рассудок уплывает в это лицо и в этот крик.

В последний момент, когда голос Ашайты уже стихал, превращаясь в стон, с Хинтой случилось нечто странное. Он увидел, как раскрываются, распадаются на механические секции какие-то огромные врата из красно-золотого металла. За ними открылся мрачный черно-зеленый зал, дальняя стена которого струила завораживающий фиолетовый свет. А на ближнем плане, прямо у порога огромных врат, лежали мертвецы — иссохшие сизые лица под стеклами скафандров, ощеренные зубы, мерцающие в запавших глазницах жуткие лиловые огни. Гладкий каменный пол под мертвецами был расколот извилистой трещиной, внутри которой взбухала устремившаяся к поверхности магма. Ее уровень поднимался, пока скафандры мертвецов не начали гореть.

А потом все прекратилось, и Хинта понял, что все еще сидит на полу теплицы. Его сердце колотилось, как никогда в жизни. Ашайта лежал навзничь, в глубоком забытьи. Его дыхание уже выравнялось. Лика держала над его лицом дрожащие руки, сложенные в какой-то знак, которого Хинта никогда раньше не видел. Риройф и Атипа перестали зажимать уши руками, но стояли, пригнувшись, будто боялись, что мальчик закричит снова и от этого крика купол теплицы осыплется на их головы тысячью осколков. Наконец, Лика расслабила руки, всхлипнула и начала обнимать Ашайту, беспомощно приподнимая его хрупкое тело над землей. Атипа неловко склонился к жене, то ли пытаясь поднять ее на ноги, то ли намереваясь сам упасть на колени рядом с ней.

— Не думал, что ребенок может так кричать, — прохрипел Риройф, разгибаясь.

— Такое в первый раз, — бледным голосом ответил Атипа. Хинта молчал — не мог прийти в себя после крика брата и той странной, страшной картины. Он точно знал, что не видел ничего подобного ни в одном ламе, и теперь ему было непонятно, откуда этот зал мертвецов взялся у него в голове.

— Милая, он будет в порядке? — теребя Лику за плечо, спросил Атипа. — Скажи, что он будет в порядке.

— Откуда мне знать? — Лика начала размазывать слезы по лицу. В сгущающейся темноте, со своими коротко остриженными волосами, она походила не на женщину, а на какого-то незнакомого мальчишку, несуществующего третьего брата Хинты и Ашайты. — Ему нужно обследование. Я не знаю, сколько он проживет без помощи. У него могло быть кровоизлияние в мозг — то, о чем нас предупреждали.

— Нет, так не пойдет, — сказал Риройф. — А ну, взяли себя в руки, вы, горе-родители! Лезьте в скафандры — и потащим его в госпиталь. — Он пытался звучать грозно, но его голос дрожал, и уверенности в нем было лишь на гран больше, чем у остальных. Риройф нуждался в своей винтовке и в ком-то другом, умнее и решительнее его, кто сказал бы ему сейчас, что следует делать.

— Но… — проблеял Атипа.