— Пойдем, поищем ночлег, — предложила я весело. — Завтра нас возьмут на работу, и тогда мы сможем развлекаться с ним хоть каждый день, если захотим.

— Как в твоих книжках? — уточнила Младшая, вдохновляясь.

— Да-да. Как в «Грязной колыбели», для начала.

Индра посвежела и взбодрилась, бросив зевать и шаркать ногами. Она любила «Грязную колыбель» так же рьяно и плотоядно, как я.

Альтея Хэмвей.

Мой брат истекал ядом, как раненая весенняя береза — соком, и я не могла его винить. Он желал наследство категорично и безусловно, в отличие от меня, мечущейся и сомневающейся, и, если по справедливости, заслуживал его больше меня. Я появилась на свет на два года раньше, и номинально считалась старшей, но по сути, характером, старшим у нас всегда был он. Я несамостоятельная, ветреная, управляемая, легкомысленная, во мне нет того, что принято называть стержнем. Мы с ним очень похожи внешне, но внутри — совершенно разные. Он из тех, кто хочет лавров и готов тяжело трудиться ради этого, он целеустремленный и волевой, и даже немного напоминает моего несчастного приятеля Шеила. Пока я предавалась беззаботным аристократическим удовольствиям — раутам, спектаклям, сплетням и мимолетным романам, он читал серьезные книги и усердно изучал судебное дело — хотел быть адвокатом. Когда я стала фрейлиной государыни, он посмеялся надо мной. Сказал, что это занятие мне как раз по интеллекту — в нарядном платьице бегать за королевой хвостиком, и выполнять ее мелкие заданьица. Правда, его представления об образе жизни фрейлины Лилиан оказались не слишком близки к истине. «Заданьица», что я выполняла, были не такими уж мелкими. Порой мне приходилось рисковать, устраивая слежку за высокими иностранными гостями, доставляя секретные послания королевы ее агентам на других концах страны, или организовывая ее тайные встречи с некими темными личностями. Моя работа была не слишком чистой, не всегда приятной, и не всегда честной. Собственно, именно для всяких непрозрачных дел королеве и требовались ее фрейлины-аристократки. Для тех дел, к которым ей не хотелось подключать придворных безопасников.

Последнее поручение королевы — вернуть похищенные документы — я с треском провалила, попав в плен к Ксавьере. Провалили его и безопасники. Точнее, Шеил просто отказался его выполнять, предпочтя передать конверт ниратанскому канцлеру. Лилиан считала эту утечку информации страшной угрозой для себя, а погубило ее в итоге совсем не это.

Вне всяких сомнений, Собрание Лордов сделало бы свой выбор в пользу Дилана, не будь его репутация растоптанной подозрением в тяжелейшем преступлении. Досада и ярость жгли ему разум, и он даже не пытался ни изображать радость за меня, ни желать успехов, ни заверять в своей верности.

Для меня печальнее всего оказалось то, что я разделяла мнение большинства — была склонна обвинять его. Я пыталась говорить с ним об этом откровенно, как сестра с братом, но он шел в иступленный отказ, и едва ли не проклинал меня за мое недоверие. Ксавьера порекомендовала мне отлучить его от двора, а еще лучше — поместить под стражу в одном из наших сельских владений, и я с горечью признала резонность ее предложения. Человек, убравший со своего пути одну королеву, способен убрать и другую… Да, я его сестра, и в детстве мы были дружны, несмотря на его насмешливую снисходительность по отношению ко мне, но жажда власти меняет людей. Она вскрывает души, и извлекает оттуда монстров, о которых никто не догадался бы, не стань среда столь благодатной и питательной для чудовищ. Прагматичным элементом своего ума я понимала, что обязана покарать преступника ради покоя народа (настоящего преступника или подставного — здесь не столь важно), но сделать козлом отпущения Дилана мне не хватало сил. Я ждала — либо доказательств его вины, либо доказательств невиновности. И попутно размышляла о том, что Риелю смерть Лилиан была весьма на руку, ведь она положила конец бунтам и революционным волнениям в его стране. Канцлер, как и Дилан, шел в категоричный отказ.

Риель. Он разбил мне сердце. Пусть это звучит пафосно, но это так — он надломил во мне что-то. Я перестала чувствовать себя полностью здоровой с той ночи, когда узнала правду. Человек, которого я полюбила и которому доверилась, осознанно тянул меня в западню, в рабство к кеттару. Он изображал чувства и поддерживал отношения, дарил мне счастье в постели, обеими ногами стоя в капкане, и пододвигая к моим ногам такой же капкан.

В ночь после своей свадьбы я сорвалась. Я кричала и рыдала во время зеркальной связи, затем разбила транслятор, и все это было в высшей степени недостойно и постыдно. Ксавьера тогда укрылась за книжным стеллажом и выглядела сконфуженной, хотя ранее я готова была поклясться, что чувство неловкости ей недоступно, способность к нему не выдана ей Праматерью. Риель втер меня в землю, как докуренную папиросу, и я никогда не смогу его простить. После той драмы мы регулярно общались через зеркало, как партнеры, у которых нет причин для разрыва деловых отношений, и я уже плохо узнавала его. Он сидел передо мной в роскошном кресле, со всей своей грацией, со всем величием, такой же красивый и элегантный, как всегда, но теперь это был уже другой человек. Удивительно, как меняется отношение к тому, кто тебя обманул, как перестраивается восприятие. Теперь мне казалось, что наша с ним связь, наши ласки, страсть, пылкие речи — все это было моей фантазией. Что я просто помечтала об этом привлекательном мужчине втайне от него, и больше ничего не произошло. Это ощущение успокаивало меня, гасило стыд за безобразную сцену и глушило боль от предательства. Ощущение нереальности стало моей защитой.

А защитой от кеттара стало лицемерие. Я выросла при королевском дворе, и, несмотря на некоторую экзальтированность, овладела азами эксплуатации этого дивно полезного явления. Мне было не обойтись без Гренэлиса — его знаний и покровительства. Он вел себя учтиво и дружелюбно со мной, и я вела себя с ним учтиво и дружелюбно — мы оба профессионально следовали неписаным законам двора. Я боялась его до черной бездны в груди, и моей основной задачей было сокрытие от него своего страха. Пока кеттар считал меня своей союзницей, он оставался моим союзником. Попытка разорвать отношения привела бы к «ловушке», к рабству, и, чтобы оставаться свободной, я поддерживала «дружбу» добросовестно, с уважением подходя к договору, и с благосклонностью — к общению. Гренэлис ни в коем случае не должен был узнать о том, что правда о нем открылась мне, и мы — я, Риель и Ксавьера — по взаимному соглашению хранили молчание.

Гренэлис делился со мной своим кеттарским искусством. С магией создания у меня не очень складывалось, но за заклинания преобразования я удостаивалась похвалы. Я без проблем расщепляла на частицы деревянный табурет, и делала из него деревянный канделябр. Учитель обещал, что скоро я смогу собрать этот канделябр уже без табурета, используя чистую энергию деревьев. Сам он создавал предметы из множества материалов, причем, преобразованных и зачарованных, но мне до такого мастерства было очень и очень далеко.

Кстати, умение расщеплять предмет на частицы и создавать его снова — это первый шаг на пути к изготовлению телепортов. Телепортировать предметы у меня получалось, а с живыми существами не спорилось. Вернее, мы пока даже не рисковали. Я тренировалась на растениях в горшках, и понимала, что мне рано браться даже за мышь.

Господин Амир Орейте упорно будил во мне способности, заложенные природой, но доселе невостребованные — королевские способности — и более не попрекал меня рассеянностью и витанием в облаках. Теперь я не мечтала ни о небесных гимнах и благодатных радугах, ни о смуглых руках и глазах-маслинах — я встала на твердый камень Ласточкиного утеса, зажала в зубах свой монарший венец, и переродилась в ответственную и практичную особу. По крайней мере, я очень стремилась к этому перерождению. Господин Орейте часто хвалил меня, как и Гренэлис, и искренность этих похвал не подвергалась сомнениям, в отличие от искренности моих вельмож. Чиновники пугали меня своей искушенностью, своей маститостью, и относительно их слов я постоянно советовалась с канцлером и кеттаром. Эти двое были мне далеко не друзьями, и тем не менее они служили моей опорой.