Вечером в лиловой гостиной прилизанный лакей наливал в бокалы коньяк. Эту комнату, оформленную в нежных свежих тонах, Альтея любила за широкие окна и вид на море, а я — за огромный гобелен, изображающий кровавую казнь принца Адриана. Этот принц, живший полтора века назад — один из самых знаменитых персонажей тиладской истории. Если верить гобелену, он был роскошным атлетом с белокурыми кудрями и лазурными глазами, но на бесчисленных портретах, фресках, иллюстрациях, открытках и фантиках его изображали по-разному, достаточно вольно трактуя тексты летописцев. В своем времени Адриан отличился тем, что увлекался обрюхачиванием простолюдских девок и поеданием их новорожденных детей. Будучи светозарным наследником, он считал себя недосягаемым для любого закона и морали, но, тем не менее, арестовали и четвертовали его как простого смертного, и в этом причина его славы в веках. Тиладцы чрезвычайно гордились своим правосудием, не ставящим монаршего отпрыска выше простолюдинов, и потому раздували и воспевали этот эпизод прямо-таки с фанатичной страстью. К тому же, вместо больного на голову каннибала власть унаследовала его младшая сестра, и это был первый случай в Тиладе, когда на престол взошла женщина — данное эпохальное событие здесь также принято воспевать. Имя сестры теперь не каждый вспомнит, и картинки с ее мордочкой никому не интересны, а вот изображения разрываемого на крупные куски голенького Адриана наводнили континент едва ли не наравне с иконками Праматери.

— А он немного на тебя похож, — сказала я королеве, показывая на гобелен. — Губки пухлые розовые, щечки мягкие…

Альтея, с макушкой погруженная в выжимающее жизнь беспокойство, с трудом поняла, о чем я вообще. Она стояла над столиком и поглядывала на бокал, но почему-то не притрагивалась к нему, будто коньяк был для нее под запретом. Наверняка она была бледной, как белый мраморный пол, но маска иллюзии скрывала это. Ее судорожные руки сжимались в районе пупка, подбородок подрагивал, глаза почти не моргали. Находись я чуть ближе, наверное, услышала бы скрип ее челюстей.

— Государыня, расслабься, — вздохнула я, и жадно осушила бокал. — Если Гренэлис увидит тебя такой, он сам напряжется. На тебе же написано «я собираюсь сделать пюре из вампира». Посмотри на гобелен. Вы с Адрианом ведь вправду чем-то похожи.

Она с нажимом потерла лицо ладонями. Ее колкий сухой страх поскрипывал вокруг, как снег под сапогами.

— Он поедал не только своих детей, — пробормотала она, пытаясь следовать моей рекомендации. — Во время поездки в имение кузины он съел мышцы, печень и мозг семилетней племянницы. А в темнице, дожидаясь казни, откусил и съел свой детородный орган.

Два солдата-стража возвышались навытяжку у двери, и я не смогла отказать себе в удовольствии обратиться к одному.

— Слыхал, Птенчик? Он мог дотянуться ртом до детородного органа! А ты так умеешь?

Реакции не последовало — стоя в карауле реагировать не положено. Как они это делают, мне не понять. Я бы и минуты не простояла такой застывшей статуей, не шевеля даже глазами. От одной мысли об этом хочется шевелить всем сразу.

Я сделала лакею знак, и тот налил мне еще коньяка. Ох уж эта атмосфера королевской гостиной! В более созвучной мне среде обитания я с легкостью обошлась бы не только без лакея, но и без бокала.

Прилизанный собрат нашего наливальщика просунулся в дверь, и объявил господина Гренэлиса. Королева со снежным скрипом кивнула, и кеттар образовался посреди комнаты с цивильно-почтительным поклоном. Этой весной Эрдли постигла жестокая мода на кружевные воротники для мужчин, и наш вампирский щеголь мигом сменил свой шелковый шейный платок на узорчатое безобразие. Боги, как хорошо, что офицерская форма столь же незыблема, сколь лаконична.

— Выглядите блистательно, господин Гренэлис, — изрекла я, чтобы заполнить ожидание того момента, когда государыня закончит тормозить, и предложит посетителю присесть и угоститься.

Мое зрение уловило быстрое движение маленького предмета по дуге, а слух — тихий единичный стук падения предмета на пол. У ног кеттара лежала жемчужная брошь в виде летящей чайки, а сам он стоял у лежащей броши, и медленно, словно в комедийной постановке, менялся в лице.

Да, государыня не выдержала томления, и не стала откладывать решающий момент. Да, это правильно, наверное, ведь каждый миг промедления грозил разоблачением ее намерений. Да, телепортатор не сработал по неведомой причине — вообще не сработал. Он ударился о пол, и сей удар должен был активировать его, но активации не произошло. Связанный с ним телепортатор — искусственный цветок — лежал мирно на стуле в дальнем углу, не имея подле себя ничего похожего на пюре из вампира. Да, Гренэлис все понял — сразу, не осложняя себе жизнь сомнениями. Это отпечаталось на нем всем. Время остановилось, звуки пропали. У Альтеи были такие круглые глаза, каких я не видела никогда ни у кого. У меня в ушах шумела кровь, и это было единственным, что я слышала в течение вечности. Гренэлис нагнулся и поднял брошь. Он выглядел таким разочарованным и горестным, будто его подставили самым низким и вероломным образом. Если бы не смертельный ужас, я непременно пожалела бы его. Что ж, Альтея заработала себе «ловушку». Конец.

Сделав четыре шага от двери, Птенчик образовался прямо за кеттаром, и заломил ему руку за спину. Так простецки, как будто в кабацкой потасовке. Тот сразу встрепенулся, попытавшись освободиться, но это бессмысленно. Птенчик грохнул его на колени, и в таком несолидном состоянии кеттару пришлось остаться. Без магии ему не освободить руку, без руки не воспользоваться магией. Вот ведь тупик. Вот ведь ужасный вампирюга, которого все боялись.

— Ха! — вскричала я, ткнув в него пальцем. — Ха-ха!

Будь в нападении замешан Риель, его «ловушка» сработала бы самостоятельно, но он не при чем, а мы все свободны, и даже пострадать-то некому.

— Стража! — рявкнула я, и в комнату вломились еще двое солдат. — В рукавицы и в темницу его!

Железные перчатки для задержания и обезвреживания магиков у стражи всегда при себе, как ножны. Сокрушенного кеттара, не сопротивляющегося и до трагичности понурого, упаковали в них в мгновение ока, и оперативно увели. Государыня наблюдала за всем из глубокой прострации. Она по-прежнему сжималась, скрипела и почти не моргала, и мне показалось, что кеттар до захвата успел наложить на нее некие замораживающие чары. С минуту она лицезрела место, с которого исчез кеттар, а потом, не взглянув ни на кого, молча вышла.

Наливальщик поднес мне бокал, хотя я не просила ни словом, ни жестом, и вообще не думала об том. Я улыбнулась ему, дружески хлопнула по парчовому плечу, и презентовала угощенье Птенчику. Тот проглотил его одним махом, вернул бокал лакею, и собрался вновь занять позицию у дверей, но я поймала его за локоть, не пуская. Я обняла его добротно и без спешки, вжалась в его ребра своими, и вновь ощутила холодный булыжник рядом с сердцем. Торжество вспыхнуло и погасло, как пучок сухой травы в топке.

— Слишком просто, да? — растерянно пробормотала я, не совсем понимая, что конкретно пытаюсь сказать.

Птенчик не обнимал меня в ответ, но и не стремился отстраниться, и даже не напрягался в неприязни, как всякий раз прежде. Теперь от него пахло не перегаром и рвотой, а коньяком и мылом для бритья, и прижиматься к этому дышащему куску скалы было до невозможности приятно.

— Да, — столь же растерянно подтвердил он.

Ему тоже было не по себе, и, вполне вероятно, его грудь тоже распирало нечто тревожно-холодное, давящее на сердце.

Гренэлис беспомощен в рукавицах, и станет смертным в тот день, когда щит потребит всю его энергию без остатка и пропадет. Тогда нужно будет лишь вынести приговор и привести в исполнение. Все очень гладко и элементарно, но, тем не менее, отчего-то не похоже на победу.