— А они точно погибли? — спросил Тави.

— Омар, думаю, да, а солдат — не знаю. — Хинта спрыгнул на дно воронки, прополз по огромному боевому экзоскелету и остановился прямо перед тушей мертвого омара. Своей изломанной рукой тварь проникла куда-то в глубину робофандра — брешь здесь была такой большой, что серая масса нанопластика вокруг нее еще не успела застыть. Хинта сел на грудь робофандра и начал ногами бить и толкать омара. Ему казалось, что он тратит на это последние остатки своих сил, и ничего не выйдет. Но внезапно омар свалился с головной части робофандра, отрывая вместе с собою расшатанный входной люк.

— Ивара, Ивара, — позвал Тави. — Хинта, он очнулся, но не может говорить.

— Больно, — выдавил учитель.

— Оставь его на минуту, — попросил Хинта. — Спускайся сюда. Сделаем это вместе.

Внутреннюю камеру робофандра озарял мерцающий свет мониторов и датчиков. Вся она, все оборудование в ней были залиты серой слизью. Вместе они вытащили оттуда тело солдата. Тот оказался огромным крепким мужчиной — в Шарту таких больших и сильных людей не было — в простом облегающем комбинезоне, покрытом сетью металлических бляшек-датчиков. Тело его было невероятно изранено: живот разворочен пулями, голова почти отделилась от шеи — видно, омар сумел так глубоко засунуть свою страшную руку, что вогнал когти прямо в горло человека. За каждой из ран тянулись странные нити, похожие на провода. Другим концом они уходили в стенки капсулы.

— Это наниты?

— Надеюсь.

— Нам придется раздеть Ивару и этого тоже, и надеть на Ивару его костюм.

Они помогли учителю спуститься, положили его рядом с мертвецом и принялись за новый этап работы. После землетрясения Хинта успел увидеть некоторое количество человеческой наготы, но тогда он был опьянен, болен, и все происходило мельком. Сейчас, впервые в жизни, он увидел вблизи и ясно донага раздетого взрослого мужчину. Вопреки отупению, усталости, горю и страху он все же испытал приступ стыда. Здесь, в этих голых телах, одном мертвом и одном раненом, пряталось сердце войны. Горящие дома были ужасны, взрывы и выстрелы были ужасны, но настоящий ужас был в кровавой наготе растерзанной плоти. Если омары хотели мести за своих убитых, то они добились желаемого: голый мертвый солдат, с перерезанным горлом и вывороченными кишками, с обнаженным волосатым лобком, с безвольно болтающимся серым мужским достоинством был так же ужасен, как выпотрошенный и подвешенный на крюках омар. Это была казнь, и Хинта ощущал, что довершает ее позор, когда крадет у покойника одежду. В то же время он чувствовал дополнительный стыд от того, что это делают они — мальчики, что Тави вынужден делать это для Ивары. Наверное, именно в этот момент к нему окончательно вернулась способность сопереживать. Пару раз он пытался прочитать чувства друга, но видел только боль. Тави не испытывал стыда, стыд в нем был уничтожен болью, болью Ивары, которую он переживал, как свою.

Пока они переодевали Ивару, тот снова потерял сознание. Комбинезон солдата плохо ему подходил. Но когда переоблачение было завершено, случилось маленькое чудо — он сам начал ссаживаться, менять форму, облегая новое тело. Дыры в тех местах, куда попали пули омара, залатались; пятна крови остались, но узор датчиков полностью восстановился; в том месте, где был ранен Ивара, образовалась новая аккуратная брешь.

— Если робофандр не поможет, — сказал Хинта, — то Ивара уже никогда не очнется.

У них осталась последняя проблема: надо было снять дыхательную маску с мертвеца и надеть ее на учителя, на котором все еще оставалась маска от его собственного скафандра.

— Он не может задержать дыхание, — сказал Тави.

— Когда он без сознания, он дышит слабо и медленно. Значит, мы успеем поменять маски прежде, чем он получит сильное отравление.

Тави кивнул. Хинта снял маску с солдата, услышал тихое шипение — там все еще была дыхательная смесь. Бесценный воздух уходил в атмосферу. Тави расстегнул маску на Иваре, положил руку ему на грудь, чтобы лучше чувствовать дыхание. Потом он резко сорвал маску с лица Ивары, а Хинта опустил на него маску солдата. И сразу, словно дыхательная смесь робофандра сама по себе была целебной, учитель очнулся и открыл глаза.

— Боли нет, — произнес он. Военная маска была устроена так, что человеческий голос почти свободно проходил сквозь нее.

— Значит, там наркотик, — сказал Хинта.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Тави.

— Лучше. — Ивара сел и пьяным, воспаленным взглядом посмотрел на лежащую перед ним стальную махину робофандра. Потом перевел взгляд на солдата, а с него на свою рану. — Это надо вытащить.

— А как же кровь?

— Рана в печень убьет меня еще через несколько минут, даже если мы остановили внешнюю кровопотерю. — По боку Ивары расползалось большое иссиня-черное пятно гематомы. Газ из дыхательной маски прояснил его разум, сделал его движения какими-то иными, механистическими, словно он сам уже стал частью боевой машины. Он резко и бесцеремонно вытянул обрывки парапласта, а Тави, насколько мог, вытащил затычку с другой стороны сквозной раны. Кровь с новой силой выплеснулась наружу, мужчину качнуло, но мальчики поддержали его и помогли ему ногами вперед залезть в глубину робофандра. Ивара со всплеском опустился в серую жижу, обессилено откинулся на спину.

— Удобно? — спросил Тави.

— Очень.

— Смотрите, — показал Хинта. Со стенок капсулы к ране Ивары стремительно потянулись нити-проводки. Вот они достигли ее, ушли внутрь. Серая жижа тоже поднялась, начала обволакивать человека со всех сторон. Тави засмеялся отчаянным надтреснутым смехом.

— Мы спасли его. Мы спасли тебя!

— Да, — ответил Ивара. — Каждый раз я думаю, что сейчас увижу своих старых друзей. И каждый раз оказываюсь не прав.

И тогда заплакал Хинта. Стоя на коленях, в грязи, около раскрытой капсулы робофандра, он тихо и отчаянно оплакивал своего брата. Тави подсел к нему, обнял за плечи. Ивара протянул к мальчикам руку, и они все трое сцепились пальцами. Тело Ашайты, брошенное и изломанное, лежало где-то далеко на улице. Вокруг горел Шарту. Гремели взрывы. Зарево пожара было таким ярким, что его свет достигал низко нависших облаков, отчего небо казалось темно-оранжевым.

— Я каждый раз оказываюсь неправ, когда ищу своих погибших друзей, когда жду с ними встречи. — Наркотик давал Иваре силу, он сжал свою руку очень крепко. — И каждый раз в таких обстоятельствах оказываюсь несправедлив к вам двоим. Я предаю вас.

— Не надо, — испуганно попросил Тави, — не надо сейчас об этом.

— Нет, именно сейчас. Когда напали омары, я стал метаться. Я не знал, куда мне двигаться, с кем быть, что делать. Я разрывался между обязанностями учителя, обязанностями ученого и привязанностью к вам. Один голос говорил мне, что я должен позаботиться о вверенных мне подростках. Другой твердил, что моя жизнь и знания сейчас бесценны, и я должен выжить любой ценой. А третий кричал, что я должен искать вас, потому что важно только это. Вначале победил первый голос. Я был в раздевалках, пытался навести порядок, когда люди дрались и убивали друг друга за скафандры. У меня ничего не получилось. Меня оттеснили, смяли. Потом я возглавил группу из шестнадцати подростков и повел их на юго-запад, к одному из малых убежищ, в надежде, что там нам предоставят укрытие. Мы не прошли и трех сотен метров. Большую часть моих подопечных убило сразу. Один из них умер у меня на руках. Мы отступили во дворы. Там нам встретился отряд ополченцев. Среди них были отцы моих учеников. Они вспомнили меня, вспомнили, что я приехал в Шарту не так давно, и обвинили меня в шпионаже в пользу «Джиликон Сомос». Эти люди были безумны. Я убежал от них. Тогда возобладал второй голос. Я начал думать о том, как спасти собственные знания. Я вернулся в административный центр. Там шел бой, но все же в здании было безопаснее, чем на улице. Я обнаружил радиорубку, из которой администрация Шарту транслировала свои сообщения, и передал сообщение в Литтапламп. Я транслировал его на научных и радиолюбительских частотах ойкумены — рассказал, сколько успел, про артефакты на дне моря и про то, что нашел тела моих друзей.