— Ну попросил же! — с деланным возмущение прошипел Йен. На самом деле он не был возмущен — ему очень явно было весело.

       Дэшон открыл было рот, чтобы спросить еще что-то, сказать еще что-то, но Йен, плотнее обхватив одной рукой кучу тряпья, освободил вторую, поднял указательный палец и перебил:

       — Тшшш!

       — Но…

       — Тш! — снова ткнул в сторону Дэшона пальцем. Желтые глаза вспыхнули, будто сейчас рассмеется. Будто придумал невероятно смешную шутку, но пока никак нельзя ее озвучить, и смеяться заранее тоже нельзя.

       — Йен… — начал Дэшон.

       Он так и не рассмеялся. Но улыбнулся, широко, хищно. Подмигнул еще раз, швырнул тряпье в окно и прыгнул следом.

       Дэшон метнулся за ним.

       Огромная алая птица — кроваво-алая в закатных лучах — раскинув крылья, взмыла вверх, сжимая в лапах сверток одежды. Пронеслась мимо, помчалась прочь, в сторону гор.

       Дэшон тихо выдохнул и схватился за сердце. Нет, там ничего не заболело — хотя, наверное, должно было, — но показалось вдруг, что сердце остановилось. Просто стало — и дальше ни в какую. А когда оно опять заколотилось, Дэшон выдохнул, медленно привалился к стене и осел на пол. Окинул бездумным взглядом разбросанные по полу свертки.

       Первой внятной мыслью, пришедшей в голову было: “Он же знает, что делает?”

       Знает же?

       Ведь Йен всегда был умным ребенком. Очень вредным, очень своевольным, полностью погруженным в себя, но не дураком. Он был кем угодно, только не дураком.

       И вот вопрос. Что в таком случае он делает здесь? Сейчас? И почему втихаря?

       Дэшону редко хотелось кого-нибудь ударить, но сейчас захотелось невероятно. И только потом, когда уже подумал о том, что съездить бы Шаайенну по лицу в целях профилактики, что нельзя так пугать последнего разумного человека в Дааре на пороге войны, а то и этот помирать начнет, спустя еще с десяток бессмысленных и бесполезных фраз, пронесшихся в голове, Дэшон понял: так вот, как он вошел. Он через окно влетел. Он же птицей перекинулся!

       Он может это.

       Что еще он может?

       И опять: он же знает, что делает?

***

       Каждый шаг давался с трудом. Нивен решил бы, что дело в усталости, но так было сразу, как только покинул Запретный лес, как только взошел на холм. И как только повернулся к лесу спиной. Вспоминался чертов остров. Почти так же, как там — почти не было воздуха. Почти не было сил.

       Но он упрямо шел вперед — ему не привыкать заставлять себя. И повторять себе жесткое: “Соберись!” — почти своим голосом.

       И не останавливаться, ни за что не останавливаться — иначе захочется повернуть назад.

       Он знал: назад идти будет легче. Он пойдет быстро, даже, может быть, побежит.

       Его встретят огоньки, но ему будет плевать на них, он найдет Аэйлар, обнимет, будет просить прощения — и она простит. Может, ударит, пускай, это он заслужил. Но потом — обязательно простит. И если нужен будет венок, чтоб остаться там, чтоб остаться с ней — возьмет венок, черт с ним…

       Но — кого она простит? И — за что?

       Нет, останавливаться было нельзя. Потому он делал очередной шаг через силу. И еще. И еще.

       И чем дальше отходил, тем больше все произошедшее походило на сон. Так было легче. В сон не вернешься, если ты, конечно, не Ух’эр.

       Нивен криво усмехнулся и на всякий случай четко подумал: “Нет, это я тебя не зову, не надейся”.

       И снова шаг.

       Позволил себе остановиться, только когда Ирхан опустился, напоследок мазнув теплыми лучами по верхушкам мягких деревьев. Уперся спиной в ствол ближайшего дерева и медленно сполз по нему на землю.

       Дышать было трудно, и снова думал, что как на острове. Но знал: это просто кажется. Всё хорошо, просто отчего-то кажется, что трудно дышать. Болели ноги, ныла спина, но — еще раз — всё хорошо. Он — человеком, так положено, чтобы после дня пути болели ноги.

       Ладно, почти человек.

       Передернул плечами, потому что на мгновение показалось, что вокруг холодно, но через миг понял: это только показалось, он просто устал. Тут, в южных лесах, не бывает холодно.

       Он прошел половину пути до города. Завтра — еще половину, а там разберется. Денег нет, но стащить чей-нибудь кошель — раз плюнуть. И — на корабль.

       Гораздо сложнее — говорить, спрашивать, узнавать. И если узнает что-то о Йене — туда. А если не узнает…

       “А что я буду делать? Если не узнаю?”

       Нивен закрыл глаза. Уснул почти сразу.

       Увидел Аэйлар.

       Напряженный взгляд, тонкая рука, ресницы, взмах.

       Огоньки.

       — Нивен, — сказала она как-то раздраженно, устало и совсем не своим голосом.

       А потом Нивен понял — это не она сказала. Нехотя, с трудом открыл глаза.

       Рогатая присела напротив. Фиолетовые глаза недобро блеснули во тьме.

       — Я же сказала тебе, — все с тем раздражением напомнила она. — Не буду терпеть тебя здесь.

       — Да, — кивнул Нивен. — Поэтому весь день меня никто не трогал.

       — Расскажи, — приказала она, опустилась на землю напротив и как-то совсем не по-божественному, скорее — по-детски, обхватила колени руками.

       — Нечего рассказывать, — он дернул плечом. — Помог Иным. Ушел.

       — Почему ушел?

       — Мне там не место.

       — Тебе не место здесь, — строго возразила она.

       — Завтра пойду дальше, — пообещал он и снова закрыл глаза. Но в сон провалиться уже не вышло — слишком остро чувствовал пристальный взгляд фиолетовых глаз.

       “Если буду делать вид, что сплю, — подумал Нивен, — может, отстанет”.

       Но она не отставала. Сидела, молчала, смотрела. А потом заявила:

       — Ты так и не справился с тенью.

       — Зато Кхаоли добил, — пробормотал Нивен, не открывая глаз.

       — Мальчик… — тихо вздохнула она с неожиданной жалостью, все еще раздраженной, но — жалостью.