— Ты же не хочешь сказать, что все зря?

— Это одна из возможных точек зрения, и объективности ради, стоит ее допускать. Но есть как минимум две вещи, которые больше не ускользают от нас: мои друзья нашли Аджелика Рахна, а мы обнаружили место, где они погибли. И прямо сейчас мы восстанавливаем память омара, скорее всего, причастного к тому, что с ними случилось… Ладно, обед съеден, давайте вернемся к работе.

Они вернулись, и их ожидал сюрприз: над терминалом, медленно вращаясь в воздухе, поднималась трехмерная голограмма — файлы выстраивались в кластеры, кластеры сплетались друг с другом, образуя многоуровневые связи, а вся структура в целом свивалась в спираль, отдаленно напоминающую учебные иллюстрации ДНК. Хитрой программе хватило одного часа, чтобы управиться с внутренним устройством омара.

— Ура! — обрадовался Тави. — Да здравствует университетский софт.

— Я думал, будет один файл, — сказал Хинта.

— Как бы омар ни был похож на робо, корни его памяти уходили в живую нервную систему, а живая память не хранится в виде линейной записи. Но вот что мы можем сделать. Все эти файлы имеют разный объем. Предположим, что большие отвечают за зрительную информацию, а маленькие за все остальное. — Ивара включил в терминале функцию захвата движения, высоко поднял руки и осторожно поднес их к изображению, затем повел вниз, выделяя и отбрасывая, упрощая структуру древа. — Теперь… конвертируем все это в видео-формат. — Прежнее древо распалось, новое древо, куда более простое, начало перестраиваться, далее упрощаться; файлы пошли волной, кластеры сжались, и наконец, все превратилось в две тонких колонны, приобретя простую и строгую структуру треков двух видео-файлов.

— Почему опять не один файл?

— Потому что глаз у омара два, — резонно предположил Ивара.

— Неужели получится? — прошептал Тави. — Я иногда думаю о том, что все мы видим мир по-своему. Глаза одного человека отличаются от глаз другого. Мы узнаем цвета, выбираем из них любимые. Но что, если я вижу свой желтый цвет так, как Хинта видит свой зеленый? Что, если весь мир для него предстает иначе, чем для меня?

— Думаю, для омара мир точно предстает иначе, чем для нас. — Ивара подбросил файлы, указав движениями рук поля развертки для обоих файлов. Терминал издал сигнал перегрузки, но справился. Поля поплыли, сближаясь, сливаясь в одно — широкое, изогнутое в форме панорамы. Потом оно начало расти, а его края сглаживаться.

— Ожившая иллюстрация к работе бинокулярного зрения, — прокомментировал Ивара. — Программа совмещает данные с двух глаз так же, как их совмещает наш мозг.

Голограмма замерцала, передавая видео-файл. Тави погасил свет, наступила полутьма, будто в ламрайме, и Хинта увидел, как изображение приобретает перспективу: десятки густых темно-бордовых линий устремлялись сквозь тьму к горизонту, словно огромная, кровавая дорога-река плыла-неслась куда-то вдаль. Вокруг этого сердечника вращались тонкие желтые ауры-спирали.

— Что это?

— Это Экватор, — угадал Тави. — Это его энергия! Омар стоит на нем. Смотрите: красные линии — это медь в сердечнике Экватора, а желтые вспышки — магнитное поле. Он видит все это!

Подтверждая его слова, картинка начала усложняться, обретать подробности. Ауры остались, но потускнели, поверх них черно-серыми, буро-красными, серо-фиолетовыми тонами проступил материальный мир. Шел дождь — штриховка движущейся пелены, медленный танец бурлящих луж. Хинта почувствовал сжимающийся в груди комок ужаса — таким страшным казался этот мир: полупрозрачный, зыбкий, обесцвеченный, однако полный энергий. Ауры появлялись не только над Экватором, они были повсюду, далекими дугами охватывая весь небосклон. Для омара реальностью было то, что ускользало от человеческого восприятия: каждое мгновение он ощущал, что стоит на поверхности планеты, созерцал скругленность горизонта, видел слабые отблески падающих вниз космических лучей. Да и сам горизонт был для него неровным — какие-то зоны казались светлее, какие-то темнее, а в бесконечной дали двигались непонятные блики фиолетового мерцания.

— Эти шевелящиеся поля, — сказал Хинта, — опять напоминают мне свечение плохой лавы. Я уже устал всюду замечать этот оттенок.

Омар запрокинул голову. С тошнотворной скоростью линии Экватора скользнули вниз, и немигающему взгляду чудовища открылась пропасть дождливого неба. В призрачной, слизисто-серой глубине играли огни энергетического сияния — невидимая людям страшная красота.

— А звук есть? — спросил Тави. Ивара наклонился к терминалу, коснулся сенсоров, и с неожиданной силой в комнату ворвался шум дождя. Он был глухим, вибрирующим, словно проходил сквозь цепочку каких-то странных перепонок и мембран. А потом появился голос.

— Кежембра вега дашаран, — бормотало чудовище, — инвала ситуишь танак. И я акаша кежембер. Вытаю вдра сафарают.

— С кем он говорит? — испуганно спросил Хинта.

— И где лагерь? — присоединился к нему Тави. — Почему мы ничего не видим? Неужели мы ошиблись временем? Он был там до или после? И упал сам по себе? Он из другой истории?

Учитель предупреждающе поднял руку.

— Гезангра виврахат таликахин. Наварают нигану гре. Де кежембер шахар. Сикаджа одабун мохаб.

— Это молитва, — шепнул Ивара. — Ритуальный текст.

Омар умолк. Теперь сквозь дождь можно было расслышать еще один звук — шум декомпрессии, хлопанье ткани, потом шаги.

— Как самочувствие? — донесся издалека чей-то голос.

— Кра! — взревел в ответ омар. — Хар, хар. Кежем стигайса Варн. Агара дашаран! — Он попытался вывернуть голову, и в результате они увидели, что он закован и распят. Полумеханические руки твари были вдеты внутрь хитрых колодок, сваренных из обрезков толстого металлического бруса, на плече запеклась кровавая нанопена. Дула его орудий смотрели в небо, а когти, не находя себе цели, хватали воздух.

Между тем человек был все ближе.

— Ни тахам дебем, — уже не так громко произнес он. — Спокойно, большой парень. Время твоего плена, возможно, подходит к концу. Если все пойдет по их плану, то скоро я буду вынужден дать тебе свободу. Полагаю, ты попробуешь убить и меня.

— Ты — ничтожество, не имеющее опыта прежних жизней, знающее лишь влагалище матери, такой же перворожденной, как и ты сам, — на человеческом языке отозвался омар. — Вы рождаетесь, и лишь потом можете убивать. Мы убиваем, и лишь потом можем родиться. С чего бы мне ценить твою жизнь, ты, не переходивший Акиджайса?

В этот момент запись оборвалась. Голограмма сначала стала ярко-фиолетовой, потом черной, звук дождя сменился пустым электрическим шипением. Тави отпустил руку Хинты.

— Что-то не так с иерархией видео-файла, — сказал Ивара.

— Он был пленником! — осознал Хинта.

— С кем он говорил? — спросил Тави.

— С Кири. Это был голос Кири Саланы.

— Он хотел чего-то плохого? Твой друг, Кири, он хотел…

— Я должен узнать, что было дальше. — Ивара вернулся к терминалу и непослушными руками начал пролистывать предыдущие стадии своей работы. Мальчики снова увидели линии запаралеленных видео-файлов. Теперь Ивара увеличил их и рассматривал более подробно.

— Здесь, — показал он, — происходит обращение к более глубокой памяти. Давнее воспоминание внутри потока запоминания. Из-за этого нас выбило.

— Омар говорил на нашем языке, — сказал Хинта, — а Кири — он говорил на их языке!

— Это смесь многих диалектов, но понять ее не так сложно. И я, и мои друзья могли бы с ним кое-как объясниться на любом из этих диалектов, или на всех сразу.

— И что же омар говорил? — спросил Тави.

— Он восхвалял Кежембер и просил Кежембер принять его. Это походило на молитву смертника. А потом, когда пришел Кири, омар сказал ему, что Кежембра гневается.

— Кто такой Кежембер?

— Не знаю. — Ивара передернул плечами. — Возможно, у омаров есть нечто вроде бога.