— Ты был так хорош вчера, когда отрекался от всякого влияния, когда говорил, что должен проложить собственный путь, когда доказывал мне, как все эти предметы будут сами по себе увлекательны для настоящего тебя… для настоящих нас! — Комок ярости у него в горле наконец-то набух до конца и лопнул, рассыпавшись градом обидных слов. — И что же я узнаю теперь? Ты обругал все те предметы, которыми увлекался вместе с матерью, чтобы променять их на все те предметы, которыми увлекается этот странный, неприспособленный к нашей жизни чужак. Ты выдавал мне его мысли, будто они твои!

Хинта истерично усмехнулся. Ощущая жар в лице, он двинулся на Тави и, обеими руками толкнув того в грудь, прижал к стене.

— Ты вообще есть? Чьи слова меня увлекали? Его или твои? Кто ты, подделка? Может, ты вообще не личность, а, Тави? Ты прилипала! Ищешь людей, которые думают о чем-то необычном, и становишься как они! Так?

Голос Хинты окреп, превратился в крик. Губы Тави задрожали. Он просунул свои руки между руками Хинты, заставив того ослабить хватку, и вырвался. Они пошли вдоль по залу, кружась, как герои в поединке — Тави пятился, а Хинта напирал на него.

— Вот, значит, как ты ко мне относишься? — в голосе Тави тоже уже слышалась истерика.

— А как должен? — Хинта не мог сдержать слезы и теперь размазывал их по лицу, но при этом продолжал наступать.

— Думаешь, я и к тебе прилип? По-твоему, я как грязь на подошве скафандра?

— Может быть.

Лицо Тави пошло красными пятнами.

— Дело во мне или в нем? Или в том, что он мне интересен? Может, ты ревнуешь и думаешь, что у каждого из нас может быть лишь один друг? А может, ты просто ненавидишь чужаков, как и все в этом проклятом поселке безумцев?

Хинта снова схватил его за грудки. На Тави была одна из его любимых футболок с красочными барельефами-напенками. Нарисованные лица героев смялись под руками Хинты. Подростки, сцепившись, остановились посередине зала. Солнечный свет падал вокруг них — сияющие ромбы на ярком разлинованном полу арены.

— Я очень хорошо к тебе отношусь, — сквозь слезы сказал Хинта, — и именно поэтому мне больно. Ты не думал, что ведешь себя со мной так же, как твоя мать вела себя с тобой? Обманываешь меня? Не договариваешь мне? Манипулируешь мной? Подстраиваешь мою жизнь под свою, будто я твоя игрушка!?

— Нет. Потому что это не так.

Тави оторвал руки Хинты от себя, но больше не отступал. Хинта был сильнее, но только чуть-чуть. Он бы победил, если бы они начали драться по-настоящему. Но сейчас, пока они только толкались, высокий рост Тави уравнивал счеты.

— Это тебя нет, и это с тобой все не так. Завтра ты встретишь кого-то еще и начнешь интересоваться математикой и химией! А я, как дурак, пойду за тобой! Так, по твоему?

— Ты не был дураком, но сейчас ты им стал. Потому что все это действительно мои и твои интересы.

— Его, а не твои! — закричал Хинта.

— Они стали моими до того, как я с ним поговорил! — тоже повышая голос, выпалил Тави. — Да и не так уж мы похожи. Я не его калька. Просто он как судьба появился, когда я вырос и стал ссориться с мамой. Обвини еще омаров в том, что они создали нового меня. Обвини мир. Обвини книги, которые я читаю, ламы, которые я люблю. И нет, я не выдаю чужие мысли за свои! Я хочу быть как другие, просто мои другие — это герои. Обвини меня еще в любви к Джилайси!

Хинта попытался сбить его с ног, но не вышло. Тави сделал подсечку и швырнул друга на пестрый мягкий пол в центре арены. На мгновение Хинта увидел сквозь окна зала зелено-голубое небо и перистые бледно-розовые облака. Солнечный свет белой вспышкой врезался ему в глаза, и он на долю секунды ослеп. Он тут же начал подниматься на ноги, но Тави уже бежал к выходу из зала.

— Стой, — приказал Хинта.

Тави замедлил шаг, обернулся.

— Не прикасайся ко мне, — сказал он. — Ты шел к этому весь последний месяц. И весь месяц я переубеждал тебя, Хинта. Но ты слишком хочешь этой ссоры. Шарту в тебе ее хочет. Так получи ее. Прочувствуй до конца свою ненависть ко мне и другим чужакам. Переживи ее.

— Дело не в этом!

— В этом. Хотя и не только. А еще в том, что ты чего-то испугался в тот самый день, когда Ивара приехал в Шарту! И из-за этого я тоже молчал.

— Так это я во всем виноват? — взорвался Хинта.

— В чем во всем!? — срываясь, крикнул Тави. — Не произошло же ничего — и уж точно ничего плохого. Ты на факультативах, которые мог бы выбрать и сам. Да ты и выбрал их сам. Я всего лишь рассказал тебе вчера о своих планах. Ты пошел вслед за мной, потому что хотел этого.

— Ты рассказал о своих планах, не упомянув при этом самое главное, — снова двинулся на него Хинта. — Это и есть манипуляция другими!

— Даже если и так, я сделал это из наилучших побуждений. Мы, возможно, помиримся. Но не сегодня. Хочешь договорить — тогда начни ходить на его занятия. Может, на них ты поймешь, что я оказал тебе услугу, когда помог сделать этот выбор.

— Да кем ты себя возомнил? — заорал Хинта. Он бросился вперед, но ему не суждено было нагнать Тави. Какая-то девушка, видимо, услышав их перепалку, приоткрыла двери спортзала и заглянула внутрь. У нее на плече блестела бело-золотая нашивка, похожая на растаявшую и округлившуюся звездочку шерифа — этот знак носили старшеклассники, взявшие на себя обязанность присматривать за порядком в школе. Тави с несвойственной ему резкостью прошел мимо незнакомки. Она постояла, удивленно глядя ему вслед, потом с тупой строгостью взглянула на Хинту.

— Что здесь произошло?

— Ничего, — стирая с лица слезы ярости, ответил тот.

— Вы дрались?

— Если бы мы дрались, он бы сейчас лежал и кровью умывался, — сказал Хинта. Он, как и Тави хотел просто пройти мимо девушки, но та успела крепко схватить его за рукав кофты.

— Пусти, — потребовал Хинта. Девушка и не думала отпускать. На ее широком некрасивом лице застыло то стереотипное выражение, с каким взрослые женщины допрашивают провинившихся в чем-то детей. Разница в возрасте между ней и Хинтой была не больше чем в четыре года, но она явно считала, что он малыш, обязанный ей подчиняться.

— Этот мальчик, — спросила она, — это он тогда зачем-то вышел на сцену гумпрайма?

Вместо ответа Хинта перехватил и выкрутил ее запястье. Ее рука была больше и сильнее, но он вложил в свой рывок часть того гнева, что накопился в нем за время перепалки с Тави. Девушка вскрикнула от неожиданной боли, а он вырвался и бегом бросился прочь.

Все обиды, вся досада, все одиночество вдруг слились в его душе в единый океан, и эта страшная черная волна боли проломила какую-то преграду, у которой Хинта всегда останавливался до сих пор. Ярость тяжелым молотом стучала у него в висках. Ноги сами понесли его обратно в холл. В эту минуту Хинта почти лишился рассудка. Он ясно знал лишь одну-единственную вещь — что должен сделать с кем-то то, что не решился сделать с Тави. Он должен был разбить чье-то лицо — и это было единственно верное решение, потому что если бы он поступил иначе, то потерял бы какую-то важнейшую часть себя.

Когда Хинта вернулся в холл, Круна и Двана уже слезли с основания памятника, но толпа еще толком не рассосалась — слишком многие подростки хотели высказать сироте свои соболезнования или просто поторчать рядом. Хинта, грубо расталкивая сверстников, врезался в толпу. Вокруг него начался человеческий водоворот, послышались возмущенные возгласы, но он боевым тараном шел к своей цели.

Круну он увидел со спины, подошел к нему и резко рванул за плечо. Тот был на пол-головы выше и в два раза сильнее, но сориентироваться не успел. Хинта ударил его кулаком в челюсть снизу вверх, а когда противник попытался удержаться на ногах, ударил во второй раз — теперь с другой руки и в нос. При этом из груди Хинты вырывался крик — бессвязный, страшный, похожий на плач.

Круна, с удивленно приоткрытым ртом и губами, по которым быстро заструилась первая кровь, осел. А Хинта мельницей молотил его сверху — его руки двигались, как во время занятия физкультурой, когда тренирующиеся делают вращение от плеча. Старший противник был вынужден пассивно защищаться, подставляя под удары руки.