Сергей улыбнулся, вспомнив Софью Александровну, какой он видел её в последнюю встречу — в свободном платье, с повязанной шёлковым платком головой, почти утонувшую в глубоком кресле с длинными подлокотниками, изукрашенными затейливой восточной резьбой.

— Она не считает, что похоронила себя на границе империи. И делает всё, чтобы быть полезной своему мужу и его сослуживцам. Практически её собственные слова.

— Да с этой книгой она, кажется, подгадала. Но — повторяю вопрос — почему вы решили вдруг заняться английским?

Новицкий пожал плечами:

— Соображения довольно простые. Французов мы отогнали на запад, а немцы здесь только те, которых вывез и поселил Алексей Петрович[40]. Но британцы уже почти что под боком. Видны по прямой, даже невооружённым глазом. Персия, Афганистан и вот она, Индия. Они дорожат своими сокровищами, боятся нас и непременно предпримут встречные действия. Поттинджер путешествовал в 1810 году. А соратник его, капитан Кристи, такой же разведчик, потом служил инструктором в армии персов и погиб в одном из сражений с нами. Кажется, при Асландузе[41], когда полки Котляревского разгромили Аббас-мирзу.

Георгиадис медленно и тщательно раскатал загнувшийся угол карты и аккуратно придавил его мемуарами британского лейтенанта.

— Завидуете ему? — спросил он вдруг, резко и прямо вонзившись глазами в лицо Новицкого.

Новицкий спокойно выдержал его взгляд, но задержался с ответом. Он вспоминал разобранные страницы, точные и сильные описания песков пустыни и снегов холодных вершин, и будто наяву слышал, как страшно вопят нападающие бандиты, как хрипло кричат раненые верблюды; чувствовал, как обжигающие ветра сдирают кожу с незащищённого тела, как твердеет горло, которое не смачивали вонючей водой со вчерашнего вечера; вникал в споры мудрейших жителей кишлаков и заставлял себя смотреть, как побивают вора камнями...

— Завидую, — наконец ответил он коротко.

Георгиадис ещё долгие две секунды стоял, изучая лоб, щёки, подбородок Новицкого, а потом неожиданно рассмеялся:

— Это замечательно, Сергей Александрович! Потому что именно о чём-то подобном я и собирался вас попросить. Давайте-ка взглянем на карту. Сейчас мы с вами, здесь, в Тифлисе, почти в середине листа. Вот Кура, вот Арагви, вот Алазань... На восток Каспийское море, Дербент. На севере Кубань, Терек... А что же посередине?

— Ничего, — сразу же ответил Новицкий, уже поняв, к чему клонит Артемий Прокофьевич. — Дагестан и Чечня — одни белые пятна. Лишь главные реки да чуть меньше десятка основных перевалов.

Георгиадис очертил район, который упомянул Сергей, и прихлопнул его сверху двумя ладонями, растопырив длинные, холёные, но сильные пальцы.

— Я бы сказал — одно большое пятно. Пока белое, но может сделаться чёрным, точнее зелёным. И это меня пугает...

Весна уже подходила к горам с равнин, однако же ночью даже лёгкий ветерок резал кожу будто бы заточенной сталью. Всадники ехали, запахнув бурки и обмотав лица лопастями башлыков. Все, кроме одного. Абдул-бек не замечал холода, не чувствовал сырости; даже темнота не мешала ему: без луны, без звёзд он находил путь так же легко, как и в солнечный полдень. И теперь он не увидел чужих, не услышал, он их — почувствовал. Бек поднял руку, и нукеры придержали коней.

Дауд, не дожидаясь команды, двинулся вперёд, положив ружьё поперёк седла. Он и ещё двое разведчиков растворились в ночи, словно бы нырнули в мутную воду. Абдул-бек начал отсчитывать удары сердца. Когда счёт пошёл на вторую сотню, Дауд вынырнул из глухой черноты.

— Это они! Селим и с ним сотни две. Может быть, меньше. Почти все пешие.

— Хорошо, — осклабился бек. — Они и пойдут на стены.

Селим был сотником в охране властителя Шекинского ханства. После его внезапной смерти он покинул Нуху, не желая слушаться русских. И — задумал отомстить князю Мадатову, которого молва обвинила в смерти Измаил-хана. Мысль о мести была столь сильна, что Абдул-бек отыскал Селима по одному её запаху. Белады узнали, что Мадат-паша отправился с орудиями и пехотой за Шемаху, к самому Каспию, и решили не упустить случай. Но целью выбрали не сильный отряд, а замок, имение князя, где остался лишь небольшой гарнизон...

Гарнизон замка держался сторожко. Комендант его, Петрос не раздевался уже четверо суток. С того дня, как хозяин Чинахчи, князь Мадатов повёл батальоны вниз и далее на восток, он и дремал-то одним глазом по очереди. В полдень приваливался на два часа у открытого окна, так, чтобы слышать всё, что творится в замке. Ночью, обойдя после захода солнца все посты на стенах, у ворот, во дворе, на лестницах, на галереях, тоже разрешал себе прикорнуть, только чуть распустив пояс. Сегодня мальчик три раза перевернул песочные часы, но, когда подошёл в четвёртый, увидел, что управляющего уже нет на тахте.

Новый обход Петрос начал с покоев княгини. Роды ожидались уже в конце месяца, Софья Александровна сделалась беспокойна, а неожиданный отъезд князя расстроил её и вовсе. Петрос подозревал, что хозяйка спит немногим больше, чем он, и пользовался любой возможностью, чтобы её успокоить.

Он поднимался по ступеням, стараясь ступать легко и неслышно, но с удовольствием увидел, что оба стражника, дежурящие у двери, уже нацелили ружья в проём, там, где и показалась его голова. Он подал сигнал особенным присвистом, сообщая, что двигается свободно, что никто не упирает кинжал ему в спину, и вымахнул на площадку. Обошёл стены по периметру, похлопал ковры, убедился, что в потайных нишах тоже стоят люди и бодрствуют. Затем постучал к княгине.

Софья Александровна полулежала, полусидела, прислоняясь к высоким подушкам, и читала. Во всяком случае, книгу в её руках Петрос увидел.

— Приказания? — спросил, поклонившись.

Вопрос был ещё короче поклона, поскольку управляющий знал, что княгиня понимает едва ли не десятое слово из тех, что он произносит. Мадатова улыбнулась и покачала головой. Огромный живот её поднимался под цветным покрывалом и, казалось, жил своей, независимой жизнью. Юный слуга возился с жаровней. Петрос посмотрел на Патимат, женщину, которую он сам приставил к княгине. Она, как обычно, стояла у изголовья хозяйки. Та поймала взгляд управляющего и наклонила голову.

На площадке Петрос задержался у часовых.

— Если... — начал было он, но умолк на полуслове: обстоятельства могли быть разными, но приказ оставался тем же. — Вы должны умереть первыми.

Дальше не продолжал, зная, что, прежде чем враг ступит на эту лестницу, умрёт и он, Петрос.

На стене посвистывал ветер, потрескивали факелы, воткнутые через каждые двадцать саженей. Часовые стояли реже. Немного людей оставил Мадатов в замке, надеясь, наверное, что само его имя отпугнёт наглых разбойников. Полсотни дружинников, ещё почти столько же челяди, которая при случае тоже может управиться и с ружьём, и с кинжалом. Да ещё полурота егерей, стоявшая в самой деревне. Всего человек сто тридцать. Вроде бы и достаточно, чтобы отбиться от шайки охотников до лёгкой добычи. Но отчего-то с самого утра особенное беспокойство одолевало Петроса, не позволяло расслабиться даже на половину времени, которое оставляла ему колба песочных часов.

Когда он услышал лёгкий удар впереди себя, словно бы камешек свалился с башни, понял, что самые страшные его опасения начинают сбываться. Кинулся к месту, где только что зацепился брошенный снизу крюк, и тут же почувствовал, что опасность крадётся сзади. Выхватил пистолет, разрядил на ходу в тень, скользившую вдоль парапета, и почти одновременно выкинул вперёд руку с кинжалом, целясь в того, кто ещё карабкался по верёвке, собираясь подняться на стену.

— Опасность! — заревел Петрос. — К оружию!

Воем и ружейными залпами ответила ему ночь за стенами замка.

Впереди, у парапета уже рубились. Дружинник свалился под ноги Петросу. Он перепрыгнул тело, не оглядываясь, и обрушился на убийцу. Тот упал так же безмолвно, забрызгав управляющего кровью и ошмётками мозга. Петрос обтёр, не останавливаясь, лицо и побежал дальше, искать заброшенные на стены канаты. Первый крюк он уже скинул, обрубил ещё петлю, упавшую на зубец сверху, отразил удар, сам сделал выпад, и тут же из-за спины полыхнуло пламя ружейного выстрела. Ударила пуля в мягкое, охнул человек, замолчал, и всё вдруг затихло. Только десятки подошв шлёпали по камням: разбуженные шумом дружинники торопились на стены.