‘Узри меня, жрец, ’ – сказало существо. Его голос звучал громогласно, но при этом он был приятен для слуха. Его слова были источником боли, от которой Матьё испытывал наслаждение. ‘Я говорю с тобой через боль в твоих воспоминаниях, что терзает тебя. Запомни это. Я буду на Парменио. Найди меня и победа будет гарантирована. ’

Перед тем, как фигура пропала или же Матьё проснулся – он не был уверен, что именно произошло в тот момент – он успел уловить взгляд кого-то ещё. Юная девочка, что уже не была маленькой, но всё еще не походившая на женщину. Он видел её невероятно ясно. Он мог видеть её несмотря на слепящий свет, что исходил из её глаз и был подобен плазменному реактору.

‘Найди меня, найди меня, ’ – сказала девочка.

После этого Матьё проснулся в своей комнате, после чего прошлое вновь стало прошлым.

Вторжение в мысли людей было обычным явлением для кошмаров, но Матьё не мог отдохнуть после того, как проснулся. Он прибегнул к молитвам, а затем подверг себя ударам автофлагеллятора, дабы очищающая боль стёрла его воспоминания о Валерии – ничего из этого не помогло. Наконец, услышав звук клаксона, оповещающего об окончании рабочего дня для шестой смены, он взял череп Валерии, не активируя его механизмов, после чего отправился в то место, где его никто не потревожит.

‘Брешь в корпусе! Они здесь! ’

Это были последние слова Сикариуса. После того, как он произнёс эти короткие предложения, его мир изменился, а он изменился вместе с ним. Он больше не был тем, кем являлся ранее. У него было такое же лицо, он носил то же самое имя, но он был совершенно другим мужчиной.

Он был мужчиной, кто всё ещё слышал крики.

Он всё ещё не мог привыкнуть к этому, хоть он и слышал крики на протяжении долгого времени. Визжащие ксеносы, рыдающие еретики, пищащие монстры – всё это было звуками, которые издавались тварями, само существование которых было омерзительно для человечества. Убитые или умирающие от его руки, его воли и его дисциплины. Отправленные в небытие благодаря болтам, ботинкам и клинку меча. Смерти, бесконечный поток неисчислимых смертей – они пропитали его душу насквозь и стали составляющей его крови и боли.

Сикариус никогда не помнил крики тех, кто погиб перед открытием разлома. Он чувствовал удовлетворение, когда заставлял врагов кричать и они не волновали его. Эти смерти были для него обычным делом.

Но крики его людей – их он не забудет никогда. Они терзали его душу.

Его Железа Бетчера выработала дозу горькой слюны, которую он тут же сглотнул, принимая эту дозу яда без раздумий. Крики всё ещё продолжали греметь в его голове. Истошные крики Космических Десантников, что находились в когтях у агонии. Он понимал, что обычные люди, которые не располагали дарами Адептус Астертус, могли кричать так пронзительно, но его братья?

Он закрыл свои глаза, склонив голову. Он тихо перечислял всех тех, кого забрал варп и, возможно с ноткой наивности, попросил у Императора прощения.

Он погрузился в глубокий транс. Сикариус вспоминал лица своих братьев, заставляя себя переживать их смерти снова и снова, при этом будучи неспособным помочь им избежать этой страшной участи даже в своих мыслях. Будучи погруженным в кошмары прошлого, он едва услышал кашель жреца, которым тот оповещал Сикариуса о том, что он больше не был единственным посетителем обзорной палубы.

Сикариус обратил свои покрасневшие от стресса глаза на жреца.

Матьё был худощавым мужчиной, обманчиво немощным в своём телосложении, а внешность его была таковой, что всем он казался юнцом. Тем не менее, он обладал серьёзностью мужчины, чей возраст приближался к тридцати годам, что смешивалась с надеждой и отчаянием человека, что желал изменить галактику, но никогда бы не смог уговорить безразличные звёзды сдвинуться с места. Сикариус видел его в бою и знал, что под покрытой заплатками робой Матьё скрывалась великая сила. Он видел, как он говорил. Матьё был одним из тех редких людей, в ком нуждается галактика.

Сикариус отбросил свои фантазии, считая их недостойными. Матьё был всего лишь человеком, в то время как он был Космическим Десантником, но всё же…

Бока головы Матьё были выбриты наголо, тем самым формируя аккуратно зачёсанные и уложенные назад в причёску. В этот раз его шевелюра обрушилась, закрывая обзор одному глаза, но, несмотря на это, Матьё не отводил свой взгляд. Он обладал такими глазами, что любой осмелившийся взглянуть в них сразу же чувствовал дискомфорт. В его взоре не было осуждения, но Сикариус чувствовал, что ему не по себе. Матьё аккуратно удерживал свой сервочереп. Если бы он был активирован, то Сикариус определенно бы смог услышать его приближение издалека, но жрец аккуратно нёс его в своих руках, даже не думая о том, чтобы включить его. Длинные пальцы одной из рук Матьё ласково обвивали полированную кость, в то время как пальцы второй руки медленно обводили гравировку ‘HV’, что располагалась на лбу черепа. Пальцы, как и тело жреца, выглядели слабыми, больше походя на пальцы эстета, что подходили для работы со счётами и решения судеб людей одним росчерком пера. Людей, которых он никогда не увидит сам. Множество людей обладали такими же пальцами. Это были пальцы разрушителя, но никак не воина. Ещё одно недоразумение.

На большом и указательном пальцах его правой руки красовались мозоли, что появились там от частого использования цепного меча, в то время как на указательном пальце левой руки красовалась своеобразная зарубка, образовавшаяся от частого нажимания на спусковой крючок лазпистолета. На задней стороне его руки можно было заметить шрам, что состоял из старой и свежей ран, слившихся воедино. На запястье левой руки отчётливо виднелась толстая линия, говорящая о чудовищном ранении, на исцеление которого ушло много времени.

Сикариус был достаточно опытным в распознавании угрозы – жреца можно было бы принять за кого угодно, но только не за слабака.

‘Капитан Сикариус, верно? ’ – вежливо сказал Матьё. Оба из них довольно часто находились в этой комнате. До этого момента им не доводилось вести разговор друг с другом. ‘Капитан Виктрикс Гвардии Лорда Регента? ’

‘Да, ’ – ответил Сикариус. Он оценил сложившуюся ситуацию. Он хотел остаться здесь наедине, не желая делить пространство с кем-либо ещё. Он, имея все на то основания, предположил, что обзорная палуба будет прекрасным местом для того чтобы побыть одному во время путешествия корабля в варпе, хотя для этого было ещё несколько причин. Иллюминаторы были закрыты специальными ставнями – увидеть что-либо отсюда было попросту невозможно, тем более что это место находилось слишком близко к потенциальному месту прорыва вражеских сил. Кому могло прийти в голову прийти сюда? Надо подумать, решил Сикариус. Матьё, как и я сам, искал уединения. Но насколько сильно он жаждал его? Ему хотелось всего лишь покоя или же чего-то большего? Он начал просчитывать все возможные варианты того, как он может выпутаться из этой ситуации. Проблемы с этим были из-за того, что он не хотел показаться грубым, иначе он бы просто ушёл отсюда без единого слова.

Познания в диалектике были настолько глубоко внедрены в его мозг, что он мог строить сложные диалектические конструкции в своих мыслях так быстро, что он даже не задумывался об этом – для него это было сродни привычке. Он застал те времена, в которых подобные вещи уже не входили в стандартный курс подготовки Ультрамаринов, но от диалектики никогда не избавлялись окончательно, а с возвращением Гиллимана она возродилась вновь.

‘Он чудовищно близок, не так ли? ’ – сказал Матьё. ‘Я про варп. ’ Жрец взглянул на заслонки из пластстали.

Значит, ему нужно то же, что и мне. Он ищет чего-то большего, чем просто умиротворение.

‘По ту сторону этого металла, по ту сторону этого хрупкого поля Геллера простираются глубины эмпирей, где возможное – лишь небольшая часть всего сущего, а невозможное есть истина, ’ – сказал Матьё.

Сикариус взглянул на заслонки так, будто он не замечал их, хотя последние два часа и три минуты он только и делал, что смотрел на них не смыкая глаз.