В этой главе мы посмотрим, как царь пытался властвовать над Европой.
«Жандарм Европы»
Собственную страну Николай держал в повиновении при помощи Бенкендорфа, в Европе же пытался осуществлять аналогичные функции сам – чем и заслужил свое знаменитое прозвище. Неизвестно, было ли оно ведомо царю, но, если и было, вполне возможно, что он чувствовал себя польщенным. Слово «жандарм» самодержцу бранным не казалось – совсем наоборот. В представлении Николая, это был доблестный и честный защитник людей от всяческих злодейств, наихудшим из которых являлась революция.
Декабристский заговор император (не без оснований) считал проявлением общей болезни, охватившей Европу. Для того, чтобы зараза вновь не перекинулась на благословенную российскую почву, следовало истреблять ее «на дальних подступах». Заодно можно было распространить политическое влияние империи повсюду, где местные монархи сами не справлялись с освободительным движением и просили о помощи.
Организация, позволявшая осуществлять подобное вмешательство, и правовая база, его оправдывающая, уже существовала – Священный Союз, созданный Александром Первым. Разница между двумя царями заключалась в том, что Александра в первую очередь занимали проблемы общеевропейские, и ради них он готов был поступаться выгодами национальными; для Николая приоритетны всегда были интересы империи. Это не мешало ему представлять себя рыцарем и защитником международного согласия, но в Лондоне, Париже и других столицах российскую политику воспринимали совсем иначе, что в конце концов и привело к разрыву.
Из континентальных государств больше всего хлопот Николаю доставляла вечно неспокойная Франция. Она не хотела жить под властью Бурбонов и в 1830 году изгнала их. Вслед за тем заполыхало в соседнем Нидерландском королевстве, и тут же началось восстание в Польше, на российской территории, – то есть оправдались худшие опасения царя о «заразности» революций.
Польский мятеж залили кровью, но император был готов вести войска и на запад континента.
Во Франции одна слабая монархия сменилась другой, еще более слабой и еще более ограниченной. На престол взошел представитель побочной ветви Бурбонов герцог Луи-Филипп Орлеанский, с точки зрения Николая нелигитимный. Царь потребовал созыва экстраординарного конгресса Священного Союза с тем, чтобы «восстановить законность» во Франции. От войны Европу спасло только то, что другие страны признали нового короля, и России пришлось с этим смириться, однако Николай всячески демонстрировал свое пренебрежение Луи-Филиппу, и Франция переместилась в лагерь оппонентов Петербурга.
Северный медведь. О. Домье
Поход в Нидерланды – вернее, в Бельгию, которая отложилась от Гааги и провозгласила независимость, – готовился всерьез. Король Вильгельм сам попросил об этом Николая, тем самым признавая за царем «жандармские» права и полномочия. Армия уже получила приказ выступать. Помешало экспедиции только то, что как раз в этот момент разразилось польское восстание, и Николаю стало не до Бельгии. Но, вынужденный смириться с появлением на карте новой страны, царь и бельгийскую монархию считал «неполноценной», то есть приобрел себе врага еще и в этой части континента.
В 1830-е годы Николай инициировал сближение трех стран: России, Австрии и Пруссии, рассчитывая сформировать более компактный и действенный альянс, чем рыхлый Священный Союз, где слишком долго приходилось всё со всеми согласовывать. В 1833 году три ультраконсервативных государя выпустили декларацию о том, что они «единодушно решили укрепить охранительную систему» и будут оказывать поддержку друг другу «в случае внутренних смут». При этом было ясно, что с Россией такого несчастья произойти никак не может, и фактически конвенция санкционировала использование русского оружия для подавления беспорядков в Пруссии и Австрии, а заодно во всех странах, за которые альянс «считал себя ответственным». В перечень подобных регионов попадали Италия, Швейцария, пиренейские страны, Голландия и все германские государства. Плюс к тому Николай охотно «взял ответственность» за Балканский полуостров – наряду с паневропейскими «охранительными» целями он не забывал и об имперских интересах. Новая европейская система должна была гарантировать ему контроль над Турцией и незыблемость власти над Польшей.
Какое-то время тройственный союз успешно справлялся с поставленными задачами. В 1836 году Петербург, Вена и Берлин оккупировали Краковскую республику, единственный островок польской государственности, признанный Венским конгрессом. Для Николая этот анклав был бельмом на глазу – в особенности со времен польского восстания, когда «вольный город» Краков сначала поддерживал повстанцев, а затем предоставил им убежище.
Апофеоз могущества российской «сверхдержавы» приходится на вторую половину тридцатых и на сороковые годы. Тогда перед именем Николая трепетала вся Европа.
Многие мемуаристы, несколько расходясь в деталях, описывают удивительный эпизод, как в Париже поставили пьесу Эжена Скриба «Потемкин, иль Каприз императрицы», где Екатерина II была изображена в скандальном свете. Оскорбившись за бабку, Николай потребовал у короля запретить постановку, а все напечатанные экземпляры пьесы уничтожить. Луи-Филипп пытался протестовать, ссылаясь на то, что во Франции конституция и свобода печати. Тогда император якобы пообещал прислать миллион зрителей в серых шинелях, которые освищут пьесу, – и спектакль был снят. Так, во всяком случае, описывают эту историю русские источники. Французские гордо утверждают, что представления остановились из-за отсутствия зрителей, ибо драма была нехороша (ne fait pas très grand honneur au répertoire de M. Scribe[1]), однако при рекламе, которую должен был создать спектаклю русский царь, это вряд ли имело бы значение. Очевидно, всё же причина была в политике.
Но усилению российского могущества всё сильнее противилась Англия, а вместе с нею и Франция, то есть уже в тридцатые годы будущий разлом вполне обозначился. На Пиренеях, где шла гражданская война между сторонниками абсолютной монархии и либералами (Николай и его союзники, разумеется, поддерживали первых), верх взяли силы, ориентировавшиеся на Лондон и Париж. После этого возник четверной союз Англии, Франции, Испании и Португалии – в противовес тройному союзу России, Австрии и Пруссии. Меттерниховская система затрещала по швам.
В 1848 году она рухнула почти одновременно во всей Европе. Архаичное «охранительство» больше не могло сдерживать напора новых идей и народных движений.
Всеевропейский пожар
Очагом возгорания опять стала Франция. В феврале 1848 года в результате трехдневной революции с пальбой и баррикадами слабый режим Луи-Филиппа рухнул. В стране вновь, после 44-летнего перерыва, установилась республика.
Царь разорвал отношения с Парижем и велел всем русским подданным немедленно покинуть страну, захваченную заразой социализма. Но о посылке «миллиона серых шинелей» речи не шло, потому что пожар быстро распространился на территории, находившиеся гораздо ближе к российским границам.
Ситуацию усугублял раздор внутри тройственного союза: теперь Россия выкручивала руки своей ближайшей соратнице Пруссии.
Умер датский король, и два герцогства, Шлезвиг с Гольштейном, принадлежавшие датской короне, но в основном населенные немцами, пожелали присоединиться к Германскому Союзу. Поскольку прусская монархия считала себя блюстительницей общенемецких интересов, в Берлине горячо поддержали эту инициативу. Король Фридрих-Вильгельм приготовился решить вопрос силой оружия, но у Николая армия была намного больше. Он напомнил пруссакам, кто в Европе главный: пригрозил войной, если будет нарушена незыблемость границ, установленных Венским конгрессом. Царю вовсе не хотелось, чтобы Пруссия превратила Германию в единое государство, это совершенно изменило бы европейскую ситуацию. (Справедливости ради скажем, что для мира, вероятно, было бы спокойнее, если бы Германия не объединилась – тогда в ХХ веке, вероятно, не произошло бы двух ужасных войн.)
