— Вы знаете, княгиня, как ни странно, но в горах поединки почти неизвестны. Горец не романтик, он человек практический. Почему я должен дать врагу случай себя убить? — спросит он и устроит засаду где-нибудь рядом с тропой.
Мадатова откинулась назад, и подоспевшая Патимат помогла ей, подоткнув подушки повыше.
— Вы столько знаете, Сергей Александрович. Вы так хорошо и быстро изучаете обычаи, языки. Скажите — вот вы, человек с европейским образованием, вы понимаете, что такое кровная месть?
Новицкий долго не отвечал. Он смотрел на хозяйку, но вместо тонкого лица, обрамленного замысловатой причёской, видел очертания иной физиономии. Жёсткие, суровые черты Бетала становились перед его глазами. «Что же я могу сказать вам, дорогая моя? — думал он. — Как мне объяснить вам, что значит просыпаться с одной мыслью, проводить с ней день и с нею же засыпать. Не будет покоя, пока живёт тот человек! — так, говорят, крикнул Темир, когда старшего брата засыпали землёй. И я тоже понимаю, что не будет и мне покоя...»
Но ответил уклончиво:
— Да, иногда, кажется, понимаю.
Мадатова присмотрелась к нему внимательней:
— Скажите, я никому не буду передавать — это чувство, как рана?
Новицкий нахмурился.
— Скорей, как зубная боль. Иногда только ноет, там, где-то на границе ощущений и памяти. А порою вдруг просыпается, и тогда можешь хоть выть, хоть кричать — никакой шалфей уже не поможет.
— Лечится только свинцом?
— Нет, — твёрдо ответил Новицкий. — Ещё можно и сталью.
— Я надеюсь... — начала было княгиня, но тут же оборвала сама себя. — Довольно об этом. В конце концов, это дела мужчин. Есть у нас с вами темы более важные и интересные. Расскажите лучше, Сергей Александрович, как вы украли вашу горянку.
Ошеломлённый Новицкий застыл в кресле; глаза его выкатились, а нижняя челюсть отвисла.
— Откуда вам это стало известно? — сумел, наконец, выдавить он.
Довольная эффектом, Софья Александровна расхохоталась почти в полный голос.
— Помилуйте, да весь Тифлис последний месяц только об этом и говорит. Вы же знаменитость, Сергей Александрович. «А вы слышали, ma chere[80], этот Новицкий стал совершенным абреком. Был в плену, бежал, убил, да ещё и выкрал женщину из аула...»
Пока она говорила чужим, высоким, чуть сюсюкающим голоском, передавая, очевидно, речь неизвестной Сергею сплетницы, он успел собраться, обдумать слова и жесты.
— Во-первых, я не абрек. Абрек — состояние духа, подвига жестокости, на который обрекает себя человек, собравшийся мстить. Он сам назначает себе срок абречества, даёт клятву все эти годы пребывать в одиночестве и — никого не щадить...
Он повернулся поудобнее в кресле, облокотился и подпёр подбородок ладонью.
— Во-вторых, во время побега я никого не убил. Если честно, только потому, что не успел. Меня подстрелили раньше.
Правой рукой Новицкий небрежно показал место, куда вошла пуля. Софья Александровна ахнула и покачала головой недоверчиво.
— Всё в порядке, — успокоил её Сергей. — Гарнизонный лекарь чуть было не залечил меня насмерть, но хаким, которого Атарщиков заставил спуститься с гор, знает своё дело гораздо лучше. Так что, оправившись, я, в самом деле, вспомнил о девушке. Её имя — Зейнаб. Она дочь одного из воинов бека, что пытался получить за меня выкуп. Но я её не выкрадывал.
— Что же, — неуклюже попыталась съязвить княгиня. — Она прибежала сама?
— Сама, — подтвердил Новицкий. — Только не прибежала, не пришла, а приехала. И теперь мы с ней муж и жена.
Настала очередь Мадатовой изумляться. Новицкий же веселился, только старался этого не показывать: разве что щурил глаза и прикрывал губы.
— Да, Зейнаб моя жена по местным обычаям. Кебинная жена — так называют этих женщин в горах. Видите ли, украсть женщину — значит нанести оскорбление целому роду. Я нанял людей, которые отправились в гости к её отцу, и предложил выкуп. Мою голову воины Джабраил-бека упустили, ну так рады были выручить хоть что-то за рыжие пряди Зейнаб.
— То есть вы, как человек вполне уж восточный, заплатили калым?
— И не только. Выкуп, о котором мы договорились, делится на две части: калым и кебин. Калым остаётся в семье, кебин женщина забирает с собой. Теперь она не опозорена и обеспечена на случай развода. Да ведь не я первый. Многие офицеры и чиновники так живут. Трудно же, знаете, без семьи даже служивому человеку.
Княгиня вздохнула:
— Я, конечно, слышала. Но я думала... А, впрочем, неважно. Скажите, вы счастливы?
— Да, — сразу и твёрдо ответил Новицкий.
— Вы покажете её мне? Обещаете? А почему вы сегодня приехали без неё?
— Она ещё не готова к подобному обществу.
— Но вы её учите? Дадите образование, воспитание? И когда сможете её вывозить?
— Думаю, через год, — ответил Новицкий, на этот раз не слишком уверенно.
— А может быть, два? Три?.. Но она красива? Умна?
— Как говорят на Востоке, — начал Новицкий, уже несколько утомлённый допросом, — чтобы увидеть Лейлу, надо посмотреть на неё глазами Меджнуна... Умна ли она? Да, безусловно. Для женщины своего положения.
— То есть вы довольны? Вы счастливы?
Новицкий кивнул и настороженно ждал продолжения.
— А что будет дальше? Вы же не можете всю семейную жизнь провести в спальне.
Сергей поморщился. Иногда жёсткая прямота Мадатовой его раздражала.
— Что вы смущаетесь, Сергей Александрович? Мы же с вами взрослые люди. Вам нужна была женщина в доме, вы её получили. Но жена — это не любовь, не влечение, а долг и обязанность. Ко мне вы её привезёте, только втайне, чтобы никто её не увидел. И не потому, что я опасаюсь, а потому, что вы застесняетесь. И потом упрячете снова в коробочку. А что будет, когда вы решите вернуться в Санкт-Петербург? Она и тифлисскому обществу никак не подходит, что же говорить о столичном.
Новицкий слегка опешил перед таким напором, но попытался собраться и найти возможный пункт обороны.
— Почему вы решили, что я непременно должен вернуться?
Но княгиня атаковала самозабвенно:
— Ах, так вы останетесь здесь до смерти! И возненавидите вашу Лейлу...
— Зейнаб.
— За то, что она приковала вас к этой чужой земле. И тогда даже спальня, дорогой мой, обернётся для вас — адской сковородой!
— Что касается смерти, — парировал мрачно Новицкий, — при моих занятиях эта дама может нагрянуть в гости очень и очень скоро.
Мадатова растерялась.
— Простите, ради бога, Сергей Александрович, я увлеклась.
— Ничего страшного. Наш с князем полковой командир сказал однажды, мол, если гусар дожил до тридцати пяти лет, это уже не гусар, а дрянь. Я, изволите видеть, дрянью себя не считаю, но срок отмеренный перевалил. Значит, и конец мой, хотя не виден, но близок. Зейнаб же кебином своим вполне обеспечена, так что... Ежели что, сможет обойтись без меня.
— Венчаться не думали?
— У неё своя вера, и мою принимать она не захочет. Что же касается Петербурга, то — зарекаться не буду. Но ведь и у Алексея Петровича уже вторая жена кебинная. А его амбиции, поверьте, одним Кавказом не замыкаются.
Софья Александровна подняла руку, и Патимат вложила в неё узкий бокал с напитком цвета рубина. «Не вино, — подумал Новицкий, — но нечто для подкрепления сил. Любопытно, — мелькнула иная мысль, — что из сказанного ею исходит из личного опыта? Всё ли так ладно в этом семействе, как говорят о том в Шуше и Тифлисе?..» Но додумать до конца не успел, потому как княгиня заговорила:
— У Алексея Петровича кебинных, как вы говорите, жён может быть хотя бы и два десятка. А вам и одной окажется слишком много. Вы человек тяжёлый.
— Я — тяжёлый? — который раз за сегодняшний вечер поразился Сергей. — То есть Алексей Петрович лёгкий, а я тяжёлый?
— В переносном, конечно, смысле. Алексею Петровичу легко с людьми расставаться. Я заметила — он человека с себя снимает, как поношенную перчатку. Сегодня ещё нужен был, а завтра уже в мусорной куче. Вы же человек обязательный. Если кого-то приблизите, потом его от вас только с кожей отодрать можно. Нет, Сергей Александрович, вы человек, в самом деле, тяжёлый. Все ваши привязанности вас тяжелят преизрядно. И та же Лейла — Зейнаб...
