На следующий день Валериан поднялся в Шушу. В замке остался распоряжаться Петрос, на которого князь мог рассчитывать, как на самого себя, а в некоторых отношениях даже больше. Управляющий, сообразно имени, был человек «каменных» добродетелей. Он не пил вина, не смотрел в сторону женщин; никто не мог застать его спящим или праздным наблюдателем жизни; никому и в голову не могло прийти, что он может, тронутый подкупом или мольбами, освободить от работы или же наказания. Единственной его слабостью была верность своему господину. Мадатову он служил яростно, с какой-то слепой убеждённостью, что любое указание князя должно быть исполнено немедленно и как можно точнее. Софья Александровна сказала как-то полушутя, полусерьёзно, что и её Петрос лишь до норы до времени терпит; но, стоит хозяину мотнуть головой в её сторону, управляющий тут же ринется и загрызёт её как зверь, спущенный на секунду с цепи. Валериан тогда отшутился, сказав, что и сам иной раз опасается своего же слуги, что не знает, кому из них двоих более верен Петрос, что, может быть, и на него прыгнет, подчиняясь одному мановению пальчика милой княгини. Но про себя он знал, что Софья совершенно права. Как обычно, она оказывалась права, когда дело касалось отношений между людьми.

Но сейчас он знал, что может не опасаться ни случайного побега пленных разбойников, ни ночной атаки их оставшихся на свободе собратьев. Валериан был уверен, что и часовых на стенах окажется больше, и сменяться они станут раза в полтора чаще, да сам Петрос будет дремать лишь одним глазом, пока захваченные бандиты не окажутся в тифлисской тюрьме.

Так что с утра Валериан отправил к Софье Василия, сообщить, что предприятие закончилось благополучно, а под вечер, когда спала изнуряющая жара, и сам, с десятком казаков, поехал наверх, рассчитав время так, чтобы быть в городе до темноты.

Узкая дорога, пробитая в скалах, извивалась подобно серой змее, утомлённой зноем. Облака лениво поднимались из темнеющего ущелья, словно прорубленного в скалах шашкой, плыли лохматыми комками хлопковой ваты, закрывая попеременно вершины ближайших гор. Почему-то Валериан вспомнил рассказ покойного дяди Джимшида, как везли его по этой дороге сарбазы страшного Ага-Мухаммеда. Холодок просквозил вниз по позвоночнику, когда он только представил, какой смерти должен был ожидать храбрый мелик Шахназаров. Отвратительный евнух мстил владетелю гавара Варанда за то, что тот удерживал против него крепость, вознесённую над Карабахом по приказу Панаха, хана племени Джеваншир. «А может быть, и прав был Шахназар Шахназаров, — подумал Валериан. — Правильно поступил мой дед, когда позволил татарам-кочевникам войти в горы и поселиться на его землях. Не сумели бы армяне только своими силами сопротивляться персам и туркам. Только бы жители Чёрного Сада не разодрались друг с другом. Впрочем, сейчас об этом можно не беспокоиться. Белый царь, император Александр не хочет, чтобы его подданные спорили и воевали друг с другом...»

Когда генерал-майор Мадатов въехал во двор своего дома, жена его, княгиня Софья Александровна, встретила мужа у самых ворот и пошла рядом, держась за стремя. Валериан усмехнулся, уверенный, что усы скроют улыбку. То, что жена его, петербурженка, бывшая фрейлина императрицы, встречала мужа не в гостиной, по обычаю столичных домов, а у ворот, согласно традициям местной жизни, было ему приятно. Он был доволен своей женой: красивая женщина, умевшая держаться с достоинством в любом обществе. Она была умна, настолько умна, что не считала необходимым выказывать свой ум. Она приучилась управлять домом; иногда Валериану казалось, что она управляет и своим мужем. Но он отгонял от себя эту мысль — пока конь не чувствует путы на ногах, а пёс — ошейника с цепью, до тех пор они оба свободны. И к тому же Софья была образованна — столько книг стояло у неё в комнате, что Валериан осведомлялся порой шутливо — выдержат ли стены и балки, перекрывавшие первый этаж? Даже у Алексея Петровича он не видел такого количества томиков, даже на квартире Новицкого. Он гордился своей женой, он был ей благодарен, он любил её так, что, возвращаясь после однодневной отлучки, едва мог дождаться секунды, когда они окажутся одни в её комнате...

Софья осталась лежать, только натянула до шеи тонкое покрывало. Валериан, накинув халат, прошёл к столу, налил себе холодного напитка с горьким лимонным привкусом, выпил одним длинным глотком половину чаши. Присел на кресло, очистил мандарин, спросил у жены глазами: хочешь? Та, улыбнувшись, так же безмолвно ответила: нет. Она была и так всем довольна, и Валериану приятно было видеть телесную слабость женщины, которую он только что ласкал, претворяя свою любовь в страсть и умение.

— Я была обескуражена, друг мой, — неожиданно сказала Софья, приподнявшись на локте. — Мне показалось, что ты совсем не хочешь ко мне возвращаться.

Валериан допил лимонад, но не спешил ставить чашу, скрывая за её ободком улыбку. Он слишком хорошо знал, что последует дальше.

— Ты опять в одиночку напал на несколько сотен головорезов. Я слышала, что милиционеры не могли успеть за тобой.

— Если им не нравится глотать пыль из-под копыт моего жеребца, они должны учиться держаться в седле. Но я, дорогая, был там не один. Казаки уже кололи, и дружинники Петроса уже вывалили из леса. Да и прочие подоспели в общем-то вовремя: я успел лишь раза три махнуть шашкой и тут же отъехал от схватки.

— Может быть, тебе и вовсе не надобно самому скакать и рубиться. Генерал должен направлять чужие усилия.

— Мы не в Европе, — резко бросил Валериан. — Здесь люди следуют за вождём, а не слушают его речи. Один выстрел, одно движение шашки говорят больше тысячи слов.

— Алексей Петрович...

— Алексей Петрович командует русскими батальонами. Я веду за собой туземную конницу. Это не солдаты, а воины. Они не знают приёмов конного строя, их никто не учил чувствовать колено соседа, и они доверяют только тому, кто делает то же самое, что требует и от них. Делает то же самое, только намного лучше.

— А если попробовать их обучить?

— Научи зайца питаться кровью, а волка — травой! Здесь каждый привык отвечать лишь за себя и за свой род. Да и как двигаться эскадронному строю в этих горах. Даже гренадеры воюют как егеря — рассыпным строем. Среди леса каре выстроить трудно.

Софья посмотрела на него очень внимательно.

— Наверное, так рассуждал и Арминий. А Вар сделал ошибку.

— Кто это? — спросил Валериан с интересом; ему нравилось, когда Софья рассказывала о людях, что жили и сражались задолго до его собственного рождения.

— Арминий был вождём германских племён...

— Я воевал с немцами. Они хорошо дерутся. И в конном строю, и в пешем.

— Но это сражение случилось две тысячи лет назад. Вар, полководец императора Августа, повёл своё войско через лес. Два легиона — страшная сила в те времена. Но лишь когда они выходили на открытое место и могли держать строй. А германцы застигли их на узкой дороге, выбежали из-за деревьев и заставили сражаться, в сущности, один на один. И вырезали всё войско, около двадцати тысяч, до последнего человека.

Валериан задумчиво теребил кисти пояса, которым был перевязан халат.

— Мы тоже одним батальоном можем здесь держаться против тысяч и тысяч. Дисциплина и пушки, как говорит Алексей Петрович. Но иногда человеку приходится выйти из строя, чтобы показать другим, куда двигаться и стрелять.

Теперь уже княгиня пыталась прикрыть ладонью улыбку. Она хорошо знала неукротимый характер мужа и могла только надеяться, что, может быть, иногда, вдруг вспомнив её слова, он придержит на секунду своего вороного, и тогда нацеленная чужой рукой пуля просвистит мимо.

— Что за письмо прислал Алексей Петрович?

Валериан с подозрением посмотрел на жену. Софья спокойно встретила его взгляд. Они лишь недавно переехали в Шушу, в дом, купленный ещё дядей Джимшидом и теперь почтительно переданный законному наследнику Мехти-кули-ханом, властителем Карабаха. Но княгиня по-прежнему неведомыми Валериану путями узнавала немедленно всё, что происходило внизу, в их имении.