Так он пролежал, наверное, больше часа, а потом ресницы его дрогнули, он пропустил выдох и вдруг извернулся, одновременно быстрым и мягким движением поднялся, вынимая кинжал из ножен, но тут же отпустил рукоять. На ковре посередине комнаты сидел Джамал.

Абдул-бек не мог сдержать довольной улыбки. Это отец учил его двигаться бесшумно и в доме, и во дворе, и в лесу, и даже на осыпном склоне. И сам Джамал даже в свои семьдесят с лишним лет мог ещё показать многим молодым воинам, как надо скрадывать и врага, и зверя.

Джамал тоже оглядывал сына, не скрывая своего удовольствия. Мальчик вырос сильным и ловким мужчиной. Его боятся чужие и уважают свои. Он сумел передать ему многое из того, чему выучился сам: держаться в седле, стрелять, рубить кинжалом и шашкой. Если бы он только смог объяснить ему, что не всегда нужно действовать, что иной раз лучше остановиться: удержать удар или выстрел. Но если бы, спросил он себя, если бы лет тридцать-сорок назад его собственный отец, дед Абдула, решил бы удержать его от сражения, подчинился бы он, принял бы мудрость седобородых? И честно ответил себе самому — нет.

— Тебя не было восемь дней, — сказал он сыну, не спрашивая, не упрекая, а только отмечал факт, известный обоим.

На самом деле Абдул-бек отсутствовал больше месяца. Но должен был вернуться давно, и те восемь дней, о которых сказал Джамал, были лишними. Семья начала уже беспокоиться. Бек понял это и чувствовал, что дол_г жён был объяснить, оправдаться хотя бы перед отцом.

— Зелимхан умер, — сообщил он коротко, но, помолчав, добавил: — Аллах решил освободить его от мучений.

— Он был храбр. Чья пуля попала в шею?

— Бетал, брат Мухетдина, аварца из аула Анцух. Он несколько раз ездил со мной, но вдруг решил пойти с русскими. Я убил его, и теперь его братья будут искать моей смерти.

— Трудно прожить, не встретив ни одного врага. Чужая ненависть укрепляет руку, делает зорким глаз, а слух чутким. Всё же скажу: лучше всего враг выглядит мёртвым.

— Но часто приходится хоронить друзей, — заметил Абдул-бек и смутился, потому что Джамалу на своём веку приходилось опускать в землю знакомых джигитов куда чаще, чем ему самому.

Джамал заметил замешательство сына. Что ж, если мальчик проживёт ещё хотя бы лет двадцать, он узнает, что такое — вдруг осознать: всех, с кем схватывался в борьбе, в шуточном бою деревянным оружием, скакал наперегонки по длинному, травянистому склону, их всех больше нет.

— Дошли вы до Терека? — спросил он, хотя уже видел, что сын и его нукеры пришли без добычи.

— Нет, — коротко ответил Абдул-бек, недовольный, что ему напомнили о неудаче; но тут же вспомнил, что говорит с отцом, и продолжил, словно бы извиняясь за резкость: — Они ждали нас и встретили ещё у этого берега. Дауд ехал первым и почувствовал запах неверных. Они гнали нас до темноты, но, хвала Аллаху, мы не потеряли ни одного человека. Попробовали уйти левее, обогнуть их крепость на Сунже, но и там поджидала засада. Этот русский, которого Джабраил держал в ауле, он узнал слишком много. Надо было убить его сразу, а потом расплатиться с его хозяином.

— Этим убийством ты бы оскорбил храброго Джабраил-бека.

— Знаю. Потому я и удержал свою руку, — отрезал Абдул-бек и задумался.

— Среди русских, — осторожно начал говорить Джамал, — среди этих неверных тоже есть достойные люди.

Абдул-бек вдруг рассмеялся, неприятным, отрывистым смехом, будто бы заставляя себя выдавливать горлом непривычные, неудобные для него звуки.

— Не ты ли учил меня, что мужчина должен иметь сильных врагов. Слабые лишь оскорбляют воина.

Теперь смутился Джамал.

— Говорят же, что промолчал — и ты хозяин своему слову. Выпустил — и ты его раб.

— Я не хотел обидеть тебя.

— И такое бывает в жизни. Ещё говорят: не хватай отца за бороду, но, если уж схватил — не выпускай. Мы все должны держаться своей тропы. Но как быть, если на ней мы начинаем встречать засады?

Абдул ответил отцу, не раздумывая:

— У человека есть ружьё, кинжал, шашка.

— Но в тумане он может перепутать дороги.

— Тогда он должен подождать, пока поднимется солнце.

— И увидит, что окружён врагами. Тысячами, десятками тысяч. Я тоже ходил за Терек, я спускался в страну Цор, я встречал на дороге шемаханских купцов. — Джамал смотрел на сына, но видел лишь своё прошлое. — Так же поступали и мой отец, и отец моего отца... Может быть, у меня просто ослабела рука... Но часто я просыпаюсь ночью и вижу тех, кого догнала моя пуля, на кого упал удар моего кинжала. Теперь их сыновья и внуки придут требовать ответа за кровь.

— Пусть приходят, — отрубил Абдул-бек, сузил глаза и раздул ноздри, словно бы воочию увидев перед собой толпы врагов. — Я думаю, отец, если бы Аллах захотел сотворить людей равными, зачем ему понадобилось создавать горы?

— Возможно, он хотел приблизить людей к себе.

— Или же поставить одних над другими.

Джамал поднялся, опираясь на посох.

— Мы начинаем ходить по кругу, как волы на мельнице. Отдыхай. Ты долго не был дома, тебе нужно набраться сил перед ночью...

Когда все в сакле заснули, Абдул-бек тихо спустился вниз, на женскую половину. Зарифа ждала его и приняла покорно, с желанием, но без страсти. И Абдул-бек вдруг поймал себя на чувстве, недостойном мужчины, — ему хотелось не ласкать жену, а разговаривать с ней. «Старею, наверное, — подумал с усмешкой, — скоро вырублю себе посох и сяду с отцом на площади. Буду вспоминать, как скакал и рубился, осуждать неуклюжую молодёжь, да их же одёргивать за горячность...»

Зарифа почувствовала, что муж расстроен, и зашептала в ухо, обдавая щёку горячим дыханием:

— Ты словно дождь, пролившийся после засухи. Как пересохшая земля, я выбрала воду всю, до единой капли.

Абдул-бек, не отвечая, приподнялся повыше, позволяя жене положить голову ему на плечо.

— Наши сыновья, — продолжала шептать Зарифа. — Латиф вырос совсем большой. Ему уже мало только бегать с утра до вечера. Он хочет скакать, стрелять, рубиться. Но кто возьмётся теперь учить сына самого Абдул-бека.

Бек скрипнул зубами.

— Раньше многие бы считали за честь взять в семью моего сына. Теперь они опасаются.

— Да, муж мой. Мадат-паша, Аслан-хан — ты нашёл себе сильных врагов.

— Мне есть чем гордиться.

— Так же, как и твоей жене, и твоим сыновьям. Но мальчиков нужно уже учить. Отец твой стар, а другие мужчины уходят вместе с тобой.

— Джамал расскажет им, как следует мужчине держаться на годекане, в кунацкой, в собственной сакле. Как подниматься в седло, как опускать шашку, как заряжать ружьё и как выпускать пулю.

— Но мальчикам нужен ещё хороший пример.

— Им ещё нужно не умереть с голоду, — жёстко ответил Абдул-бек, впрочем, тут же поправился: — Я буду в селении дней десять. Может быть, дольше. Я покажу мальчикам, что им нужно уметь для начала. А когда вернусь, проверю, что они поняли и запомнили. И тогда уже покажу им другое. Аталыка[82] у них нет и не будет, но никто не посмеет сказать, что сыновья Абдул-бека не знают отца...

Он вдруг сед и схватил кинжал, лежавший у изголовья. Зарифа тоже поднялась, прикрываясь лоскутным одеялом.

— Кто-то прокрался во двор, — шепнул Абдул-бек. — Я сейчас выйду.

Он ощупью снял со стены пистолет, бесшумно отодвинул засов, приоткрыл створку и выглянул. Два человека стояли в дальнем углу двора и подавали нечто тяжёлое наверх, на крышу, где уже стоял третий.

— Кто такие? — грозно крикнул бек, выскакивая на открытое место. Стоявшие внизу метнулись к дувалу, а человек на крыше выстрелил и промахнулся. Бек разрядил свой пистолет, неизвестный крикнул и полетел вниз. Абдул-бек кинулся было вслед бежавшим, но тут огромный столб пламени встал у него за спиной, на том месте, где только что была его сакля. Огненная рука схватила бека, перехватывая одновременно грудь и горло, подняла и швырнула далеко в сторону...