Вместе они подошли к шлюзу, и их, всей компанией, впустила внутрь Лика. Увидев своих детей, она очень обрадовалась. Однако, к вящему удивлению Хинты, заявила, что Атипы все еще нет и что, хоть он и возвращался домой, затем ему якобы пришлось снова вернуться в больницу с неким осложнением. Узнав об этом, разочарованный Риройф быстро ушел. Вслед за ним ушел и Фирхайф. А потом оказалось, что на протяжении всего времени их визита Атипа прятался в технической каморке, где находилась система очистки атмосферы дома. Из своего укрытия он вылез, кашляя и чихая, с красными глазами и бледным лицом.

— Зачем? — потрясенно глядя на него, спросил Хинта.

— Что ты, — замахал тот руками, — не хочу я с Риройфом! Там люди скоро стрелять друг в друга начнут. А он меня на площадь зовет.

— И правильно, не ходи! — одобрила Лика. — Лучше спрячься! — Повернувшись к старшему сыну, она пояснила: — Риройф ищет его целый день!

— И не только Риройф! — вскинулся Атипа. — Вон от шерифа тоже приходили — им людей не хватает. Так они хотят, чтобы я стоял с их стороны и стрелял по толпе. Ну уж нет.

Впервые за последние месяцы Хинта ощутил, что внутренне одобряет трусливую позицию родителей. Те хотели спасти себя, но при этом совершали доброе дело — благодаря их решению, на улицах стало одним вооруженным человеком меньше. Отчасти из-за этого он не нашел в себе больше сил сердиться на отца. Нет, он не любил его, но и не злился, как раньше. Он просто наблюдал за ним со стороны. И в этой наблюдательной позиции Хинта заметил то, чего не замечал раньше. За ужином, когда все понемногу ухаживали за Ашайтой, он вдруг осознал, насколько они все хотят быть семьей, насколько Лика и Атипа хотят быть женой и мужем, насколько они хотят быть родителями для Ашайты. В этом была вся их жизнь, весь их мир, весь их простой труд. И сейчас Хинта осознал, что они никогда этого не забывали. Атипа ломался не потому, что был плохим семьянином, а прямо по противоположной причине: для него все это было слишком важно, важнее, чем для некоторых других людей, и это вызывало в нем страшный надрыв. Но сейчас он был здесь, и он хотел быть здесь. Хинта уже предвидел, как отец возьмется за свои обычные дела — для этого нужно было лишь немного покоя, чтобы революция ушла с улиц, чтобы мир не начал содрогаться в спазмах очередной катастрофы.

Ночью пьяный Риройф с еще какими-то мужиками опять вернулся к их дому — он уже был настолько невменяем, что просто забыл про свой предыдущий визит. Лика с большим трудом прогнала визитеров прочь от шлюза. И хотя она не стала впускать их, Атипа все равно поспешил спрятаться в свое пыльное укрытие.

Впервые за много дней Хинта и Ашайта ночевали дома, в своей комнате. Уже смежив веки, Хинта снова подумал об омаре, и к нему сразу же вернулось чувство неясной тревоги. Эта тревога проникла в его сны, сделала их похожими на кошмары. Всю ночь он блуждал по каким-то тоннелям, с какими-то людьми. У этих людей не было ясных лиц и имен, и запомнить их было невозможно. Но Хинта знал про них, что все они что-то потеряли, и он потерял вместе с ними. И уже было не исправить, не отвести прочь какой-то грядущей беды.

Он проснулся не отдохнувший и расстроенный, но при этом ощущал себя взбудораженным и болезненно жаждал работы. Омар ждал в квартире Тави, заполнял его мысли. Хинта хотел закончить начатое.

За завтраком он заявил о своих планах пойти к Тави. Родители заартачились и стали говорить, что на улицах опасно, но Хинта не ощущал в них какой-то последней решимости. Умалчивая многие детали, он бегло пересказал историю Эрники, объяснил, что Тави сейчас сидит дома один, и тем самым переломил мнение матери.

— Эта женщина мне никогда не нравилась, — поджав губы, произнесла Лика. Потом она вызвалась проводить Хинту до Тави, когда пойдет отрабатывать свою смену на птицеферму. При этом было решено, что Ашайта останется с прячущимся Атипой.

На этот раз Хинта был налегке — без брата, без Иджи, без ящиков с инструментами. Он повел мать теми же путями, какими они вчера шли с Фирхайфом, и они успешно миновали все те точки, где могла собираться толпа. Лишь раз им встретился прохожий — он шел хромая, словно у него была перебита нога.

— Раненый? — сказал Хинта.

— Не подходи к нему, не помогай, — запретила Лика. И они прошли мимо.

Хинта немного боялся, что его мать из растроганных чувств может пожелать увидеть Тави. Однако, когда они подходили к административному центру, Лика завела совершенно другой разговор.

— Ты ведь понимаешь, что мы не сможем ему помочь? Я имею в виду, деньгами или едой.

— Он найдет работу. Фирхайф обещал ему помочь.

— Фирхайф — другое дело. Он помогает всем.

— И нам.

На укол Лика не отреагировала.

— Не забывай, что мы — семья, а Тави — не наша семья. Если у него все пойдет плохо, ты должен быть с нами, а не с ним.

— Он мой лучший друг.

— Либо он станет взрослым… — одышливо сказала Лика, — либо не справится. А учитывая его воспитание…

— В некоторых отношениях он взрослее меня, — с неожиданным для себя напором вспылил Хинта. Между ними повисло упрямое молчание. Потом они попрощались, и Лика просто ушла, не изъявив желания заглянуть в бывшую квартиру Эрники.

Хинта снова оказался в компании друзей. Ивара выглядел немного бодрее, чем вчера, больше улыбался. Тави, казалось, опять стал собой, его глаза не краснели от слез, он много и ярко говорил. Напряжение между ними спало. Из их косвенных реплик Хинта узнал, что Ивара не принял приглашения Тави и предпочел эту ночь провести в собственной квартире.

— Вчера, прежде чем разойтись, мы перенесли сюда часть моих приборов, — сказал Ивара.

— И не только, — добавил Тави. — Вид лаборатории тебя порадует.

Это оказалось правдой: комната Эрники окончательно преобразилась. В ней появилась кое-какая мебель — тумбы, уставленные приборами, лабораторный верстак; потолок помещения покрылся разверстыми квадратными впадинами — Тави снял декоративные колпаки с вентиляционной системы. Трупный запах полностью исчез, тело омара, опустошенное и более не нужное, запеленали в парапластиковый саван. К терминалу Тави, для усиления его вычислительной мощности, были добавлены новые внешние блоки, а провода, соединяющие его с платами омара, обросли переходниками и регуляторами.

— Здорово, — оценил Хинта.

— Тогда начинаем, — сказал Ивара. Хинта и Тави осторожно опустили сеть плат в заполненный маслом контейнер. Потом туда же был погружен лабораторный компрессор. По маслу пошла чуть заметная волна.

— Ну вот, — сказал Хинта. Ивара запустил терминал. Платы вспыхнули ровным тихим светом — на некоторых из чипов загорелись огоньки индикаторов.

— Работает, — сказал Тави. Но Хинта уже смотрел на экран терминала, где застыло предупреждение о вскрытии корпуса и серия сообщений о каких-то неучтенных ошибках: красные, желтые, зеленые надписи чередовались с хаотическим кодом.

— Работает? — Тон Ивары был не столь восторженным, как у Тави.

— Нет. Точнее, я все еще не знаю. — Ивара уступил ему место у терминала, и Хинта начал вводить в систему допущения, позволяющие обойти длинную серию ошибок. Добавив новое правило, он перезагружал машину. С каждым рестартом пестрый список делался немного короче. Наконец, терминал выдал чистый экран, сквозь тьму которого постепенно проступил дружественный золотисто-зеленый логотип литтаплампской корпорации «Синтайра», занимающейся производством обучающего оборудования.

— Работает, — снова обрадовался Тави.

— Это только твой терминал снова работает, — возразил Хинта, но мгновение спустя значок логотипа сменился новым сообщением — на этот раз не об ошибке, а о дополнительном подключении.

— Вот теперь все действительно работает! — возликовал Хинта. — Твой терминал определяет платы омара примерно так же, как мог бы определить другой сторонний терминал или какое-то незнакомое оборудование.