Новицкий и сам знал, что должен уйти немедленно. Во всяком случае, раньше, чем Абдул-бек вернётся с деньгами. Всю ночь до прихода Шавката он ковырял камень, в который заделано было кольцо, державшее его в хижине. Лезвие ножа, что оставил ему шотландец, обломилось уже где-то за полночь. Но это Новицкого не слишком расстроило. Оружием подарок Кемпбелла не мог служить ни при каких обстоятельствах, а в качестве инструмента половинка лезвия была ещё и надёжнее.

К утру Сергей сумел обнажить несколько дюймов штыря, которым оканчивалось кольцо. Он только не знал — как глубоко уходит пруток в фундамент, хватит ли ему следующей ночи, чтобы закончить работу. Что этого времени может у него и не быть, что его вечером заберут нукеры, посланные нетерпеливым беладом, он запретил себе думать. Оставалась ещё опасность, что усилия его заметят, когда придут готовить цепь для прогулки. Он решил, что останется в постели, притворится больным, и весь день пролежал, скорчившись и стараясь дышать коротко и с усилием.

Зейнаб не пришла, а Шавкат не тревожил Новицкого. Парень появился с рассветом и просидел до темноты молча, всё так же пуская на стружку один за другим подобранные куски дерева. Такое времяпровождение его нисколько не тяготило, тогда как Новицкому представлялось, что этот день никогда не закончится, так и будет тянуться до самого Судного дня, наполненный запахом пыли, шорохом чиркающего ножа и его собственным нечистым дыханием.

Но всё-таки наступил момент, когда Шавкат поднялся, вышел за дверь, принёс несколько прутиков, смел стружку в очаг и попрощался до завтрашнего утра. Сергей сосчитал до сотни и принялся за работу. Он не спал уже вторые сутки и находился в лихорадочном состоянии, словно в самом деле был нездоров. Ощупал пальцами штырь, попробовал покачать, но тот стоял мертво. Новицкий достал из тайничка нож и принялся скоблить камень, превращая обломок скалы в крошку, словно сам был ветром, водой, этими беспощадными орудиями времени.

То и дело он прекращал работу и вслушивался в ночь — не подкрался ли кто-нибудь к дому, не потревожило ли сторожей, выставленных аулом, шарканье металла о камень. Ему казалось, что звук, который он производит своей работой, отдаётся в соседних саклях, долетает до ближайших вершин. Он убеждал себя, что его пугает собственное воображение, что слабый звук, лёгкий шорох его орудия не может выскользнуть даже за стены этой лачуги. Он стискивал зубы и продолжал скрести, скрести, скрести. Раза два ему почудилось, что штырь уже поддаётся. Сергей откладывал нож и принимался крутить кольцо, но тут же убеждался, что оно стоит, как прежде, незыблемо. Собаки залаяли, передавая по цепочке неизвестную хозяевам весть, петух прокричал наверху, хрипло и коротко, должно быть, перепутав часы спросонок. Сергей продолжал скоблить.

Вдруг потянуло свежим воздухом. Словно слабенький ветерок скользнул в дверную щёлку и заметался меж стен. Новицкий замер. Он ничего не слышал, но обострившиеся чувства подсказывали, что в жилище своём он уже не один. «Бек! — мелькнуло в его мозгу. — Абдул-бек подослал людей, чтобы не платить Джабраилу!..» Он не хотел ждать, пока его свяжут и поволокут, как намеченного к убою барана. Он будет сопротивляться, он закричит; может быть, прибегут люди и отобьют его, хотя бы как свою часть добычи.

Сергей перекинулся на спину, замахиваясь обломком ножа, но руку перехватили, и широкая твёрдая ладонь запечатала ему губы. Новицкий замычал, забился, засучил ногами, пытаясь сбросить тяжёлое одеяло. Но державший его человек прогудел в ухо, едва-едва повышая голос до слышимого:

— Тише, Александрыч, тише! Не беспокойся! Все только свои.

Изумлённый Новицкий обмяк. Атарщиков убрал руку, чуть отодвинулся, и за его объёмной фигурой Сергей разглядел ещё одного гостя. Больше внутренним чутьём, чем глазами, он угадал Мухетдина.

Казак уже нащупал обруч на шее Новицкого и осторожно пошарил руками вдоль натянувшейся цепи. Нашёл кольцо, потянул — безуспешно. На помощь ему подоспел Мухетдин. Вдвоём они попытались выдернуть штырь, но быстро оставили эту затею. Горец выскользнул из лачуги, и через мгновение другая чёрная тень возникла рядом с Сергеем. По тому, как блеснули в темноте два ряда белых зубов, Новицкий узнал Бетала. Тот отстранил Атарщикова, нагнулся, нашёл кольцо, потянул и — застыл. Новицкий почувствовал, как взбугрились, окаменели мускулы силача. Ещё секунда, Бетал распрямился и пихнул вырванное кольцо Новицкому в руки. По очереди, первым Атарщиков, за ним Сергей и Бетал последним, они выскочили на улицу и, пригибаясь, припустили вслед Мухетдину.

Бетал поравнялся с Новицким и на бегу вложил ему в ладонь рукоять кинжала. Никогда ещё Сергей так не радовался оружию. Про себя он решил, что даже в случае неудачи не отдастся врагам живым. Лучше заколоть себя самому, чем ждать, когда над тобой начнут трудиться искусные палачи Абдул-бека.

Вчетвером, так же поочерёдно, они скатились в овраг. На пути вниз Сергея поддержал Семён, а вверх по склону, ухватив под руку, его поволок Бетал. Новицкий вдруг ощутил, как часть грозной энергии, которой было переполнено тело горца, перетекает к нему с каждым шагом. Ему нравился этот решительный и уверенный человек. Ещё с момента стычки в ауле разбойников оба они осознавали какое-то взаимное тяготение: чувство мужского братства, которое не нуждалось в словах, чувство, которое рождается лишь в опасности и лишениях.

Наверху они упали на колени и огляделись. Луна только начинала ещё зарождаться, да и узенький её серпик скрывался за рваными клочьями косматых туч. Темно было в мире, тихо и невероятно свободно. Они поднялись и быстро пошли к опушке. Темир с лошадьми ожидал их среди деревьев.

Три часа бежали они рысью по узкой лесной тропе, пока, наконец, Мухетдин не решил, что можно остановиться. Новицкий чуть не рухнул с седла на руки казаку. Он и не подозревал, что так ослабел за месяцы плена. Они засветили небольшой костерок, и при неверном свете короткого пламени Бетал взялся за ошейник, всё ещё давивший шею Новицкого. Сергей лёг ничком и не видел, чем орудует горец, но предположил, что иного орудия, чем свои мощные руки, тот и не ищет. Треснул металл, и железная полоса, душившая Новицкого с осени, разломилась. Сергей сел, потирая саднившую кожу.

— Мой брат, — сказал Мухетдин с хорошо знакомой усмешкой. — Она самый сильный человек в этих горах.

Костёр тут же разбросали и затоптали. Снова поднялись в сёдла и проехали ещё около часа. Потом Мухетдин сказал, что надо передохнуть.

— Пять часов у нас есть в запасе, — бормотал Атарщиков, укрывая Сергея буркой, точно ребёнка. — Раньше, чем рассветёт, тебя не хватятся. Но потом — ух и скачка же будет!

Сергей знал, что казак говорит верно, и надеялся, что сумеет за эти несколько коротких часов хоть немного оправиться, чтобы не стать слишком большой обузой и во время непременной скачки, и при очень возможной схватке.

— Я же тебе говорил, Александрыч, — продолжал Семён, устраиваясь поудобнее рядом на тюфяке из сухих прошлогодних игл. — В этих местах так — если человек тебе друг, то он в любом деле друг. Ну а если он враг...

Атарщиков заснул, не закончив фразы, а Сергей, уже проваливаясь в черноту, всё ещё надеялся, что оттуда не заблестят навстречу ему жёлтые глаза страшного Абдул-бека.

Погоню они заметили утром следующего дня. Накануне до темноты они ехали примерно в том же направлении, куда пробирался Новицкий во время неудачного своего побега. Сергей сказал Атарщикову, что есть, наверное, путь короче; объяснил, что Зелимхан с нукерами не гнались за ним, а, опередив, поджидали в долине. Семён только вздохнул.

— Это их лес, это их горы, — промолвил он спустя полверсты. — Ничего не поделаешь. Мухетдин ведёт той дорогой, которую знает.

Новицкий и сам заметил, что проводник их не столь уверен, как был на той стороне Снегового хребта. Не раз и не два на развилках он придерживал лошадь и, свесившись с седла, долго сравнивал обе тропы, всё не решаясь предпочесть правую левой.