Да, я долго не забивал себе голову. Мне действительно было все равно. А теперь мне стало не все равно.

— Ответь, пожалуйста, — предложил я настойчиво.

На самом деле я не был уверен, что хочу это знать. Да что там, я боялся это знать. И все-таки настаивал. Зачем? По сути, это действительно не имело значения. Что бы я увидел, имей возможность видеть? Каменные стены замка, лабораторный инвентарь, и… свое тело. Может, действительно лучше в темноте?

Гренэлис вздохнул с нетерпением и усталостью.

— Приятель, ты начинаешь меня утомлять, — сообщил он сухо. — Наверное, во время работы я буду держать тебя во сне.

Каждый раз — во сне? Значит, его общества у меня не будет? Его общество — это единственная связь с реальностью. Впрочем, надо признать, реальность довольно пугающая. Нужна ли она мне вообще?

— А может, не только во время работы, Дир? — предложил я тихо. — Может, лучше постоянно?

Он вздохнул в очередной раз. Скрипнул стулом, присаживаясь.

— Что-то ты загрустил, друг мой, — заметил он. — Это хорошо. Это значит, что ты возвращаешься.

— А мне это надо — «возвращаться». Мне есть, на что надеяться?

— Я не знаю, — ответил Гренэлис с недоумением. — С твоей помощью я кое-чему научился. И собираюсь продолжать учиться, пробовать новое. Твой организм — моя рабочая среда. Я беру его ресурсы, и испытываю их на нем же. И я не могу заранее сказать, к чему приведут испытания.

Я помолчал немного, раздумывая, стоит ли спрашивать. И все-таки неуверенно спросил:

— Ну а сейчас как у меня дела? В каком состоянии эта… среда?

Спросил, и затаил дыхание в ожидании ответа.

— В плачевном, — ответил Гренэлис без затей. — Но это не должно тебя волновать.

На сей раз я замолчал надолго. Гренэлис вновь стал возиться со своими таинственными железками, не обращая внимания на меня.

Я задался вопросом, стоит ли выяснять подробности. Нужна ли мне расшифровка характеристики «плачевно». Решил, что не нужна. Гораздо важнее другое. Почему это не должно меня волновать?

— Дир, ну а если бы ты смог сделать… ну, чтобы было не так плачевно, ты бы стал это делать? — спросил я осторожно. — Или это не в твоих интересах?

Он усмехнулся, и перестал постукивать железками.

— Слушай, ты еще помнишь, чем я здесь занимаюсь? Чего надеюсь достичь? Магия создания жизни, да? Помнишь, когда ты пробрался в мой подвал, я рассказывал тебе о своих идеях? Замена больных органов здоровыми, восстановление потерянных конечностей, омоложение, продление жизни… Ты спрашиваешь, в моих ли это интересах? Если я смогу восстановить тебя, Шеил, я буду счастлив. Более того, это вызов для меня! Это как сложная задача для математика: решить ее — дело чести… Все, заканчивай болтать. Говорю же тебе, отвлекаешь.

Вот оно как. Дело чести. Что ж, это звучит обнадеживающе. Но надежды лучше выбросить из головы, они слишком опасны для душевного равновесия.

— Ты хотел отправить меня в сон, — напомнил я. — Отправь, Дир. Я хочу спать.

Ксавьера Дионте.

В «Хмельной цыпочке» клубился смрадный дым — старики из солдатни по обыкновению укуривались своими трубками, набитыми табачной дрянью. Бывших солдат в Тиладе не бывает, и те, кто никуда не годны из-за возраста, день и ночь кучковались в кабаках, пропивая пониженное, но все равно достойное жалование. Лично я спровадила бы их в деревни — разводить кур и гнать самогон — все польза была б. А так польза только хозяевам кабаков, да раскрашенным проституткам с дойками, выпадающими из корсажей. Немощные деды платили им лишь за кривляние и смех над пошлыми шутейками — можно сказать, дармовые деньги. В ранний обеденный час таверна полнилась пьяной жизнью, и мне, большой любительнице пьяной жизни, это почему-то было противно. Молодые солдаты, которым еще не наплевать на офицеров и приличия, сконфуженно отводили взор от моей персоны, и я понимающе «не замечала» их. В душном зале, липком от пролитого пойла и потном от танцев, среди простенькой бодрой музыки и закопченных желтых ламп, я разыскивала Птенчика. В зале его не оказалось, и я принялась обшаривать подсобные закутки и закоулки. В затемненной нише двое предавались друг другу с бесстыдной громкостью, и в любой иной момент я одобрила бы их, а сейчас ускорила шаг, проходя мимо, и имея желание окатить их водой из ведра. В соседней нише сдавленно плакала растрепанная официантка, и я зачем-то всучила ей завернутый в бумажку леденец. В комнатушке, загроможденной пустыми пивными бочками, я нашла искомое тело, распластанное на грязном полу. Рядом с ним, в районе правой руки, высилась почти приконченная бутылка тэрна, неподалеку белела лужица еще довольно свежей рвоты. Я села верхом на торс с распахнутым кителем и заляпанной невесть чем рубахой, и воздействовала на небритое лицо легкими пощечинами. Тело пробубнило что-то неразборчивое, и беспомощно шевельнулось в обреченной попытке стряхнуть меня. Я вложила в пощечины немного силы, и между веками образовались щелочки, через которые Птенчик не только увидел меня, но даже узнал.

— У меня выходной, — бормотнул он, спотыкаясь на звуках. — Имею право.

Да, да, я помню про твой выходной. Иначе уже убила бы.

Я взяла бутылку, побултыхала жидкость на дне. Это же мои запасы, так тебя и эдак. Не иначе, Индра-сучка угостила. Этому дохляку нельзя тэрн. Надо же, такой бугай, а наше пойло его срубает.

Я слезла с груди, и расположилась рядом на корточках. В пыльной комнатушке воняло кислятиной, привыкшие к полумраку глаза различали в углах крысиный помет. Птенчик не делал попыток встать, и не демонстрировал такового желания. Он будто бы был всем доволен, и именно таким образом планировал проводить свой день.

— Мы сегодня будем убивать вампира, — сказала я тихо, с лаской и просьбой. — Я не пойду без тебя, милый. Я боюсь без тебя.

Щелочки, которыми он не смотрел на меня, расширились, голубая муть в них стала менее бессмысленной. Сухие приоткрытые губы шлепнулись одна об другую.

— Вставай, пойдем отсюда, — предложила я, подозревая, что никуда он сейчас не пойдет, и уж точно ни на что дельное не сгодится.

Здесь необходимы либо время и сон, либо целитель и процедура детоксикации.

Он сел рывком, тяжело оперся ладонью о пол, затем содрогнулся, скрючился, и пополнил лужицу рвоты обильным свежачком. Никогда больше ты не притронешься к моей горючей жидкости, неженка жалкая.

Он вытер рот рукавом, и некоторое время сидел в страдальческой задумчивости, решая, совершать ли третье извержение. Сделав выбор в пользу отказа, он вдруг расплылся в гадко-сальной улыбке, прижал меня к себе, и потянулся с поцелуями. Удачно увернувшись от чумазых губ, я дернулась в попытке вырваться, но большие птенчиковы руки оказались поразительно сильны для рук пьяного в хламину человека.

— Что ж вы, капитан?.. — расхохотался Птенчик нездорово. — Я вам не мил уже?..

— Отпусти, — шепнула я, тщетно попытавшись освободить конечности, необходимые для заклинания. Те были тесно зажаты между моими ребрами и его, и, будучи безоружной, я терпела хмельное дыхание на своем лице. — Ты с огнем играешь, Вэл.

По закону он в эти мгновения зарабатывал себе тюремный срок. Если бы кто-то увидел нас и донес, мне пришлось бы натужно объяснять дисциплинарной комиссии, что «никаких проблем».

Он не отпустил, а оттолкнул меня, и я упала бы спиной на пол, если бы не успела упереться локтями. Что ж, тащить в пивную дыру расфуфыренного достопочтимого целителя не придется — этот борзый жеребец явно способен на самостоятельные движения.

Я поднялась на ноги, и брезгливо отряхнулась. Птенчик сидел на полу, морщился от тошноты и головной боли, и чуть пошатывался в плечах. За пустыми бочками копошилось что-то живое — вероятнее всего, нечто с острыми зубами и лысым хвостом.

— Сегодня у тебя вечерняя вахта в лиловой гостиной, — сообщила я небрежно. — Будь любезен привести себя в полный порядок.

Я оставила его одного, и поспешила покинуть таверну, которая отчего-то действовала на меня удручающе. На улице сиял солнцем мягкий день, и по-весеннему улыбчивые люди текли мимо меня. Ветер принес откуда-то запах черемухи, пробегавший пес с хвостом-кольцом понюхал мне ладонь, пощекотав усами. В груди была холодная тяжесть, как будто рядом с сердцем впихнулся булыжник.