Какие бы совершенные методы дрессировки не применял Лидер, приходилось признать — они не сработали. Ни на йоту. Ни на грамм. Ни на геллер, ни на батцен.

Оказались полной туфтой.

Или — выражаясь формальным языком, — продемонстрировали свою абсолютную неэффективность.

— А, Юрген, — сказал доктор Зима. — Присоединяйтесь!

Хаген послушно занял место за его спиной.

И — раз-два! — мгновенно поменял свойства: был твёрдым, плотным, структурным — а превратился в гибкую, текучую субстанцию, аморфную копию того, чьё агрегатное состояние определялось перспективной целью.

Как показывал опыт, Кальт мог быть льдом и плазмой. Сгустком энергии. Чередование его термодинамических фаз подчинялось сложным закономерностям, природу которых вряд ли знал он сам. Лунный ритм? Возможно. Вспышки на Солнце? Вероятно. Но в «Абендштерн» он вернулся руководителем, администратором и немного — часовщиком, проверяющим работу собственноручно налаженного механизма.

Трум-пум-пум.

Бодрым, наступательным галопом они пронеслись по надземным этажам главного корпуса, заглядывая в каждый бокс, кабинет, угол, каждую комнату, щель, подсобку в поисках беспорядка. Всё оказалось на своих местах. Недавно назначенный начальник хозяйственного управления, долговязый Модель, суетился за троих, нещадно подгоняя клининг-бригаду. Коридоры благоухали чистотой и цитрусовым миксом, добавляемым в средство для мытья полов. От семенящего рядом аналитика разило подмышками и одеколоном. Хаген украдкой понюхал отворот своей куртки. Гарь, грязь, пот, сталь, ружейное масло. Резкий и сладковатый, ничем не выводимый запах бензина. Н-да, не фонтан.

— Ну вот, — сказал Кальт, обращаясь к своему спутнику, лакированному, рослому красавцу в новенькой, с иголочки, коричневой форме инспекционного отдела. — Вы видели всё. Доложите начальству, что работа лаборатории произвела на вас самое благоприятное впечатление. Так?

— Так, — повторил спутник. — Благоприятное. Доложу. Впечатление. Вас. На.

Его расфокусированный взгляд блуждал по стенам, цеплялся за эстампы, утопал в зеркалах.

— Молодчина, — поощрил Кальт. — Фрау Тоте поможет вам расставить слова. Пустяк, придирка, но и она имеет значение.

— Имеет. Так.

Челюсть фарфорово щёлкала, кинематографичное лицо блестело от слёз, свободно скатывающихся по щекам прямо за торчащий стоечкой картонный воротник. Кальт деликатно придерживал спутника за локоть. Другая ладонь покоилась на стриженном затылке инспектора. У Хагена перехватило горло. Вкус ненависти горячей волной распространился по корню языка. Невыносимая горечь! Во рту было сухо как на дне песчаного карьера.

— Некоторые люди склонны всё драматизировать, — чётко проговорил Кальт. — Не терплю драм.

Раз-два. Бойкие каблучки Тоте простучали зарю. Инспектор проснулся. Чтобы снова безнадёжно утонуть в насмешливых миндально-жёлтых — почти натуральных — глазах.

— Пойдёмте со мной, коллега! — пригласила Тоте. — Я вам всё-всё-всё здесь покажу.

Белохалатная научная стая наблюдала за позором эмиссара Улле. Кукловод воспользовался случаем, чтобы преподать урок. Каждый лектор мечтает о такой благодарной аудитории.

— Я рад видеть всех вас, — сказал Кальт руководителям секций, столпившимся поодаль в тревожном ожидании. — Готов уделить столько внимания, сколько потребуется. Но сначала я хотел бы поговорить с моим Юргеном, моим трудолюбивым Хагеном. Есть возражения?

Никаких возражений. Явственный вздох облегчения весенним сквозняком пронёсся по приёмной и вылетел в приотворённую форточку, откуда доносился перестук капели под жалобное взрёвывание буксующих грузовиков.

— Ах, подождите, подождите! — жалобно вскричала сестра Кленце, вынося поднос с апфелькухеном. Все лица, уже готовые расплыться в улыбке, обратились к Кальту.

— Правильно, — одобрил он. — Я вернулся. Это праздник. Привёз подарки и инспектора. Хох!

Жизнь лаборатории входила в привычное русло.

Глядя на то, как солидные учёные с детским удовольствием чокаются рюмками, наспех вымытыми девочками из сопровождения, как высокомерные программисты щиплют за бока суровых безопасниц и дурашливо уворачиваются от затрещин, как шушукаются аналитики, на ходу соображая, какими ещё форс-мажорами прикрыть вчерашнюю гулянку, наконец, наблюдая за Кальтом, неохотно подносящим ко рту кусок пирога под рукоплескания сотрудников, Хаген понял одну вещь. Нет, даже две вещи:

Раз. Доктор Зима безумен.

Два. Доктор Зима бессмертен.

Ну почти. Он был упрям, держал слово и всегда возвращался.

Где же Франц?

Хаген ещё раз пробежался по секциям, на этот раз в одиночку, чтобы удостовериться: охотник пропал. Айтишники сказали, что встречали его с утра и был он не в духе, злобился, глядел волком, отирался за спинами и за пять минут надоел всем, как зубная боль. «Ага», — сказал Хаген. Но на этом приток полезной информации прекратился. Обученцы попросили не компостировать мозг, терапия угостила витаминным коктейлем, фарма поругалась с Йегером вчера, а их соседи, химики, предположили, что никакого Франца никогда не было, а был бред одурманенного разума, коллективный морок, который к счастью развеялся с приходом зари. Ночь темна перед рассветом. «Поэтично, — оценил Хаген. — Вы бы хоть проветривали иногда. А можно по существу?» Химики развели руками. Франца никто не видал.

В подземном переходе он столкнулся с колонной «обезьянок» под предводительством Шольтца. Кивнул, не глядя, и пролетел было мимо, по привычке опустив голову, но что-то кольнуло внутри, застучало сердце, и он вдруг узнал, встрепенулся, притормозил так резко, что охранники обернулись и вся колонна сбилась гармошкой.

— Эвакуируемся? — пошутил Шольтц.

— Постой… Куда ты их?

— К нулевикам. Заказ Йегера. А что?

— Это же адаптанты! Вам что, «вивария» мало?

Шольтц пожал плечами.

— Я же говорю, заказ Йегера. Мне-то хоть звезду с неба, с ним и разбирайся.

— Разберусь, — пообещал Хаген. — Вот прямо сейчас и разберусь! Ты их придержи пока.

Его тряс озноб.

Мстительный охотник опять принялся за своё.

***

Кальт встретил его радушно.

— Кто-то сломал ваш навигатор, Йорген? Самый короткий путь обычно по прямой. Или вы приверженец фрактальной геометрии?

— Прошу прощения, — сказал Хаген.

Он запыхался, ноги дрожали, на лбу выступила испарина. Он сознавал, что выдаёт себя с головой, но ничего не мог поделать. Терапист вопросительно смотрел на него. Сиреневое предзакатное солнце нежно подсвечивало его по контуру, размывая грани и уплотняя середину, Хаген обращался к тёмному пятну, и не мог понять, какой отклик вызывают его слова и достигают ли они цели.

— Всё верно, — сказал Кальт, когда он закончил. — Успокойтесь, присядьте. Это моё распоряжение. «Нулевой человек», помните? Философский вопрос. Райхслейтер не любит философию. А вы?

— Не слишком, — сказал Хаген, немного успокаиваясь. «Не забыть бы вывести их после опроса, — подумал он. — Через второй корпус, подземный гараж и с Илзе назад. И надо уже что-нибудь придумать с запасной базой. А то с этой сволочи станется. Франц, ах, Франц! Ну ладно же, посмотрим…» Спохватившись, он заставил себя слушать, ведь термодинамический потенциал собеседника мог измениться с минуты на минуту.

— Придётся полюбить. Когда физика бессильна, остаётся философия. Хотя я тоже не философ, а практик. Улле заблуждается. Мы все тут практики и философствуем вынужденно, обнаружив дыры в физике.

— Дыры?

— Повсюду. Подъёмная сила. Распад ядра. Механическое время, — Кальт поднял руку, ещё раз продемонстрировав сломанные часы. В просвете между часами и браслетом Хаген увидел чёрные гематомы как от неудачно сделанных инъекций. Притихшее сердце опять встрепенулось.

— Что случилось, Йорген?

— Как… — голос пресёкся. Хаген кашлянул, задействуя связки, и попробовал ещё раз: — Как вы съездили?