— Моя? — глупо уточнил я.

— Само собой.

Он весело присвистнул и, судя по звуку, заерзал на стуле. Что он там делает?

— Постой, Дир. Что значит восстанавливается? А ее не было?

Он насмешливо хмыкнул:

— Тебе перечислить все, чего у тебя нет?

Подумав секунду, я ответил:

— Не надо.

— И правильно, — с готовностью согласился Гренэлис. — Может, ты считал себя крепышом, но человеческий рассудок — хрупкая вещь. Скажи лучше, ты что-нибудь чувствуешь?

— Ничего. Все по-прежнему, Дир. Я уже давно ничего не чувствую.

— Нет, не по-прежнему, — возразил он и замолчал.

Какое-то время я слышал только шуршание бумаги и поскрипывание карандаша, быстро бегающего по ней.

— Интересно, я когда-нибудь смогу видеть. Как по-твоему?

— Я пока не думал об этом.

Снова пауза, и активное поскрипывание карандаша.

— Я обещал, что не дам тебе умереть, — изрек он, наконец, — и у меня получается держать слово. Боги, какой же я молодец!

— Ты чудо, — буркнул я. — Золото.

Он цокнул языком:

— Отставить издевки.

Еще немного помолчали.

— Почему ты так редко приходишь, Дир?

Мне хотелось говорить с ним — неважно о чем. Разговор ни о чем меня бы полностью устроил.

— Занят, — отозвался он. — В основном, с Альтеей. До чего же это скучное и унылое дело — обучать несмышленышей азам! Но уговор есть уговор. Я собираюсь выполнить свою часть сделки.

— Как у нее дела?

— Туговато, — он пренебрежительно фыркнул. — Риель оказался более способным учеником. Хотя, проблема может быть в том, что у нее очень мало времени на тренировки. Она же сейчас люто занята — государственные дела, и все такое.

— Я не об этом, — резковато перебил я.

— Ах, ты, наверное, о камне, — кеттар вздохнул устало. — Вот ты, приятель, вроде умный, а вроде дурачок. Как вбил себе в голову, что я собираюсь ей навредить, так никак успокоишься. Я авторитетно заявляю: у королевы все хорошо. — Он потер ладони друг о друга. — Я вижу, что и тебе похорошело. Много стал думать. Месяц назад ты о ней не вспоминал.

Да. Я и сам отметил некоторое просветление в голове. Но не был уверен, хорошо это или плохо.

— Кстати, — продолжил кеттар, — если я когда-нибудь придам тебе подобие человека, то это будет во многом благодаря ее камням резерва.

Звякнули склянки, а вслед за этим глухо зазвучала некая неопределенная возня.

— Раньше ты охотно рассказывал о своей работе, — вспомнил я. — А теперь помалкиваешь. Чем ты сейчас занят?

— Преобразованием энергетического потенциала костей… — пробормотал кеттар, явно более увлеченный чем-то еще, нежели беседой со мной.

— Моих костей?

— А то чьих же.

Тут я решил, что больше не буду спрашивать о его работе.

И снова осталась только тишина, нарушаемая позвякиванием и неопределенной возней.

— Я здесь недавно понял, — хохотнул Гренэлис, — что сейчас ты — моя самая большая ценность.

— Польщен, — буркнул я.

— Знаешь, когда я это понял? — продолжил он. — Когда обнаружил любопытных служанок, снующих возле моей лаборатории. Не хватало еще, чтобы сюда пробрались какие-нибудь проныры.

— Прими меры предосторожности, — порекомендовал я. — Побереги проныр.

Он коротко вздохнул.

— Конечно, можно поставить на дверь печать, но это дополнительные траты энергии. Я ведь до сих пор охраняю Альтею. Поддержание щитов, печатей, занятия с ней, труд с тобой — все это требует таких больших ресурсов, ты не представляешь! Мои спонсоры возмущаются, Риель ноет, что у него болит рука… Это не жизнь, а прозябание.

— Сочувствую.

Кеттар вновь вздохнул, поерзал на стуле, пощелкал пальцами.

— Треп с тобой меня отвлекает, — сообщил он категорично. — Сейчас я тебя отключу. Спи.

Ксавьера Дионте.

Ее юбка занимала весь диван. Серьезно — весь, и это был довольно большой диван — полноценный, многоместный, а не из этих игрушечных козеточек, которые модно ставить в холлах и прихожих. Сидела в своем кремовом подоле, как в огромной куче взбитых белков с сахаром — ну натурально зефирина. Как можно носить такое? В этом же даже нужду без посторонней помощи не справишь.

— Из ткани, которая пошла на твою юбку, можно было бы сшить штук десять нормальных, — пробормотала я, не выдержав. — И штук двадцать коротеньких, вроде тех, что носят фюнайские горничные. Хотя, эти можно не шить. Я человек вольных нравов, конечно, никто никогда не назовет меня ханжой, но если юбка не прикрывает голые коленки — это перебор. Такое сгодится для кабаре, а не для повседневной носки.

Альтея меня не слушала. Она дергала себя за пальцы, выкручивала их, сжимала, сминала и гладила. Россыпи бриллиантов и жемчуга покрывали ее с головы до пят. Я где-то слышала, что чем женщина несчастнее, тем роскошнее она стремится выглядеть, а счастливым хорошо и по-простому. Скорее всего, это бред, потому что это значило бы, что Джани, всегда тщательно следящая за собой, всю жизнь была несчастна, но какахи судьбы осыпали ее разве что с появлением на сцене одного гадкого вампира. Государыня-зефирка, нарядная, как верховная жрица Праматери на церемониях, ныне была удручена наличием на своей сцене того же вампирюги.

Лакей принес чай, разлил по чашкам, выставил на столик креманки с малиновым вареньем и какой-то белой мазней. Взглянул на меня без почтения, поклонился и вышел. В Эрдли вообще мало кто смотрел на меня с почтением, почему-то.

— Тэя, а почему ты позволила мне остаться? — спросила я аккуратно, и даже чуть с опаской, как будто ответом могло быть «Действительно, почему? Чеши-ка отсюда!».

Она проснулась, перестала пытаться сломать себе пальцы. Вынула из прострации, и уткнула в меня глаза, благодаря иллюзии выглядящие куда выразительнее и краше, чем они есть на самом деле. Иллюзорно-светящееся и свежее лицо ничего не отобразило.

— Потому что у меня нет никого, кроме тебя, — ответила она незамысловато, и до скулежа откровенно. — Мои союзники оказались двуличными мерзавцами, прошлые друзья теперь ищут лишь выгоду, брат под арестом в родовом гнезде, мать интересуется только поместьем, вельможи стремятся вить из меня веревки, муж не хочет знать ни о каких проблемах, Шеил стал жертвой моего двуличного союзника-мерзавца. Никто не разделит со мной мою ношу. Ты мне не нравишься, ты наглая, грубая и порочная, мне глубоко отвратительно твое отношение к солдатам, меня тошнит от твоей Младшей, и я банально не жалую перебежчиков. Но мы с тобой хотим одного и того же, и мы верим друг другу. Вера — это главное, что мне сейчас нужно.

Опаньки… Нет, я все понимаю, но чем ей Индра-то не угодила? Ее ж даже не видно — пожив в Лойдерине, я привыкла ходить без хвостика, и моя чумазая мартышка целыми днями где-то пропадала одна.

— Хм, а можно я тоже скажу, что мне в тебе отвратительно? — встрепенулась я, суя ложку в креманку с белой мазней.

— Не смей, — простецки ответила Альтея.

Мазня оказалась сливочным кремом с ванилью — чудесно вкусно. Я бы добавила туда миндальной муки, а сахарной пудры положила чуть меньше. Это если бы я хоть немного умела готовить.

Да, я не мила государыне, но человек, провалившийся под лед, будет хвататься за протянутую палку, даже если та выпачкана экскрементами…

— Он тебя достал, да? — спросила я сочувственно, и с удовольствием облизала ложку.

Она не притрагивалась ни к чаю, ни к сладкому. Хотя десятью минутами ранее сама велела подать их.

— Он ведет себя так хорошо, что у меня сдают нервы, — заявила она, для сочности притопнув ногой. — Я ждала, что он будет лезть во все мои дела, выступать с предложениями, которые на деле повеления, но его абсолютно не влечет власть. Он высказывает свое мнение только тогда, когда я спрашиваю его напрямик. Тебе не кажется это подозрительным?

— Эмм…

— Ксавьера, у него ведь есть возможность править страной!