Вспоминая события этого дня, Николай напишет: «Пусть изобразят себе, что должно было произойти во мне, когда, бросив глаза на включенное письмо от генерала Дибича, увидел я, что дело шло о существующем и только что открытом пространном заговоре, которого отрасли распространялись чрез всю империю, от Петербурга на Москву и до второй армии в Бессарабии». Новый царь еще не знал, что полковника Пестеля в последний момент успеют арестовать. Не знал он и какие подразделения столичного гарнизона вовлечены в заговор.

Единственное, что можно было сделать – ускорить принесение повторной присяги. Она была назначена на 14 декабря.

Но торопились и заговорщики. Идя к Николаю, Ростовцев предупредил о своем верноподданническом поступке товарищей – ему хотелось соблюсти порядочность (вот плоды «психологической революции», пробудившей в дворянстве новые представления о чувстве собственного достоинства). Колебаниям пришел конец, теперь выбора не было.

Ход декабристского выступления в столице хорошо известен. Его фабула может быть изложена в двух предложениях. Офицеры-заговорщики вывели на Сенатскую площадь своих солдат и не знали, что делать дальше. Сначала власти растерялись, но затем пришли в себя, подвезли пушки и разогнали мятежников картечью.

Впоследствии восстание было чрезвычайно героизировано литераторами, художниками, кинематографистами, да и историками, хотя в сущности произошел еще один военный путч, последний в вековой череде «гвардейских переворотов», только окончившийся поражением.

В событиях 14 декабря есть один очень некрасивый аспект, на котором как-то не принято заострять внимание: по сути дела предводители вывели солдат под пушки, а затем и под шпицрутены обманом, не сказав нижним чинам, что они участвуют в государственном перевороте. Большинство из них просто повиновались командирам и даже не поняли, чтó происходит. Особенно пылкие офицеры, правда, что-то кричали про конституцию, но солдаты этого мудреного слова не знали и полагали, что так зовут жену Константина.

Стояние на площади могло бы иметь смысл только в одном случае: если б к восставшим присоединился столичный люд. Но этого не произошло. Собралась огромная толпа зевак, но никакой революции устраивать не желала, а лишь глазела на невиданное зрелище. Декабристы застряли где-то посередине между военным переворотом, требующим быстрых, точечных ударов, и революцией, нуждающейся в поддержке масс. Не произошло ни первого, ни второго. В ближайшие сутки почти все участники были арестованы, причем никто не сопротивлялся.

Нескладно прошло и восстание на юге. Оно вспыхнуло две недели спустя – и только потому, что у заговорщиков не осталось другого выхода. Их вождь Пестель находился под арестом, второго предводителя Сергея Муравьева-Апостола тоже задержали. Та же участь ожидала и остальных заговорщиков. Понимая это, они освободили Муравьева-Апостола и подняли солдат Черниговского полка, опять-таки используя их вслепую. Несколько дней колонна двигалась непонятно куда и зачем, причем дисциплина все время падала, а одно из подразделений целиком дезертировало. Потом мятежники, их осталось меньше тысячи человек, угодили в артиллерийскую засаду и были разгромлены. Когда раненый Муравьев-Апостол пытался скрыться на коне, один из черниговцев помешал ему со словами: «Вы нам наварили каши, кушайте ее с нами!» Всех солдат потом перепороли и сослали на Кавказ. Офицеров отвезли в столицу, на следствие и суд.

«Кушайте ее с нами!» И. Сакуров

Всего под подозрением оказались 579 дворян; обвинительные приговоры были вынесены примерно пятой их части, остальные отделались неприятностями или были вовсе оправданы. Казнили пятерых: «архизлодея» Пестеля; поэта Кондратия Рылеева (его не вполне заслуженно объявили организатором 14 декабря); предводителя южного восстания Сергея Муравьева-Апостола; отставного поручика Петра Каховского, который застрелил столичного генерал-губернатора и командира лейб-гренадеров Стюрлера; подпоручика Михаила Бестужева-Рюмина, слишком невоздержанного в цареубийственных речах.

Дела четырех тысяч нижних чинов рассматривались особыми военными комиссиями, и здесь ответственность понесли все, причем двести солдат были подвергнуты прогону через строй. Сколько из них умерли, неизвестно.

В эпопее декабристского движения интереснее всего, конечно, вопрос, мог ли этот заговор победить и что произошло бы в этом случае с Россией.

Если бы перед 14 декабря в Петербурге находился энергичный Пестель, очень вероятно, что мятежники захватили бы власть над столицей, а стало быть, и над всей страной, которая привыкла повиноваться воле центра. (Вспомним, что в 1917 году такое произошло дважды, в феврале и в октябре, хотя в революционных событиях участвовали совсем незначительные силы.) У южного восстания, хоть бы даже и с Пестелем, никаких шансов не было – по той же самой причине: в России судьба государства в провинции никогда не решалась.

Итак, предположим, что 14 декабря Николай и Михаил были бы убиты; Константин Павлович из своей Польши носа бы, конечно, не высунул; к губернаторам и гарнизонным начальникам из Петербурга поскакали бы фельдъегери с распоряжениями новой, непонятной, но главное столичной власти – и привычная к повиновению гиперцентрализованная империя взяла бы под козырек.

Как уже говорилось, декабристы имели две программы: «северную» Никиты Муравьева и «южную» Павла Пестеля («Русскую правду»).

Муравьевская конституция сохраняла институт монархии, ибо народ еще не созрел для республиканского правления, но власть императора становилась почти номинальной. «Источник верховной власти есть народ, которому принадлежит исключительное право делать основныя постановления для самого себя», – говорилось в тексте. Страна должна была разделиться на 15 автономий, то есть отойти от жесткой централизованности, которая делала необходимой «ордынскую» вертикаль со всеми ее побочными эффектами. Крестьяне освобождались, но помещики сохраняли земельную собственность, чтобы дворянство не разорилось. Одним словом, проект был и разумен, и хорош, но заключал в себе неразрешимый парадокс: ввести федерализацию и парламентскую систему в стране, не знакомой ни с тем, ни с другим, вряд ли получилось бы без переходного периода твердой власти, а ее-то конституция и упраздняла.

Второй проект, пестелевский, в полной мере учитывал это обстоятельство и потому выглядит более реальным. Вместо монархии, института недостаточно сильного, предполагалось на 8–10 лет ввести военную диктатуру, которая подготовила бы страну к республиканскому строю. Любое недовольство (а оно предполагалось) будет безжалостно подавляться силой оружия. «Державная дума» из пяти директоров избирается «Народным вечем», состоящим из 500 депутатов, и обладает всей полнотой исполнительной власти. Вводится еще «Верховный Собор» – нечто вроде палаты старейшин, которыми становятся самые уважаемые россияне. Они осеняют своим авторитетом и нравственно контролируют действия высших институтов. Крепостное право отменяется. Половина пахотных земель передается в особый фонд на правах общинной собственности; помещичьи угодья сдаются крестьянам в аренду. Классовые различия отменяются, весь русский народ превращается в единое «гражданское сословие». Слово «русский» тут, впрочем, требует пояснения. По мысли Пестеля, население должно было разделиться на «сорта» не по социальному, а по этническому принципу. Высшую категорию составлял «коренной народ русский», к которому причисляли всех славян. Далее следовали «племена присоединенные», которым дозволялось жить по-своему, но с некоторыми ограничениями (например, мусульманам воспрещалось многоженство). И наконец были народности, которые надлежало постепенно искоренить как вредные. «Буйных» кавказских горцев – расселить в отдаленных частях России малыми группами; евреев ассимилировать, а буде не пожелают – всех отправить в Палестину, дабы основали там свое собственное государство; цыган – понудить отказаться от кочевого образа жизни и вступить в православие либо тоже изгнать.