Вечером же они вернулись с Осиповым в аул, посмотрели, как разместились солдаты по саклям, обошли вдвоём караулы и бросили жребий — кому дежурить первым. Николай вытащил короткую веточку и был тем даже доволен. Он всё равно собрался писать письмо матери, и задержаться без сна ещё на три-четыре часа казалось ему не в тягость.

Он писал крупными буквами, стараясь держать строчки ровными, что было трудно при тусклом свете коптящей плошки. Он сообщал, что одет тепло и не мёрзнет, и это было правдой; что кормят сытно и только немного хуже, чем дома, и это было уже меньше чем полуправда; что жители соседних селений люди мирные и досады ему от них нет совершенно никакой. Последнее было уже совершеннейшей ложью, но Николаю казалось совершенно ненужным тревожить мать и сестру, живущих за тысячи вёрст от холодных гор Дагестана, среди зелёных, пышных садов, раскинувшихся под Киевом, где красные яблоки так же упруги, как румяные щёки девушек.

О вершинах, уходящих в высокое, стылое небо, он и не пробовал рассказать, зная наперёд, что хорошо объяснить на бумаге у него не получится. Через год ему обещан был отпуск, как только сменят их в крепости. Тогда он и приедет к себе в Дятловку, тогда и попробует выговорить восторг, что охватывал его при одном только взгляде на цепи пиков, один выше другого, уходящих неспешно во все четыре стороны света.

Он исписал лист с обеих сторон, сложил и сунул в карман мундира, рассчитывая завтра узнать насчёт оказии, что вскоре должна была случиться в Дербент. Загасил дотлевавший светильник и, решив перед сном облегчиться, шагнул было к двери. Но та вдруг сама начала тихо и медленно поворачиваться ему навстречу, впуская в саклю глухую темень двора.

Щербина схватил со стола пистолет, который всегда заряжал с вечера и держал под рукой. И только в проёме показалось бледное пятно чужого лица, выпалил, не раздумывая, уверенный, что перед ним непременно враг.

— В ружьё! — завопил он истошно, хватаясь за эфес сабли.

Выстрелы и гневные вопли отдались ему эхом по всему аулу Чираг.

Люди Абдул-бека, сняв тишком караулы, уже буйствовали в селении, врывались в дома» резали кинжалами солдат, застигнутых врасплох, почти безнаказанно убивали и спящих, и едва успевших проснуться. Если бы не прапорщик, не успевший ещё прилечь, план белада оправдался бы безусловно. Сотня человек без малого, целая полурота была бы вырезана в темноте поголовно.

Поручик Осипов, тоже не спавший, а лишь дремавший вполглаза, вскочил, кинулся из двора и успел собрать вокруг себя десятка три мушкетёров. Выстроил их колонной и, приказав взять ружья на руку, повёл за собой к годекану, деревенской площади. Там их встретил Щербина с остатком своего взвода — человек десять, не более, и ещё около дюжины одиночек, сумевших отбиться от горцев и перебраться через дувалы.

— Здесь нам не удержаться, — кинул Осипов прапорщику. — Будем пробиваться к воротам.

— Не стеснили бы нас с боков, — озабоченно проронил Николай.

— Не успеют. Ты со своими прикроешь нас с тыла. Прости, брат, что оставляю, но... Продержись, Христа ради, хоть четверть часа, и мы успеем. Сила, должно быть, валит большая, так что наши руки в крепости тоже будут нелишние.

Николай только кивнул. Он понял, что его оставляют на верную гибель, но знал, что и сам он на месте поручика приказал бы себе умереть, не раздумывая.

Своих людей он выстроил в две шеренги, перекрыв вход в узкую улочку, по которой отошёл отряд Осипова. И только на площадь вывалились кучей нападавшие, разгорячённые кровью, он отдал приказ стрелять. Первая шеренга выпалила в толпу и сразу отошла во второй ряд, перезарядить ружья. Горцы отхлынули, оставив за собой три мёртвых тела.

Ваше благородие, здесь нам никак не выстоять. Под ружья наши они не кинутся, но пока будут грозить, другие по крышам забегут и с тыла нагрянут.

Унтер-офицер Корнеев служил на Кавказе уже десять лет, чуть меньше половины жизни прапорщика, и Николай к его советам прислушивался. И сейчас он видел, что унтер прав, что горцам нет смысла ни бросаться на его отряд, ни устраивать перестрелку. Чем тратить заряды, они побегут по саклям, громоздившимся одна на другую, так что крыша нижней оказывается полом второй. Проберутся в темноте невидимо и неслышно да переколют кинжалами. Но и бежать нельзя, надо держаться, прикрывать Осипова, ту часть роты, что ушла вместе с поручиком и вряд ли успела добраться до крепости.

— Минарет, Архипыч! Там затворимся, а им мимо нас не пробраться.

Щербина счастливо вспомнил, что за селением, между аулом и крепостью, стоит каменный минарет. Высокая башня, что построена была ещё в незапамятные времена. Высокая, метров восемь-десять, она покосилась за годы, может быть, даже века, но казалась ещё достаточно крепкой.

— Бери вторую шеренгу и беги. Достигнете угла, остановишься, свистнешь. Тогда и мы к вам, да и дальше, за ваши спины...

До минарета добежало их пятеро. Горцы быстро опомнились, начали бить вдогон, да и постарались, как предупреждал Корнеев, забежать по крышам, заступить им дорогу. Двоих свалили пулями, одного насмерть, другого затоптали набежавшие тут же джигиты. Третьего сшиб отчаянный удалец: прыгнул сверху, ударил кинжалом, но самого тут же заколол штыком подбежавший Корнеев. И двое остались на месте короткой яростной схватки, когда солдатам пришлось штыками расчищать последние метры дороги к башне.

Заскочили, затворили дверь, осмотрелись. Доски на двери толщиной полтора дюйма; снизу подгнили, но ещё могли выстоять против кулаков и прикладов. Окна же строители сразу задумали как бойницы: узкие, невысокие, и у каждого виднелась приступочка, ровно такой высоты и ширины, чтобы стрелок мог выпрямиться в полный рост, выстрелить, а потом отшатнуться, укрыться за камнем, перезаряжая ружьё. Николай сразу послал Корнеева и солдат к окнам, а сам принялся заваливать вход всем, что попалось под руку, — доски, какая-то утварь, камни, сложенные у стены, возможно даже для этой цели. Ружья у него не было, и у бойницы он только бы мешал прочим.

— Осторожнее, ваше благородие, — предупредил сверху Корнеев. — Набежали уже, не ровён час, стрельнут.

Но первым дали залп защитники башни. Только в дверь застучали, грозно и слитно, унтер крикнул, и четверо ружей выплюнули свинец. Кто-то, невидимый, закричал, завизжал нестерпимо высоким голосом, и Щербина услышал, как быстро топочут десятки ног, удаляясь и замирая.

— Троих свалили, — отметил унтер. — Теперь к двери они не сунутся. А главное — нашумели мы знатно. И крепость давно проснулась, и поручик с нашими успел добежать.

— Хорошо, Архипыч, — ответил ему Николай. — Даст Бог, отсидимся, а там — выручат.

Но в душе он уже не верил, что им удастся вырваться из осады.

До рассвета горцы ещё раз попробовали приступить к башне. Сначала несколько человек подползли к стенам, притаились, а когда их товарищи побежали открыто, вскочили и стреляли по окнам, где должны были появиться русские. Корнееву задели плечо, а солдат Костромин, стоявший справа от входа, рухнул навзничь безмолвно. И так ударился об убитый земляной пол затылком, что Николай даже не стал проверять — жив ли; подхватил ружьё, вскочил на приступку и выпалил в толпу, сгрудившуюся у двери. Нападавшие опять отступили, унося побитых солдатскими пулями.

Когда посветлело, горцы начали стрелять по башне издалека. Пули плющились о камни, отскакивали от двери, но часть пробивала доски, залетала в бойницы. Николай присел на корточки и с отвращением слушал, как шлёпается о стены чужой свинец. Узкие солнечные лучи тоже просачивались в окна, перечёркивая серый, пепельно-грязный воздух.

— Попить бы, — протянул солдат, сидящий рядом, совсем ещё молодой, появившийся в роте с последним пополнением. — С вечера ни глотка во рту не было.

— Ха, попить! — отозвался Корнеев. — А ещё и пожевать! Да, Наливайко?! Потом и вина зелёного, и бабу горячую!.. А что, ваше благородие, может, кинуться нам напролом. Вдруг кто и доберётся до крепости?