Тогда многие дагестанские сообщества отошли от газавата и присягнули царскому правительству, а Шамилю пришлось бежать в Чечню. Но это бегство лишь расширило территорию движения. Вместо того чтобы договориться с чеченцами, русское командование потребовало от них полного разоружения, да еще устроило против них карательный поход – и вся область восстала.

С 1840 года Шамиль становится имамом и Дагестана, и Чечни. Он переносит столицу своего государства (Имамата) в чеченское селение Дарго.

Горское государство представляло собой весьма интересное явление. По форме оно было теократической абсолютной монархией, но все важные решения Шамиль обсуждал с Диван-ханом, Высшим Советом, в который входили старшие военачальники-наибы, уважаемые муллы и старейшины. При этом правил Шамиль железной рукой и за короткое время построил довольно эффективную административную систему. Небольшая по размеру страна (около 1000 квадратных километров, с населением примерно в 400 тысяч человек), делилась на 33 района-наибства. С жителей взимались налоги, составлявшие основу бюджета. Кроме того в казну поступала пятая часть всей добычи от набегов.

Разноукладные и разноплеменные общины регулировали свою жизнь по единому своду законов – Низаму, основанному на предписаниях шариата.

Государство было не только религиозным, но и военным: все здоровые мужчины были расписаны по сотням и десяткам. Всеобщая мобилизация проводилась перед очередной кампанией, но у Шамиля имелась и постоянная армия – даже собственная артиллерия, где служили русские дезертиры, которым не за что было любить «Николая Палкина». Со временем в Имамате появились даже регулярные полки, состоявшие из полутысяч, сотен и десятков. Эти части снабжались централизованно (а не сами себя содержали, как обычные отряды партизанского типа).

Поскольку шариат суров, а обстановка все время была военная, власть Шамиля держалась не только на его авторитете, но и на страхе. В Имамате существовала жесткая система наказаний, от тюремного заключения до смертной казни.

Война между двумя государствами – огромным и маленьким, давно существующим и только что созданным, «цивилизованным» и «дикарским» (с русской точки зрения) – развивалась по весьма непростому сценарию.

«Линейная» стратегия с ее ставкой на сеть маленьких гарнизонов и единичные карательные экспедиции плохо работала и прежде. Теперь она оказалась совсем негодной. Пока большие отряды, обремененные артиллерией и обозами, карабкались по горным склонам или рубили просеки, наибы Шамиля свободно маневрировали, а при необходимости соединялись и давали бой в удобном для них месте. Нанеся правительственным войскам потери своим неизменно метким огнем, горцы уходили. Это позволяло генералам бодро рапортовать начальству о победе, но никакого результата не давало.

Благодаря Лермонтову, летом 1840 года принявшему участие в чеченском походе генерал-лейтенанта Галафеева и сочинившему хрестоматийную поэму о битве на реке Валерик, у русского общества сложилось несколько превратное представление о том, как происходили такие столкновения.

В изображении поэта этот рядовой, типичный для кавказской войны бой выглядит чуть ли не Полтавским сражением:

Подвиг рядового Архипа Осипова. А.А. Козлов

На самом же деле произошло вот что. Большой воинский контингент (3500 человек с 14 пушками), выйдя из крепости Грозной, медленно двигался вперед, ломая дома в пустых аулах, вытаптывая посевы и портя колодцы. Так продолжалось несколько дней, пока отряд не достиг Валерика, высокий берег которого был укреплен завалами и баррикадами. Оттуда горцы открыли убийственный огонь по сомкнутому строю, пытавшемуся форсировать реку. Как обычно, главной мишенью были офицеры. Одновременно всадники атаковали русский тыл и чуть было не подстрелили самого генерала Галафеева. Бой длился до тех пор, пока пушки не разметали заграждения. Но за ними уже никого не было – горцы ушли. Отряд потерял больше трехсот солдат и 22 офицера.

А пока русское войско вытаптывало чеченские поля, Шамиль с основными силами беспрепятственно вторгся в Дагестан и восстановил свою власть над частью потерянных в 1839 году территорий.

Летучие отряды наносили удары во все стороны. Произошло то, чего больше всего опасалась русская администрация: чеченский отряд захватил станицу Александровскую, расположенную на Военно-Грузинской дороге, и на короткое время связь с Грузией прервалась.

В 1842 году Шамиль пошел большим походом на Дагестан, и командование Кавказского корпуса решило этим воспользоваться, чтобы взять столицу Имамата. Тот же генерал Граббе, который тремя годами ранее едва не захватил Шамиля в Ахульго, повел целое войско, 10 тысяч солдат, к труднодоступному аулу Дарго. На сей раз противник не ушел, а дал оборонительный бой – и регулярная армия потерпела поражение. Она отступила в беспорядке, потеряв 1700 человек и часть артиллерии.

Это событие означало, что в войне наступил новый этап. Она перестала быть партизанской.

Военный министр Чернышев издал приказ, запретивший войскам всякие наступательные действия. Инициатива теперь переходит к Шамилю.

В следующем году он атакует сам и добивается нескольких нешуточных побед. В августе 1843 года берет дагестанскую крепость Унцукуль и несколько укреплений поменьше. В сентябре захватывает важный пункт – крепость Гоцатль. Потом осаждает и берет Гергебиль, отрезав Кизляр и Дербент от расположения главных русских сил.

После этой череды унизительных поражений в Петербурге наконец поняли, что на Кавказе идет не маленькая, а большая война и относиться к ней нужно со всей серьезностью.

Новый «статус» Кавказской проблемы требовал не только соответствующих ресурсов, но и первоклассного руководства.

Николай I отправляет в кризисный регион своего лучшего администратора, графа Михаила Воронцова. Перечисляя ближайших царских соратников, я не назвал его, потому что вблизи императора Воронцов почти никогда не находился – Николай доверял ему важные посты на периферии.

То был настоящий знатный вельможа, не чета прежним командующим, обычным армейским служакам. Это уже само по себе демонстрировало, какое значение отныне придается Кавказу. Но граф Михаил Семенович и по личным своим достоинствам был деятелем совсем иного масштаба. К нему намертво приросла знаменитая эпиграмма юного шалопая Пушкина («Полумилорд-полукупец, полумудрец-полуневежда»), но Воронцов совсем не заслуживал этой желчной характеристики. Он имел репутацию «русского европейца», англомана и сибарита, но был заслуженным боевым генералом: получил штыковую рану при Бородине, в сражении при Краоне (1814) устоял против самого Наполеона, а на недавней войне с турками одержал главную победу – взял Варну. В армии граф слыл либералом – учил солдат грамоте и не подвергал их телесным наказаниям, говоря, что непоротый человек «гораздо способнее к чувствам амбиции, достойным настоящаго воина и сына Отечества».

Кроме того – что нечасто встречается у военных – Воронцов был еще и толковым управленцем. Двадцать с лишним лет он губернаторствовал над Новороссией, то есть всем Северным Причерноморьем, и добился там впечатляющих успехов. При нем преобразились Одесса и Крым, зародилось отечественное виноделие, появились первые пароходы и шоссейные дороги.