— Я тебе, Новицкий, клянусь. Клянусь отцом, матерью, дядей, всеми замученными клянусь: через год любая женщина сможет пройти по Карабаху с золотым блюдом на голове без всякой охраны. Не веришь? А зря. Впрочем, мы с тобой успеем поговорить. А пока сходи к Софье. Она уже знает, что ты приехал.

Он было отвернулся, собираясь присесть на тахту, но вдруг, словно вспомнив неожиданно нечто важное, снова приблизил лицо к Сергею:

— Скучно ей со мною, Новицкий, скучно. Одна она здесь была, а теперь и будет совершенно одна. Я хороший муж, но женщине нужен ребёнок...

В комнате у княгини было полутемно, и Новицкий мог видеть только силуэт хозяйки. Софья Александровна полулежала, опираясь на высокие подушки. Служанка, высокая, крепкая девушка стояла у изголовья, готовая ежесекундно повиноваться движению пальца своей госпожи. Сергей подумал, что князь и домашнюю прислугу вышколил не хуже, чем егерей своей роты, гусар Александрийского полка, мушкетёров и гренадер, что сопровождали его в Башлы и Хозрек.

Войдя, Новицкий поклонился почтительно, подошёл, взял руку, чуть поднявшуюся навстречу, поцеловал. Узкая ладонь с длинными белыми пальцами была холодна и расслаблена. Сергею почудилось, что, если он её выпустит резко, она так и упадёт безжизненно на красное стёганое одеяло, укрывшее княгиню выше пояса. Новицкий осторожно опустил руку Софьи Александровны, ещё раз поклонился, отошёл и сел в приготовленное ему кресло.

— Я так рада видеть вас, дорогой мой, — прошелестел голос княгини. — Извините, что встречаю вас в таком разобранном состоянии.

Не находя, что ответить, Новицкий в очередной раз молча наклонил голову.

— Вы к нам надолго? Погостить, проведать старых друзей? Или же, как обычно, проездом, торопясь по своим потайным делам?

Сергей замялся, не зная, как ответить, одновременно и уклончиво, и правдиво.

— Не бойтесь говорить прямо. Патимат не понимает ни слова по-русски, да к тому же верна нам до последней капли её крови, до последнего вздоха. Вы знаете, Сергей Александрович, в ту страшную ночь, когда я и кричать уже не могла, только мычала от боли, девушка и лекарь возились со мной, а за окнами Петрос и его люди рубились на стенах... Так Патимат стояла у двери с кинжалом и пистолетом. Я уверена, — Софья Александровна вдруг хихикнула, — что у неё и сейчас спрятан нож в рукаве халата. А может быть, и в шальварах. Будете ко мне непочтительны, она вас зарежет.

— Я надеюсь, что не дам ей ни малейшего повода. Как ваше здоровье?

— Видите, вы тут же нарушили своё обещание. Какое у меня сейчас может быть здоровье? Лежу, молчу, пью отвары, которые готовит мне высокоучёный хаким. Кстати, Патимат всегда делает первые три глотка. Не могу придумать — чем мне заняться. Читать запретили, подниматься, ходить — запрещено просто категорически. Патимат не даст мне и ногу спустить с постели. Иногда приходит девушка поиграть на таре. Инструмент вроде гитары, только четырёхструнный. Много сплю. А когда просыпаюсь, опять не нахожу себе дела. Благодарить Господа, что осталась живой? Но это, извините, кощунство, если вспомнить о десятках погибших. Не говоря уже...

Она всхлипнула и отвернулась. Верная Патимат скользнула вперёд и тонким большим платком вытерла лицо госпожи.

Новицкий потупился. Здесь он особенно сильно чувствовал, что виноват в случившемся, хотя понимал при этом, что и живой Измаил-хан мог также пропустить партию лезгин через свои владения, просто приказав нукерам глядеть в сторону. Рассуждая отвлечённо, он мог винить себя только в неудачном выборе решения определённой проблемы. Находясь в этой комнате, он ощущал себя виноватым в каждой пролившейся капле крови.

Софья Александровна первая прервала затянувшееся молчание:

— Вы не ответили — сколько же собираетесь у нас погостить?

— Пока не надоем вам, княгиня, — чуть улыбнувшись, ответил Новицкий.

— О! Столько времени вам не отпустит ваше начальство. Но ещё на два вечера я могу хотя бы рассчитывать?

— Даже на пять.

— Как вы щедры, Сергей Александрович. Но, боюсь, не по своей воле. Скрываетесь?

«От самого себя», — хотел было скаламбурить Новицкий, но только кивнул.

— Но кто же за вами гонится? Где вы умудрились напроказить на этот раз? Лезгины, аварцы, черкесы, грузины, турки? А может быть, Ермолов с этим скользким Рыхлевским?

— Вы преувеличиваете мои возможности. У живого человека не может быть столько врагов.

— А у мёртвого и тем более. На похоронах все примиряются. Покойников любят все, живых — разве самые близкие. Но если без лишних шуток — как вы намереваетесь провести у нас время?

На этот раз Сергей позволил себе рассмеяться.

— О, с огромнейшей пользой. Я собираюсь меняться.

— Надеюсь, что только внешне... — начала было княгиня и осеклась.

Однако Новицкий заметил её оплошность.

— Вы знаете о депеше?

Софья Александровна отвела было взгляд в сторону, но, поразмыслив, решила тоже играть открыто.

— А кто же, вы думаете, переводил её князю? Генерал-майор Мадатов управляет Карабахом и Шемахой, а не Шампанью. Но я рада вашей промашке. Теперь я знаю доподлинно, что вы опять задумали какую-то авантюру. Кем собираетесь обернуться на этот раз?

— Хотелось бы волком, — как можно беззаботнее отозвался Новицкий. — Или же барсом. Зубром, орлом, ловчим соколом. Но боюсь, что мне уготована роль шакала. Чакалки, говоря языком здешних жителей. Мелкий хищник, что сопровождает караваны, стада, надеясь урвать в темноте свою долю.

— Наговариваете на себя, шутите. Я чувствую, что вы опять затеяли что-то не совсем доброе и смертельно опасное. Как в последний раз, когда приезжали сюда. Кстати, как поживает тот испанец, Ван-Гален? Князь говорил мне, что он показал себя решительным офицером.

Сергей помрачнел и коротко обрисовал княгине очередной поворот в судьбе храброго, весёлого, умного дона Хуана.

— Узнаю Петербург, — также вдруг посерьёзнев, горько проронила Мадатова. — Холодный, бездушный город. И я, наверное, была не права — эти люди способны мстить даже мёртвым. Aut bene, aut nihil[46] — это для благородного, великодушного человека. А в особняках между Невой и Мойкой не отыщешь в наши времена ни чести, ни совести. Разве что ум да слепое желание власти. Нет, я не жалею, что покинула Северную столицу, что уехала в Карабах. Вот если бы только...

Она вдруг подняла руку ко рту, закусила сжатый судорогой кулачок, и плечи её задрожали. Зоркая Патимат кинулась на колени, обнимая и поддерживая хозяйку, и одновременно гневным кивком показала Сергею на дверь. Тот вскочил, коротко поклонился и, повернувшись через левое плечо, пошёл, не оглядываясь...

Спустя месяц с лишним Новицкий с Семёном Атарщиковым, своим напарником из терских казаков, поднимались верхом в горы. Где-то в условленном месте, в верховьях небольшой речки их ожидали проводники. Жаркое июльское солнце успело выбелить небо и выжечь траву на склонах, но в самом ущелье было сыро и даже прохладно. Мелкая и неширокая речушка, почти ручеёк, ещё больше сузилась после весеннего половодья, отступила от стен ущелья, обнажив галечные отмели. Всадники отпустили поводья, и лошади сами выбирали путь, шли по преимуществу по воде, то и дело поднимая в воздух серебряные брызги; они зависали на миг, переливаясь в неярком свете, а затем рушились с коротким плеском обратно.

Мощные леса остались уже внизу, и на склонах росли только редкие кусты колючего кустарника, прозванного русскими «цепляй-дерево», да жёсткие короткие стебли травы, умудрявшейся выжить там, где растения вообще жить не должны. Казалось, что засаде скрыться больше уже и негде, однако Атарщиков держал свою крымскую винтовку не в чехле за спиной, а поперёк седла.

Сергей последовал примеру старого казака, как подражал ему почти во всём деле. Два года они были знакомы, два года вместе отправлялись в странные экспедиции, исполняя поручения Георгиадиса и Рыхлевского, и два года Сергей старательно перенимал у Семёна всё полезное и нужное, что только успевал сам заметить. Посадку в седле, вольную с виду до небрежности, но на деле цепкую, ловкую и невероятно удобную; спокойную манеру выцеливать противника, придерживая выстрел до последней возможности; способность устраивать комфортный, сухой, тёплый ночлег практически в каждом месте, в любую погоду. Да сколько уже успел набрать полезных привычек человек, проживший шесть без малого десятков годов в глуши, опасных местах, где ему не то что каждый день, а каждую минуту приходилось сражаться за свою жизнь с людьми, погодой, животными. Новицкий знал, что, если он сумеет перенять у Семёна хотя бы одну сотую долю его умений и знаний, ему уже будет чем гордиться хотя перед собой.