Улле категорично мотнул головой, лидер соболезнующе развёл руками:

— Слишком большой риск. Сейчас вам сделают первую инъекцию — для формирования устойчивой зависимости необходимо две-три, но в вашем случае количество первых проб следует увеличить. А завтра поутру мы все вместе отбудем в Шварцхайм. Вам там понравится.

Он почесал нос и добавил с обезоруживающей прямотой:

— По правде говоря, скоро вам будет нравиться всё. Абсолютно всё.

***

Роковые слова были произнесены. Затем произошла заминка. Специалисты Хель копались в своих чемоданчиках, перебрасываясь обрывками фраз. Оказавшись в центре внимания, они чувствовали себя неловко, и то, что ещё предстояло исполнить, вызывало дополнительный приступ нервозности. После короткой невнятной перебранки один из докторов направился к заключённому под стражу. Кальт апатично наблюдал за его приближением, уже не пытаясь сопротивляться, лишь устало прикрыл глаза, когда к запястью прижалась мелодично гудящая коробочка гемо-анализатора.

— Снимите браслет, — подсказал Улле.

Спешно вызванный датен-техник долго звенел инструментами, деактивируя и разбирая модифицированный браслет. Все терпеливо ждали. Лидер задумчиво приседал, разминая ноги; мягкие, отливающие дельфиньим лоском сапожки почавкивали, когда он перекатывался с пятки на носок. Хаген переводил взгляд с него на лица министров и обермастеров, каждое со своим выражением — от сыто-удовлетворённого до скучающе-озадаченного или откровенно мрачного, как у Дитрихштайна, затем нехотя, как бы улынивая в сторону, цепляясь за несущественные подробности, вроде треугольной выщербинки на каменной плите пола, иллюзии, коварной светотени — стрела и клетка, вновь возвращался к тающей, обманчиво хрупкой фигуре, зажатой мощными плечами чёрных молодцев. Он слышал стук — тихое, но сильное биение часового механизма, запертого в шкатулку из плоти — и не мог понять, взаправду или кажется.

Мы спим? Я сплю?

Сама мгновенность судопроизводства — неожиданный совместный бросок туры и короля через доску, удар и крах белого ферзя — довод в пользу сна. Песок под веками, овевающий лоб влажный пластырь ветерка, чей-то кашель, шёпот, запах спирта и пота — слабый по отдельности, но неопровержимый скопом аргумент в пользу яви.

«Разбуди меня!» — внутренне взмолился он и шепнул:

— Что нам делать?

Натужно скрипя шарнирами, Франц развернул маскообразное лицо. Сощуренные глаза были застланы жёлтой мутью, а голос звучал сдавленно, когда он ответил:

— Ничего, солдат. Ты всё уже сделал.

***

Ещё несколько подготовительных па и настал черёд соломенного человека.

Он должен был отвести осужденного в соседнее помещение, где представитель хель-бригады уже распаковывал ампулы с засекреченным «веществом В», получившим название «Дорненкрон». Отдав приказания безопасникам у входа, Гюнтер подошёл вплотную и больно, клещами-пальцами, ухватил пленника за предплечье.

— Идём, доктор! Пора принять лекарство.

— А! — вяло откликнулся Кальт, рывком выдернутый из своих мыслей. — Это ты, Гюнтер. Сложно быть грязным пятном на скатерти?

— Закройся, — посоветовал тот. — Уже достаточно наговорил сегодня.

— Ну так не беда, если поговорю ещё немного. Ты же хотел встретиться? Но почему-то не явился сам. Я видел твой длинный нос в замочной скважине. И кое-что ещё.

— Что ещё ты видел, ублюдок?

Парализованные мускулы на лице Кальта задвигались, включаясь в ансамбль, имеющий некоторое отношение к улыбке. Терапист наклонился вперёд. Его глуховатый голос прозвучал почти интимно:

— Я видел, как ломаются твои карандаши. Кр-рак! Они ломаются на раз.

Гюнтер отшатнулся. Со своего места Хаген видел напряжённую спину, часть щеки и аккуратную ушную раковину, которая тоже словно бы отодвинулась, подтянувшись к голове. Если бы у офисного волка был хвост, он оказался бы крепко прижатым к тыльной стороне бёдер.

— Отставить переговоры! — вмешался Улле. — Зоммер, вы тоже спятили? Выполняйте, что приказано, и не болтайте языком!

— Ш-ш-ш, — тихо сказал доктор Зима. — Подожди, Мартин. Твоя пешка хочет мне что-то сказать.

Соломенный человек со свистом выпустил воздух сквозь стиснутые зубы, решительно шагнул вперёд и, вцепившись в воротник рубашки Кальта, с силой рванул его в сторону и вниз, обнажая плечо. Взглядам присутствующих открылась бугристая кожа, как будто изъеденная кислотой, перерезанная вдобавок десятками крохотных шрамов. Терапист поморщился. В беспомощном непроизвольном движении, которым он попытался ликвидировать беспорядок в одежде, отобразилась неловкость, даже стыдливость.

— Ну-ну, — даже преследователь был ошеломлен, но быстро пришёл в себя. — У твоих техников всё по уставу, а вот на тебе я не вижу знака принадлежности. Непорядок, доктор?

— У меня другая маркировка.

— Та же самая, — процедил Гюнтер. — Никакой разницы, а скоро я выжгу тебе инвентарный номер. Но давай начнём с малого.

Жестом заправского фокусника он извлёк откуда-то лазерный штемпель и нажал на нетронутый участок обнажённой груди тераписта. Хаген не услышал, но угадал шипение обугливающейся кожи. Глаза Кальта расширились и остекленели, подёрнувшись слизистой плёнкой, но сквозь плотно сжатые побелевшие губы не просочилось ни звука.

— Кричи, — потребовал Гюнтер. — Давай, доктор! Я считаю. Один… два… три…

— Что за самоуправство! — загремел Улле. — Зоммер, прекратите! Прекратить немедленно!

— Да что же ты такое? — изумлённо протянул соломенный человек.

Когда он наконец отдёрнул штемпель, под ним оказался расплывшийся, совершенно чёрный знак «тотен». Жертва и преследователь хрипло и тяжело дышали. Кальт согнул скованные руки в локтях, пытаясь дотянуться до метки, и конвоиры позволили ему, но внезапно Гюнтер вытянул шею, заинтересовавшись:

— А это ещё что? Опять какая-то неуставная дрянь?

Он дёрнул ремешок часов.

— О, дьявол! — пробормотал Франц.

Его ладонь припечатала всполохнувшегося Хагена к сиденью, и это было очень кстати, потому что дальше всё смешалось, взорвалось, замельтешило множеством красок, треска, углов и голосов…

Доктор Зима ускорился.

_________________________________________________________

[1] Die Dornenkrone — терновый венец

О, дьявол, простонал Франц, о, дерьмодерьмодерьмо…

— Тик. Так, — сказал доктор Зима.

Позже, прокручивая в памяти осколки вдребезги разнесённых минут, вертя их так и сяк в надежде сложить целочисленную версию прошлого, Хаген обнаружил, что настоящее слишком буйно вторгается в постройку, замещая её части своими, отчего линия событий пошла зигзагом, нахлёстом, ощетинилась кольями дробей. Он закрывал глаза и видел разрезанную ленту вспышек-кадров рапид-съёмки. Но то, в какую последовательность они слагались изначально, так и осталось неясным и непонятым, за исключением отдельных фрагментов.

Так, например, он мог бы поклясться, что всё началось с Гюнтера. Точнее со страшного рубящего удара по шее Гюнтера, который терапист нанёс сложенными руками. Взмах — и плоский, тупой стук обуха о деревяшку. Пешка падает, а белый ферзь уже на другом краю доски. Или нет?

Конечно, нет.

Охранники среагировали на долю мгновения позже, чем следовало, и Кальт воспользовался этой долей сполна.

Можно сказать, выжал её досуха и заглотил остатки.

В тот бесконечно малый, бесконечно длящийся промежуток времени, когда его высокая фигура взметнулась и пошла плясать под синеватым светом овальных ламп, хлеща тенями по аккуратным мерцающим квадратам, Хаген вытянулся и задрожал, предчувствуя пробуждение.

Охваченный ужасом при мысли о том, что…

Я видел… Господи! Я это уже…

***

— Мне больно! — простонал Алоиз Райс.

На сей раз страдание в его голосе было вполне натуральным. Маленький тщедушный человек висел на собственной шее, пережатой жёстким как угольник предплечьем тераписта. Чтобы не задохнуться, ему приходилось вытягиваться на цыпочках, балансируя на кончиках пальцев. Со стороны это опять же напоминало танец. Точнее, его завершение. Просто — как не преминул бы заметить Ранге — кто-то неправильно выбрал себе партнёра и запутался в собственных ногах.