Толпа расступилась, и перед Валерианом оказалась девочка лет шести, в дешёвом оборванном платье, с расцарапанным лбом. Правым рукавом она закрывала лицо от мужских взглядов. Не плакала, не просила, только чёрные глаза поверх плохо выкрашенной материи угрюмо следили за новым её хозяином.

— Она дочь наложницы, но всё равно от семени твоего врага. Через неё ты сможешь ухватить сердце Сурхая на любом расстоянии.

Валериан подумал, что правильно сделал, оставив Аслан-хана с отрядом. Если бы кюринец был здесь, девочку бы отдали ему, а тогда её жизнь, несомненно, сделалась орудием мести.

— Я благодарю вас за подарок и за внимание. Но прикажите собрать отряд воинов, и пусть они отвезут Сурхаю его пропавшую дочь. Я зарубил бы хана, встретив его в сражении. Любой из моих солдат с радостью снял бы его с коня пулей или штыком. Но сражение кончено, а русские не воюют с детьми.

Он вспомнил улицы разрушенного Хозрека и подумал — хорошо бы его слова в самом деле могли оказаться правдой...

Артемий Прокофьевич Георгиадис спокойно допивал вторую чашу вина, отщипывал большие чёрные ягоды от тяжёлой кисти, разлёгшейся на коричневом блюде, и безмятежно слушал доклад хозяина комнаты. Когда тот умолк, действительный статский советник ловко нагнулся, умудрившись не пролить ни капли прозрачной жидкости, и вытащил из лежавшего на тахте бювара лист бумаги, исписанной витиеватым, но ровным, отчётливым писарским почерком.

— Прочтите, Сергей Александрович.

Новицкий быстро проглядел текст до последней строки, до подписи, и ещё раз перечитал, на этот раз крайне внимательно, едва ли не проговаривая каждое слово. Император Александр своим указом производил его в подполковники и награждал орденом Владимира третьей степени.

Георгиадис дал Новицкому время насладиться чтением, потом забрал бумагу и спрятал.

— Видите, в Петербурге вами довольны. Хотя и награды, и чины остаются по прежней договорённости обществу неизвестны. Здешний ваш начальник, Рыхлевский, напишет представление о надворном советнике[36], которое, разумеется, удовлетворят. То же высокоблагородие, только для публики. Наши дела сугубо тайные, эполеты нам ни к чему. Да ведь и орденами, Сергей Александрович, вам, увы, не похвастать. Вернётесь в столицу, я всё выложу по порядку.

— Если вернусь, — грустно усмехнулся Новицкий.

— Не если, дорогой мой, а — когда. Я, знаете, человек суеверный, в нашей профессии без этого невозможно. Говорить о беде, значит, её накликать. Стало быть, когда вернётесь, я вам все ордена ваши выложу. Думаю, к тому времени наберётся их предостаточно. В одной ладони не унести.

— То есть скоро я не вернусь, — подхватил Новицкий невысказанную мысль собеседника.

— Сергей Александрович! — Георгиадис укоризненно покачал головой и в притворном недоумении развёл руки; последний жест опять-таки вышел у него столь ловко, что ни одна капля вина не пролилась из широкой чаши. — Мы с вами здесь не играем, а служим. Предметов же нашей службы не перечислить. Давайте-ка глянем на карту.

Новицкий быстро убрал со стола кувшин, чаши, блюда с чуреком и фруктами, а поверх голой столешницы раскатал тонкий рулон карты Закавказского края. Края и углы придавил книгами. Георгиадис, изогнув шею, читал названия, тиснённые на корешках.

— Bayron! George Gordon![37] Отличное чтение, должно быть. Слышал многое о поэте, да вот самому взять в руки всё недосуг. Но почему вы перешли на английский, Сергей Александрович? В деревенском кабинете вашем, помнится, были больше немцы с французами... А это что?! Ну-ка, ну-ка...

Артемий Прокофьевич поднял увесистый том, и освободившийся от тяжести угол сразу завернулся едва ли не к середине листа.

— Travels in Belochistan and Sinde[38], — прочитал Артемий Прокофьевич вслух с завидным для Новицкого произношением.

— Интересно. Весьма и вельми интересно. Pottinger Henry... Who’s that?[39]

Сергей посетовал про себя, что невзначай приоткрыл Георгиадису своё новое увлечение. Проблема была даже не в том, что он не хотел говорить об этой книге, но в том, что читать ему было непросто. Английский язык он разбирал ещё с некоторым трудом. Но отвечать следовало, и он принялся объяснять:

— Лейтенант британской армии. Извините, Артемий Прокофьевич, язык для меня новый, так что говорить всё-таки будем, как привычно для нас обоих — на русском или французском. Что же касается автора — молодой офицер, но отважный и дерзкий. В одиночку, точнее, с полудесятком местных жителей, путешествовал в Белуджистане и Синде. Это — северо-запад Индии. Ему едва исполнилось двадцать, а он прошёл почти две тысячи миль по горам, пустыням. Снимал карты местности, изучал племена, их языки, нравы. Выглядывал — где разводят лошадей, а где сеют просо. Прикидывал — кого можно приманить, а кого надобно устрашить. Искал места, где лучше поставить форты, чтобы защитить британские владения от набегов...

Георгиадис слушал объяснения Новицкого и одновременно перелистывал страницы. На некоторых он задерживался, и Сергей видел, что руководитель его тайной службы даже не читает, а схватывает одним взглядом огромные куски текста. Зная Артемия Прокофьевича уже десять лет, он не сомневался, что тот успевает запомнить выловленные отрывки, заложить в память, чтобы потом разобраться в них на досуге.

— Недавняя книга, — вдруг перебил Георгиадис. — 1816 год! Шесть лет назад издано. Откуда она у вас?

— Княгиня Мадатова, жена начальника Карабахского княжества, выписывает книги европейских издательств. Я просил прислать мне что-нибудь на английском. Видите — она предложила мне Байрона, а потом резонно решила, что и эта может чем-нибудь пригодиться.

Георгиадис продолжал листать книгу, бормоча еле слышно под нос:

— Умно... умно... и ведь как вовремя... Умная женщина — княгиня Мадатова. Только ведь каково ей здесь после Санкт-Петербурга, в такой глуши, рядом с неистовым мужем? Да я слышал, он нечасто бывает дома.

Новицкий нахмурился. В голосе Георгиадиса ему послышалась некоторая небрежная ирония.

— Генерал-майор князь Мадатов офицер исполнительный. Загрузил себя работой много больше, чем было ему поручено.

Георгиадис поднял к потолку руки.

— Знаю, знаю. Гусар гусара в обиду не даст... Я слышал, что и командующий очень доволен Мадатовым. Говорил при мне Вельяминову, что одним походом в Казикумых князь сделал больше, чем сам Ермолов двухлетней борьбой на севере.

— Князь умеет говорить с людьми. Он знает... вернее чувствует, чего ждут от него, и потому принимает правильные решения.

Георгиадис резко взглянул в упор.

— Аслан вместо Сурхая?.. Снова объединить два серединных ханства?.. Не знаю, пока не уверен. Но остаётся в самом деле положиться на его знания и чутьё. А что он говорил об... Измаил-хане?

Новицкий напрягся. Тему Артемий Прокофьевич затронул трудную, и отвечать следовало весьма осторожно.

— Он был не согласен. Я остановился у него в поместье на пути в Нуху, и князь... говорил достаточно резко. Он утверждал, что, устранив одного большого мерзавца, мы столкнёмся с сотнями негодяев калибра поменьше. Впрочем, после... — Новицкий замялся, подыскивая слова — ...после решения нашей проблемы мы с князем ещё не встречались.

Георгиадис заложил пальцем книгу и несколько секунд смотрел в угол, морща лоб и поджимая губы.

— Будет обидно, если он окажется прав... Впрочем, об этом после. — Он поднёс томик к глазам и ещё раз оглядел корешок. — Хм, Синд и Белуджистан... Вроде бы далеко от Тифлиса... А ведь княгиня наша умна!