— Я слышал, как вы стреляли, — ответил ему Рашид-бек, растягивая слова, чтобы не показаться испуганным. — Я помню, что ты говорил вчера. Но луна уже опустилась, и мы не сможем уговорить её подняться в небо и превратить утро в вечер. Возьми моих воинов и задержи здесь русских, сколько тебе удастся. А я вернусь в аул и подготовлю людей на стенах.

— Поторопись, — ответил ему Абдул-бек. — Впереди у них горячие головы. Но когда подойдёт сам Мадатов с пехотой и пушками...

Он покрутил головой, засопел мрачно и шагом поехал строить конницу лаков...

Выстрелы стучали всё чаще, люди кричали всё громче, топот тысяч копыт нарастал крещендо, потом ослабевал, затухал, затухал и вдруг снова усиливался, будто бы вся конница отряда Мадатова и Сурхай-хана собиралась свалиться в ущелье. Но потом снова всё затихало.

По этим звукам дон Хуан заключил, что впереди, у горловины ущелья идёт тяжёлый упорный бой. Авангард под командой брата кюринского хана, того горячего юноши, пытается выйти на плоскость, а противник ему успешно сопротивляется. Генерал тоже был впереди со всей кавалерией. Пехота, артиллерия и обоз стояли, не двигаясь, мрачно и тихо ожидая приказа.

Вечером Ван-Гален решился подойти к командующему и предложить свои услуги не только в качестве наблюдателя, но как боевого опытного офицера. Он объяснил Мадатову, что в Европе ему не раз приходилось штурмовать крепости, и он мог быть полезен на приступе. Генерал оглядел его, задумался на минуту, а потому вызвал к себе командира одного из пяти батальонов. Майор Мартыненко прибежал немедленно, вскочил в штабную палатку, раздувая толстые щёки, а заметный живот под мундиром тоже никак не мог успокоиться.

— Майор, вам помощник, — Мадатов без обиняков перешёл на отрывистый французский язык. — Ходил на стены в Испании, Италии, Африке. Пойдёт с вашей колонной.

— Майор, — повернулся генерал к Ван-Галену. — Батальон охраняет пушки... большие... разрушать стены...

— Осадные, — подсказал нужное слово дон Хуан, почтительно наклонив голову.

— Да, осадные. Ваша задача — подвести их на расстояние выстрела, выбрать позицию и охранять артиллеристов до самого штурма...

Теперь дон Хуан ругал себя за то, что поторопился с просьбой и вынужден стоять в ущелье, терзаться неизвестностью и теснотой. В то время как такой же драгун, штабс-капитан Якубович, конечно, вертится в конных схватках, ловко рассыпая удары своей страшной кавказской шашкой.

И третью атаку кюринской конницы люди Абдул-бека отбили, почти не трогаясь с места. Те, кто не успел к общему залпу, выстрелили вдогон, и ещё с полдесятка тел полетели вниз головами на каменистую почву. Двое застряли носками в стременах, и лошади потащили их прочь, через валуны, сквозь кустарник. Один кричал, визжал, звал на помощь, пробовал подтянуться, но быстро затих.

Гассан-ага подъехал к Мадатову. От злой обиды юноша чуть не плакал.

— Они стоят! — крикнул он. — Они стоят, а мы поворачиваем назад.

— Они побегут, — обещал ему Валериан, как обещал бы сыну желанную игрушку или забаву. — Они ещё покажут нам спины. Ударь ещё раз, сбей их, отгони от ущелья, чтобы я мог вывести пехоту и пушки. И тогда мы пойдём к Хозреку.

Гассан-ага обтёр лопастью башлыка вспотевшее, испачканное лицо и поскакал прочь, созывая и выстраивая свою тысячу для очередного броска.

Авангард казимухухцев ждал очередного приступа. Туман поднялся, солнце свободно разбросало косые лучи по равнине, и Абдул-бек хорошо различал ряды мадатовской конницы, подходящие ровной рысью, готовые к решительному броску.

— Держи коня, — бросил он Дауду, скользнул вниз, одновременно выхватывая ружьё из чехла. Длинный тонкий ствол крымской винтовки удобно лёг у передней луки. Дауд, свесившись с седла, железной рукой держал жеребца под уздцы. Абдул-бек выдохнул и медленно повёл мушку, выцеливая всадника, гордо ехавшего в центре первой шеренги. Потянул крючок, хлопнул выстрел, кюринец приподнялся на стременах и тут же повалился назад, хватая руками воздух.

Наступающие сотни смешались, сгрудились вокруг убитого командира и начали подаваться назад.

— Не стреляйте, — крикнул Абдул-бек, поднимаясь, в седло. — Берегите пули. Они могут кинуться тут же.

Но он знал, что его не послушают. Четвёртый раз отразили они атаку, а теперь каждый воин желал достать врага шашкой или кинжалом. Да и сам бек в душе свирепо жаждал того же...

Валериан видел, как вдруг смешалась атакующая конница, сбилась в кучу, пошла назад, в сторону. Из толпы выскочил всадник, бешено нахлёстывая коня, подлетел к генералу.

— Убили Гассан-агу! — крикнул он, изо всех сил пытаясь удержать коня. — В сердце. Пуля. Даже ничего не сказал.

— Ай, жалко мальчишку! — вырвалось у Валериана, но он тут же оборвал себя и поморщился: нельзя поддаваться ни гневу, ни скорби, генерал должен жалеть людей после боя. — Якубовича ко мне!

Лихой штабс-капитан подскакал с обнажённой шашкой, откинувшись в седле, готовый уже рубить.

— Капитан, за вами они пойдут! Ударьте, сбейте их, отбросьте. Мы должны оттеснить их к горам!

Молча откозыряв, Якубович поднял коня свечой, повернул и унёсся к кюринцам. В чистом утреннем воздухе Мадатов хорошо видел, как он чёртом вертится посреди взбаламученной массы, крутит над головой шашкой. Выскочил из толпы, стал, несколько пуль ударили в землю рядом. И потихоньку, потихоньку кюринцы потекли вслед новому командиру; сначала по одному, потом десятками, а после все десять сотен, или сколько их осталось после первых несчастливых атак, весь авангард отряда Мадатова навалился на врага, тоже устремившегося навстречу...

Остались бы люди Абдул-бека на месте, возможно, они и четвёртый раз отбили атаку мадатовской кавалерии. Но выдержки у них было куда меньше, чем храбрости. Чудовищное облако пыли поднялось над местом, где столкнулись тысячи воинов; Валериан уже не видел ни Якубовича, ни зелёного знамени, под которым рвался в схватку русский штабс-капитан, только слышал единый вопль бога войны, в который сплелись крики людей, ржание их лошадей, стук копыт, лязганье отточенной стали. И только по тому, как стало перемещаться серое облако, он понял, что драгуну удалось потеснить конницу лаков. Сейчас они отодвинутся ещё дальше, уйдут влево, к отрогам хребта и совершенно откроют выход на плоскость. Он повернулся отдать приказание, но Аслан-хан уже стоял рядом, упреждая его желание.

— Гассан-ага убит, — начал Валериан без обиняков. — Мне жаль его. Он был храбрым человеком и мог стать отличнейшим офицером.

— Он был моим братом, — коротко ответил кюринский властитель.

Валериан взглянул ему прямо в глаза: знает ли Аслан-хан, чья пуля пробила сердце его сводного брата. Но тот мрачно и твёрдо встретил взгляд генерала. Сейчас не время было заниматься расспросами.

— Я поставил над его людьми Якубовича.

— Он тоже храбр и ещё более опытен.

— Он сбил людей Сурхай-хана и теснит их всё дальше. Пройдёшь быстро мимо него и потом развернёшься к горам. Пусть они поднимаются выше, пусть оторвутся от Якубовича, пусть уходят к Казикумыху. Но только не мешают моим батальонам идти к Хозреку.

— Ты сказал!

Аслан-хан поклонился, отъехал в сторону, а через несколько минут земля дрогнула, и вороной под Валерианом шарахнулся в сторону, когда мимо пошли сотни и тысячи всадников татарской милиции: карабахцы, ширванцы, шекинцы. Сначала молча, молча, потом затикали, завизжали, всё громче и громче, всё отчаяннее понукая лихих коней, приведённых с равнины.

Ван-Гален остановил лошадь, соскочил вниз, раздвинул подзорную трубу и положил её на седло.

— Ну! Куда? Скорей! — торопил его Мартыненко. Майор не намеревался быть грубым; ему просто не хватало французских слов, чтобы составить длинные фразы.

Дон Хуан, не отвечая, медленно вёл трубу вдоль стен Хозрека. Пушечки стояли за парапетом, но они были совсем не опасны. А вот длинные винтовки защитников крепости могли убрать орудийную прислугу много раньше, чем ядра обрушат камни, искусно сложенные и обмазанные высохшей глиной. Рва перед стенами не было, но крайней мере, такого, какой Ван-Гален привык штурмовать в Европе. Несоразмерная работа была — долбить эту скалу, начинавшуюся в полуметре под слоем нанесённой ветром земли, жёлтой, сухой, совершенно не плодородной. Но шла, тянулась, опоясывая Хозрек, длинная тонкая щель, разлом, который сама природа, сами горы приготовили, чтобы помочь своим жителям. Внутри щели копошились люди, перебегали с места на место, дон Хуан видел только мохнатые головные уборы, значит, глубина оврага позволяла стрелкам стоять в полный рост. «Какие параллели, — посмеялся над собой дон Хуан, — какие там правила инженера Вобана![26] Только штурм, прямой, отчаянный, под пулями, от позиции и прямиком к стенам».