Валериан вздохнул.

— Таковы правила, Софья. Мне они, впрочем, самому толком не слишком известны. Но ведь Новицкий их принял, а следовательно, понимал, на что он идёт. Так же, как и любой солдат, отправляясь в сражение, знает, что его могут ранить, искалечить или убить.

Софья наклонилась и поставила стакан на пол. Ей казалось, что она уже вполне овладела собой.

— Но когда вы уходите на войну, то идёте, скачете вместе. Вас много, и каждый надеется, что его защитят товарищи. А Новицкий там, в горах, совершенно один.

Мадатов нахмурился. Ему показалось, что Софья невнятно, вскользь, но укоряет его самого.

— Да, он один. И это необходимая часть его дела. Да, мы идём на битву колонной, шеренгами, скачем рядами, но поверь, против пули, кинжала, шашки или штыка каждый всё равно оказывается один на один. Скажу тебе честно — я сам бы хотел помочь Новицкому, но не могу. Я даже не знаю, где его прячут. А если бы и узнал, то что же бы сделал? Послать роту на выручку? Её вырежут, едва только зайдёт под деревья. Отправить батальон, полк? Даже если они пробьются, пленного задолго до их прихода утащат в другое место, если только просто не прирежут на месте. Но я уверен, что он выкарабкается и сам. Пойми, Новицкий с виду только тонкий и слабый. Он как иной куст — нажми на него, он наклонится. Но не сломается, а выпрямится в ту же секунду, как только его отпустят. Подождём. Получим сведения точные и тогда уже будем думать. А вдруг он высвободится и сам...

Последнюю ночь Новицкий провёл между корней огромной чинары. Дерево стояло на склоне, взбежав наверх, отделившись от прочих, и напружинилось, цепляясь за скользкий, тонкий слой почвы мощными отростками, узловатыми, как руки атлета.

Сергей нарвал травы, натаскал охапки палой листвы, оставшейся с осени, но не сгнившей под снегом, свалил, сгрёб в кучу, залез в середину и забылся поверхностным, чутким сном, к которому привык за последние несколько суток. То он проваливался в чёрный туман и падал, падал вдоль грозных, оледеневших скал, напрасно протягивая руки в поисках опоры, зацепки, спасенья; летел вниз, где, неясное сперва, разгоралось ему навстречу зарево таинственного огня, бросало высоко над собой смрад горелого мяса. То вдруг сбрасывал дремоту и, не открывая глаз, вслушивался в окружавшие его звуки, надеясь выделить в свисте ветра, скрипе стволов деревьев, хохоте чакалок, криках пернатых хищников ещё и шаги крадущегося к нему человека. Не обнаружив ничего подозрительного, запахивал плотнее старый оборвавшийся бешмет, уравнивал дыхание, стараясь успокоить озноб, что подымался от самых ступней, и — ещё на полчаса исчезал в том же тумане, летел навстречу пламени, зажжённому неизвестно кем, непонятно с какой же целью.

По его расчётам он был в бегах уже пятеро суток. Сто двадцать часов назад, такой же холодной, пасмурной ночью, когда ещё и дождь налетал временами, словно его подгоняли шквальные порывы ветра, Новицкий ушёл из селения, где его держали с осени. Вобрался на двор, аккуратно открыв дверь, чтобы она не скрипнула в деревянных петлях, медленно перебрался через дувал, не решившись открывать ворота, мягко спрыгнул на размякшую землю и, согнувшись, побежал по улочке вниз, прочь из аула, к лесу. Холодные, тяжёлые капли колотили его по спине, в руках он сжимал остатки перепиленной цепи и тряпочку, куда завернул остатки еды, что удалось ему спрятать: несколько лепёшек хинкала[61], горсть кукурузной каши да два чурека, что принесла ему в подарок Зейнаб.

Собака выскочила из-за очередной сакли, мимо которой он пробегал, и молча потрусила у левой ноги. Этот чёрный пёс с обрубленной половинкой хвоста был знакомец Сергея. Новицкий его подкармливал, ласкал и отличал от прочей беспризорной, озлобленной стаи. Сейчас зверь не рычал, не лаял, а только иногда подымал голову, словно с недоумением спрашивал хорошо знакомого человека: что же его потащило на улицу в такую беспокойную ночь?..

На окраине селения пёс остановился и сел почесать голову грязной лапой, а Новицкий, напротив, припустил из всех сил. Скатился в овраг, обрушив на себя струи воды с листов кустарника, облепившего крутые склоны. Вылез на другую сторону, упираясь ступнями в раскисшую землю и подтягиваясь свободной рукой. Оглянулся — не видно ли огня, не слыхать ли тревожных криков, и, удостоверившись, что исчезновение его пока не раскрыто, побежал, побежал, торопясь достичь опушки леса, росшего ниже по склону. Запетлял между деревьев, запнулся о незамеченный в темноте корень, упал, перекатился два раза и, полуоглушённый падением, остался лежать на спине, выкрикивая шёпотом над головой:

— Свободен! Свободен! Слышите — я свободен!..

Этого мгновения он ждал более полугода, с того злополучного осеннего дня, когда проводники, как и опасался Атарщиков, продали его за Чёрные горы. При этом хитроумный Юсуф сумел обставить предприятие так, что прямых свидетельств его предательства не было даже у самого Новицкого. Они уже ушли на четыре дня от крепости, и Сергей вроде бы успокоился, решил было, что Семён возводил напраслину на малознакомых ему людей. Хотя ночевать всё равно ложился поодаль от прочих и всегда клал заряженный пистолет под бурку, предосторожность, впрочем, обычная для всех путников в этих местах. Но проводники обращались с ним радушно; Турпал заботился о лошади, а Юсуф и Салман на привалах охотно рассказывали о предстоящем маршруте и рисовали на земле прутиком короткие схемы основных горных троп и перевалов. Новицкий запоминал, а вечером, отвернувшись, тайно заносил их в очередную тетрадку.

Они поднялись достаточно высоко, но Юсуф вдруг повернул к северу и повёл параллельно гребню. Встревоженному Новицкому он объяснил, что таким путём им удобнее перевалить на ту сторону, а там уже они спустятся к долине, что поворачивает на восток, и спокойно двинутся к снежным вершинам и горным цепям Андийского хребта. Но этим же днём их подстерегала засада.

Десяток конных разом выехал на тропу, отрезая им пути и вперёд, и назад. Новицкого смутило, что предводитель их обратился к Юсуфу вполне дружелюбно, но говорили они так быстро и тихо, что Сергей не разобрал ни единого слова. Если бы он сразу понял, что приехали точно за ним, то мог бы, наверное, хотя бы сделать попытку пробиться, но скорей всего его тут же схватили или попросту пристрелили. А так он стоял и вслушивался в беседу, как вдруг двое всадников стали у него по бокам, и сильные руки обхватили его, не оставляя возможности пошевелиться. Третий, успевший спешиться, держал под уздцы рыжего мерина.

Новицкий рванулся, впрочем, совсем безуспешно, и бешено крикнул, призывая на помощь Турпала. Но тут увидел, что в каждого из проводников нацелено по меньшей мере два ствола, и те сидят в сёдлах напряжённо, разведя руки в стороны и повернув кверху пустые ладони.

В Юсуфа целился предводитель разбойников, высокий суровый человек, лет, должно быть, шестидесяти. Волосы его, видные из-под папахи, были ещё черны, а вот борода и усы слегка серебрились проседью. Впрочем, своего визави он не опасался, потому как первый повернул коня и подъехал к Новицкому. Только махнул пистолетом, приказывая Юсуфу следовать за ним.

— Его зовут Джабраил, — сказал потупившийся проводник. — Он говорит, ты поедешь с ним и его людьми.

Новицкий уже достаточно знал обычаи местных и понимал, что теперь судьба его и даже самая жизнь зависят от его самообладания, решительности, находчивости.

— Мне было хорошо с тобой, Юсуф, — ответил он, заставляя шевелиться высохшие вдруг губы. — Зачем я должен ехать с незнакомыми мне людьми?

Джабраил выслушал перевод и бросил короткую фразу. Разбойник, державший рыжего, ухмыльнулся довольно.

— Он говорит, что с ним тебе будет лучше.

Джабраил спустил курок пистолета, убрал оружие за пояс и повернул коня. Новицкий понял, что переговоры окончены.