Когда я закреплял седельную сумку, ко мне подошла Ксавьера, и вид у нее был встревоженный.

— Я не могу разбудить Альтею, — поведала она, нервозно взмахнув руками. — Я даже плеснула ей холодной водой в лицо — без толку!

Мы поднялись в спальню леди Хэмвей, и Ксавьера с безнадежным лицом потрясла ее за плечо. Лежа на кровати с раскинутыми руками, Альтея выглядела абсолютно нормально. На щеках виднелся легкий румянец, грудь мерно вздымалась при дыхании — это был просто сон, но чрезмерно крепкий, глубокий, и, по-видимому, нерушимый.

— Пора уезжать, — бросила Ксавьера злобно. — Тут Создатель с Праматерью не топтались…

Она плюхнулась на кровать, и сразу же вскочила, схватившись за заднюю часть, и несдержанно ругнувшись.

— Села на ее юбку… — пробормотала она, принимаясь перебирать порванный подол некогда роскошного платья. — Что там у нее лежит?

Из неких тайных карманов в складках подола она извлекла блестящую побрякушку, размером немного больше сливы. Это была серебряная сосновая шишка, и, попав в руки Ксавьеры, она выдала нам ерундовое, но симпатичное волшебство. Из пустоты возник легкий дымок, и в нем засияли огоньки. Дымок плотнел, огоньки множились и сбивались в кучки, создающие изображение: озеро, луну, ивы с камышами. Потянуло влагой и свежестью, как если бы ночное озеро было настоящим.

— Занятная ерундень, — буркнула Ксавьера, засовывая шишку обратно в подол. — Отнесешь леди к лошадям?

Со всем тщанием мы закрепили леди Хэмвей на лошади Ксавьеры, и двинулись в путь. День был раскаленнее всех предыдущих, воздух зримо качался, как над огнем. Глаза щипало от заливающего пота, одежда гадко липла к коже. Безветренное пекло обволакивало густо и плотно, как горячая глина. Пейзаж казался белым от переизбытка света, голова казалась пьяной, хотя выпит был лишь морс. Велмер поминутно вытирал лицо воротником, и сдавленно шептал ругательства. Глядя на него, я почему-то бодрился.

Когда на пути возникло строение, солнце уже вовсю клонилось к земле. Жара спала лишь чуть, ни единого облачка так и вторглось в безупречность неба. Дом стоял посреди травяной пустоты, местами поврежденной одинокими чахлыми кустами. Он был большим, добротным, каменным, из-за сглаженных закругленных углов напоминающим обрезанную башню высотой в три этажа. Мы поравнялись с домом, и на крыльце возник хозяин — среднего возраста мужчина в льняной рабочей рубахе с закатанными рукавами.

— Что случилось с госпожой? — спросил он, указав на леди Хэмвей. — Я лекарь, могу помочь, если требуется.

Ксавьера взглянула на него недоверчиво, и нелюбезно нахмурилась.

Почтенная матрона, доселе не проронившая ни слова, вдруг подала голос.

— Я считаю, мы должны принять предложение этого человека, и быть благодарны за помощь, — сказала она твердо, и спешилась.

Да, мы были бы благодарны за помощь, и за ночлег, и за ужин. И за ванну, и за вино, и за карту, которой не нашлось у целителя в поместье. Но можем ли мы доверять этому внезапному мужичку? В последнее время все вокруг стало казаться каким-то сомнительным.

Ксавьера разделяла мои метания.

— Мнение перекормленной леди Плюшки бесценно… — пробубнила она.

— Меня зовут Лара Вейте, и тебе, шавка, следует называть меня госпожой, — тут же осадила ее «Плюшка».

У нее оказался мощный зычный голос, и, на контрасте с предшествующим стабильным молчанием, прозвучала она внушительно.

Ксавьера закусила губу и отвернулась. В драку не кинулась, хвала небесам.

Лекарь сделал приглашающий жест рукой.

— Прошу, проходите, — предложил он радушно.

У него было чистое, правильное тиладское произношение, благородная осанка и интеллигентная жестикуляция, ухоженные волосы и руки. Я бы назвал его скорее господином, чем мужичком, если бы не рабочая рубаха. Она не вписывалась в образ. Невесть с чего эта мелочь царапала меня, и все-таки я спешился, и принялся снимать Альтею с лошади, развязывая узлы. Напряженный Велмер мотнул головой, когда я скользнул по нему взглядом, Ксавьера прошила меня прицельным раздражением. Завершив с узлами, я подхватил спящую девушку на руки, и молча понес в дом. Страстно надеясь, что жалеть не придется.

Альтея Хэмвей.

Мне снова приснился Риель.

На этот раз он даже разговаривал со мной, и даже улыбался, и вообще казался непохожим на себя. Не было той холодной, почти мрачной отчужденности, которую он демонстрировал при наших встречах; не было того пугающего мистического ореола, что окружал его в моем сне о тронном зале. Теперь он выглядел веселым, легким, светлым, и сам сон получился таким же — в беспечно-утренних тонах.

Мы находились в солнечной просторной комнате с окнами от пола до потолка, с плетеными фигурами, увитыми сочным плющом. Пахло цветами, нежно журчала вода в небольшом фонтане. Риель был не в черном, вопреки обыкновению; отсутствовали его традиционные перчатки. Его руки были нормальными — здоровыми и красивыми, и шрама на виске под волосами, я уверена, теперь не стало.

Я не запомнила, о чем мы говорили. Просто беззаботно болтали, будто старинные друзья, праздно проводящие время.

В распахнувшемся вороте свободной рубашки я заметила татуировку пониже ключицы, и та не понравилась мне. Изображение отталкивало, тревожило, и казалось знакомым. Где-то я уже видела подобную картинку — топор, торчащий из рогатой головы.

Проснувшись, я не узнала место вокруг себя. Меня обступала уютная комната с дорогой мебелью, со старинными картинами на стенах, обитых бархатом. Тяжелая портьера загораживала широкое окно, потолок покрывал изысканный позолоченный узор.

Я резко села на кровати, но головокружение вернуло меня на подушку. В висках заколотилась боль, в глазах замельтешили красные и серые пятна. По-моему, я ложилась спать в добром здравии, и в другом месте.

Полежав пару минут, я повторила попытку встать. Голова кружилась так, что пол и потолок готовились поменяться местами. Мне вдруг стало страшно — настолько, что захотелось позвать на помощь.

Хватаясь за качающуюся стену, я добрела до окна. Мягкий закатный свет за портьерой вызвал болезненный взрыв в голове; я зажмурилась и застонала. Переждав наплыв боли, я сморгнула слезы и оглядела местность — голую степь до горизонта, уже насквозь пропитавшую глаза.

Обнаружив на столике кувшин с зеленовато-коричневатым настоем, я плеснула немного в стакан, и выпила залпом. От горького напитка меня затошнило, и я мысленно обругала себя за то, что хватаю и пью непонятно что. Пользуясь помощью стены, я медленно покинула комнату, и двинулась по широкому коридору, устланному мягким дорогим ковром. Вскоре до слуха донесся озлобленный голос Ксавьеры.

— О чем ты думал, когда соглашался?! — эмоционально вопрошала она. — Кто дал тебе право решать?!

Идя на голос, я добралась до холла, где Ксавьера и Шеил сидели в уютных креслах у незажженного камина. Она ораторствовала, оживленно жестикулируя; он молчал, сложив руки на коленях, и не глядя на нее.

— Ты виноват в этом дерьме, — цедила она с угрозой. — Ты настоял на паршивом зачарованном поместье, а теперь из-за тебя мы здесь…

— Ты тоже хотела остаться в поместье, — аккуратно напомнила я.

Голос получился слабым — я даже засомневалась, что меня услышат.

Услышали. Разом повернули головы и встали. Шеил тут же отвернулся, и я осознала, что из одежды на мне только короткая откровенная сорочка. Ксавьера подхватила меня под локоть, помогая усесться на софу, и я испытала чувство, близкое к благодарности. Довольно специфическое это дело — благодарность к Ксавьере…

— Расскажите мне что-нибудь, — попросила я, напрягая связки.

Мне рассказали, что я проспала почти двое суток, и сну моему не помешали ни конное перемещение, ни активные попытки разбудить.

— Мы в доме странного мужика, — сообщила Ксавьера, понизив тон. — Мужик называет себя целителем и обещает тебе помочь. Но я не люблю отшельников, живущих в одиночестве в большом доме среди степи. Когда кто-то вот так живет, я сразу начинаю думать, что он занят темными делишками. Если ты ничего не скрываешь от людей, так живи с людьми, чтоб тебя…