Затем настала очередь Александра делать нелегкий выбор – чем поступиться: принципами или интересами.
К Веронскому конгрессу с просьбой о помощи – как христиане к христианам – обратилось временное правительство Греции, восставшей против Османской империи. Россия здесь оказывалась в двойственном положении. Она всегда считала себя защитницей православного мира, к тому же в греческих событиях просматривался «русский» след.
На российской территории, в Одессе, несколько лет назад возникло патриотическое общество греков-эмигрантов, мечтавших вернуть своей родине независимость. Греческая община в империи вообще была многочисленна и влиятельна. К ней, в частности, принадлежал управляющий министерством иностранных дел Иоанн Каподистрия. Сначала «Этерия» (так называлась организация) рассчитывала, что он и возглавит движение, но почтенный дипломат уклонился. Тогда вождем стал молодой гусарский генерал Александр Ипсиланти, герой войны 1812 года, потерявший руку в Дрезденском сражении. Одно время он состоял адъютантом при государе, что придавало его действиям вид русской интриги.
В 1821 году Ипсиланти с небольшой дружиной устроил восстание в низовьях Дуная, был разбит, попытался в обход, через австрийскую территорию, проникнуть в Грецию, но Вене эта подозрительная авантюра, грозившая нарушить баланс на Балканах, совсем не нравилась, и повстанцев, российских подданных, арестовали. Еще хуже повели себя турки. Они схватили константинопольского патриарха Григория V и прямо в день православной Пасхи повесили его и трех митрополитов на воротах, в торжественном облачении. За этим последовал кровавый христианский погром.
Восстание, к тому времени уже вспыхнувшее на юге страны, теперь развернулось еще шире. Греки избрали депутатов в Национальное собрание, провозгласили конституцию – и вот теперь попросили Европу о помощи.
Император Александр попал в очень трудное положение. С одной стороны, смириться с убийством православных иерархов было невозможно, как и бросить в беде греков, привыкших надеяться на Россию. Еще Екатерина Великая мечтала о греческом восстании, чтобы поддержать его и утвердиться на Средиземном море. И этот момент наконец настал. «Отказаться от сочувствия этому явлению для России, для русского царя значило вступить в вопиющее противоречие с собственной историей», – пишет В. Соловьев.
Но греки восстали против хоть и мусульманского, но законного государя, да еще провозгласили конституцию. Поддержать их революцию означало бы предать всё, ради чего создавался Священный Союз.
Александр отказал грекам и потом объяснил это так: «Я первый должен показать верность принципам, на которых я основал союз. Представилось испытание – восстание Греции; религиозная война против Турции была в моих интересах, в интересах моего народа, требовалась общественным мнением моей страны. Но в волнениях Пелопоннеса мне показались признаки революционные, и я удержался».
И дома, в России, и в славянском мире это решение вызвало огромное разочарование. Турки беспрепятственно резали плохо вооруженных повстанцев, устраивали казни и карательные экспедиции, а Россия бездействовала.
В этой тяжелой ситуации Александр продемонстрировал, что ставит интересы Европы (как он их понимал) выше национальных. Но это была личная позиция, вступавшая в конфликт с духом и логикой империи. Преемник Александра изменит приоритеты и еще вернется к греческому вопросу.
Реакционный либерал
Смена курса
Либеральные реформы – вернее, попытки реформ – происходившие в 1800-е годы, были так внове для российской истории, что за Александром I закрепилась прочная репутация правителя-либерала. Однако на самом деле в послевоенный период это царствование стало охранительным и антилиберальным, а под конец сделалось откровенно реакционным.
Уже говорилось, что кроме причины субъективной – пробудившегося религиозно-мистического чувства – у Александра имелись и вполне рациональные резоны для столь резкого поворота. В 1820-е годы они только усилились.
Адам Чарторыйский в старости напишет: «…Сорок лет тому назад либеральные идеи были еще окружены для нас ореолом, который побледнел при последующих опытах их применения; и жизнь еще не доставила нам тогда тех жестоких разочарований, которые впоследствии повторялись слишком часто». Два эти фактора – неудачные «опыты применения» и «жестокие разочарования» – определили дух поздней александровской эпохи, которую Ключевский называл «одним из самых мрачных периодов русской истории». Россия, конечно, переживала моменты куда более страшные, но Василий Осипович имеет в виду мрачность общественного настроения, всегда наступающую с крушением надежд.
«Жестокое разочарование» в вольнолюбии и просвещении произошло у Александра под влиянием внешних событий – прежде всего череды революций на юге Европы. Либеральные реформы повсюду привели к кровавым беспорядкам, а стало быть они опасны, и уж во всяком случае нельзя создавать подобной ситуации в отсталой России – вот вывод, к которому пришел император. Реакционность Священного Союза и реакционность внутренней политики были звеньями одной и той же цепи.
В 1820 году царю показалось, что он все же не уберег свою державу от революционной заразы. В это время царь находился на конгрессе в Троппау, где руководители Священного Союза решали, что делать с неаполитанской революцией, затеянной военными, – и вдруг то же самое происходит в Петербурге. Приходит весть, что взбунтовался лейб-гвардии Семеновский полк, которым когда-то в юности командовал сам Александр.
В полку сменился командир. Вместо прежнего, мягкого, был назначен новый, придирчивый и вздорный. Этот истовый служака (его звали Шварц) считал, что привилегированные семеновцы слишком разболтались, и принялся их всячески тиранить: обзывал офицеров бранными словами, бил солдат, порол георгиевских кавалеров (что было нарушением устава). В конце концов терпение семеновцев лопнуло. Полк не восстал, не взялся за оружие, а всего лишь выразил коллективный протест, а когда начальство рассердилось, то в полном составе смирно отправился под арест.
В смысле военной дисциплины событие, конечно, было из ряда вон выходящим, но если бы император находился на месте событий, он увидел бы, что ничего революционного и вообще политического в этом возмущении не прослеживалось.
Семеновцы. Орас Верне
Однако издали Александру померещилось бог знает что. Царь очень испугался. Полк распустили и целиком набрали заново, «мятежников» сурово наказали, но этим дело не ограничилось. Началось повсеместное «закручивание гаек».
К этому времени вольные ветры и так уже давно дуть перестали. С 1814 года правой рукой государя и главным администратором являлся генерал Аракчеев, положение которого декабрист Николай Бестужев описывает так: «…Никто еще не достигал столь высокой степени силы и власти, как Аракчеев, не имея другого определенного звания, кроме принятого им титла верного царского слуги. Этот приближенный вельможа под личиной скромности, устраняя всякую власть, один, незримый никем, без всякой явной должности, в тайне кабинета, вращал всею тягостью дел государственных, и злобная, подозрительная его политика лазутчески вкрадывалась во все отрасли правления. Не было министерства, звания, дела, которое не зависело бы или оставалось бы неизвестно сему невидимому Протею – министру, политику, царедворцу. Не было места, куда бы не проник его хитрый подсмотр; не было происшествия, которое бы не отозвалось в этом Дионисиевом ухе». Сам временщик говорил про себя (в третьем лице): «Аракчеев есть первый человек в государстве».
Современники приписали смену курса злокачественному влиянию на государя этого певца казармы, но Аракчеев всегда был лишь усердным исполнителем монаршей воли, это Александр в нем и ценил.
