Он сухо засмеялся.

— А ты не узнаешь?

Я вдохнул побольше воздуха, пытаясь понять. Почему-то мне очень захотелось понять. По сути, не было никакой разницы, что это за место. И все-таки.

— Пахнет временем, старостью. Неужели замок Эрдли?

Гренэлис хлопнул в ладоши.

— Браво! — радостно воскликнул он.

Вообще-то я сказал наобум. Брякнул первое, что пришло на язык.

— Дир, — позвал я снова. — Моя нога на месте? Я не могу понять.

— А разве тебе не все равно? — спросил он удивленно.

— Я просто хочу поговорить с тобой, — пояснил я. — Не хочу, чтобы ты уходил.

Это правда. Вновь слышать голос Гренэлиса было удивительно приятно. Словно ты летишь в бесконечном пространстве, и вдруг среди пустоты касаешься чего-то твердого. Чего-то реального.

— Прости, — произнес он с сожалением. — Я совсем тебя бросил. Много дел.

Невероятно. Наверное, мне в жизни не приходилось слышать ничего приятнее, чем голос Гренэлиса. Наверное, в этот момент я улыбался.

— Ты чувствуешь мою руку? — спросил он.

Я ничего не почувствовал.

— Где она? — уточнил я.

— У тебя на лбу.

Отчего-то стало ужасно жаль, что я не чувствовал его руку на своем лбу. Безумно захотелось ее почувствовать. Теперь я точно не улыбался.

— А что ты чувствуешь? Кроме запахов?

Я задумался. Непонятно. Запахи и звуки. Звуки очень редки, только когда приходил Гренэлис. А больше ничего не шло на ум.

— Тепло или холод? — осведомился он. — Твердая или мягкая поверхность? Положение в пространстве?

— Нет.

— Боль?

— Нет.

Боли не было давно, никакой. Раньше была, потом исчезла. Раньше сильно болела нога, а потом перестала. Хорошо.

— Какие-нибудь эмоции? Какие-нибудь желания?

Да, было желание. Я хотел почувствовать его руку. Но не стал это озвучивать.

— Шеил, — позвал он. — Ты еще здесь? Слышишь меня?

Я слышал. Я тут вспомнил…

— Когда ты говорил, что не дашь мне умереть, если честно, я не верил. Но тебе пока удается.

— Ты хочешь умереть?

Я опять задумался.

— Нет, — ответил я неуверенно. — Не знаю.

Он замолчал. Неужели ушел? Нет, не ушел. Я бы это понял.

— А чего ты хочешь? — он прервал молчание, наконец.

— Твоего присутствия, — ответил я искренне.

— И это все?

— Все.

Ксавьера Дионте.

На исходе зимы Лойдерин внешне похож на мутный холодец из свиных ушей, а еще он хлюпает, брызгается, скользит и промачивает сапоги. Антала в это время уже пригрелась и подсохла, в ее окрестностях можно погулять пешком и не увязнуть, и даже не испачкаться. Мы с Джани встретились в сосновом бору — еще не пахучем, но все равно радующем. Небо беззаботно и наивно голубело среди штрихов хвойных крон, а Джани неприязненно смотрела, как я нажевываю сцепленную пару игл. Кончики ритмично шевелились снаружи губ, и это ее почему-то раздражало.

— Вьер, прекрати, — рубанул она, наконец, и я сразу выплюнула хвою.

Стоило ведь просто попросить.

Лошадей мы привязали, пожелав вдумчиво впитывать подошвами силу земли. Я крепко обняла шершавый ствол, легонько стукнулась об него лбом, и отпрянула от дерева. Время от времени я ходила в Анталу через портал, и каждый раз наслаждалась здесь всякой ерундой. Всякая ерунда здесь радовала меня, тогда как в Лойдерине с радостями было туговато. Он полон развлечений, конечно, в том числе тех, что весьма в моем вкусе — не очень чистых развлечений, но чувство веселости от них обрывается с их последним аккордом. Соснового леса там нет, а если бы был, это был бы не тот сосновый лес. Не мой. Его иголки наверняка были бы совсем не так хороши на вкус.

Мы не взяли с собой Младших. Это неправильно, но нам было одинаково начхать. Мою репутацию можно было испортить только чем-то совсем из рук вон выходящим, а Джани уже пережила столько осуждений, что осуждать ее — как щекотать мозолистые ладони работяги. Ее кожа груба, как кора, ее нельзя задеть. Когда ее обвиняли в совращении малолетнего принца, к этим обвинениям присовокуплялись разговоры о шаманстве и чуть ли не связи с Тьмой. Люди не хотели верить, что мальчик может влюбиться в женщину, годящуюся ему в матери, без участия некоего запрещенного черного колдовства.

— Ты справляешься? — сухо спросила Триджана, неторопливо, но не расслабленно шагая через светлый бор.

Она была какой-то сжатой, будто недовольной собой; подобное случалось с ней донельзя редко. Широкий жесткий ремень, стягивающий куртку, особенно резко выделял талию — она похудела. Лицо казалось бледнее обычного, а макияж — гуще обычного. Рубины и зеленые турмалины в ушах, на пальцах и запястьях казались слишком крупными и тяжелыми для ее фигуры.

— Венценосная зефирка ведет себя хорошо, — ответила я спокойно. — Мы думали, что она у нас ветреная истеричка, а она оказалась расчетливой, прямо порадовала меня. Она пользуется кеттаром вовсю — выкачивает знания, советуется обо все подряд, прикрывается им от Лордов и носит его щит, но, конечно, ждет момента, когда сможет воткнуть кол ему в сердце. Оказывается, она отлично умеет улыбаться тем, кто ей мерзок. Мне улыбается, вампиру улыбается. Чинушам своим пронырливым иногда. В общем, молодец. Я ей там и не нужна.

Осенью Триджана отправила меня в Лойдерин, чтобы я присмотрела за зефиркой. На нее, зефирку, возложена была великая миссия — избавление мира от кеттара. Вернее, Триджане плевать на мир, ей требовалось, чтобы от кеттара избавили Риеля. Сам канцлер слишком уязвим и запуган, чтобы делать хоть какие-то телодвижения вопреки вампирской воле, потому телодвигаться надлежало государыне. А мне надлежало оказывать ей поддержку — моральную, и все прочие виды, если потребуется. Альтея немало месяцев хлебала своего союзника полной ложкой, терпя его общество, но в последнее время она начала уставать. Улыбка ее становилась уже не такой виртуозной.

— Риель до сих пор зол на меня за то, что королева в курсе кеттарской работы, — сообщила Джани с грустью, небрежно замаскированной под раздражение. — Не верится, что я воспитала такого труса.

Я слушала ее одним ухом, а другим ловила птичьи трели и хруст сучков под ногами. В расстегнутой куртке стало жарко, пришлось снять ее, и повязать вокруг бедер.

— Мы с Гренэлисом в две глотки убеждаем королеву выбрать и наказать убийцу, — сказала я, поигрывая болтающимися рукавами. — Народу нужна его кровь, без этого никак. Но Альтея согласна сфабриковать обвинения только в том случае, если они будут против Гренэлиса. Вообще, это было бы идеально — арестовать вампира за убийство Лилиан. Если б он еще позволил себя арестовать…

Сказав это, я замолчала; молчала и спутница. Некоторое время я наслаждалась птичьей трелью и хрустом сучков двумя ушами.

— Честно говоря, меня это бесит, — тихо буркнула я, насладившись. — Ощущение, что ее грохнули призраки, или еще какая нечисть…

Триджана перестала идти, и встала предо мной, приосанившись. Лик ее оживился, стан окреп, рубины и зеленые турмалины сделались ей по размеру.

— Если хочешь знать, кто убил Лилиан, можешь спросить меня, — предложила она с озорством.

От ее озорства у меня почему-то защекотало крестец.

— А ты знаешь? — уточнила я осторожно, вроде бы с недоверием, а вроде бы уже все поняв.

Она издала пару смешков и кивнула, глядя на меня в упор, втыкаясь зрачками мне в зрачки. Вслед за крестцом защекотало лопатки.

Боги!

Веселей всего то, что я даже не удивилась настолько, насколько пыталась себя накрутить. Подумаешь, завалила иностранную правительницу — решила, и завалила, почему нет? Для Триджаны это не такое уж большое дело. Вообще, странно, что я не догадалась сама!

Она выудила из кармана фляжку, свинтила крышку, и протянула мне. Я хлебнула тэрна и вернула ей. Она тоже хлебнула, и сунула фляжку в карман. Птичьи песни почему-то заглохли.