Тут мне показалось, что я слышу голоса. Я прислушался и понял, что не показалось. Где-то за дальними стеллажами тихо беседовали два мужских голоса: один — нашего отшельника, а другой вроде смутно знакомый, а вроде и неузнаваемый. Мне, конечно, следовало приглушить фонарь и уйти осторожненько, но я двинулся на разговор, прислушиваясь и присматриваясь. Говорили, само собой, на ниратанском, слов я не понимал, но зато понимал интонации. Наш отшельник говорил властно и напористо, а тот, другой, как будто оправдывался.

Обойдя длинный стеллаж, я приметил узкую дверь в стене библиотеки. Дверь была приоткрыта, в щель пробивалась полоска неяркого света. Я погасил свой фонарь, чтобы не выдать себя, по-мышиному подобрался к щели, и заглянул в нее.

За дверью оказалась небольшая комната без окон — скорее каморка, чем комната. Мебели там почти не было — только высокое зеркало у одной стены, а напротив — глубокое массивное кресло. В кресле сидел хозяин, а в зеркале-трансляторе, вместо отражения — собеседник. И не кто-нибудь, а Риель, канцлер Ниратана.

Вот уж чудны дела! Что ж за птица наш отшельник, что с правителем говорит в повелительном тоне, а тот еще перед ним оправдывается? Пожалуй, я больше не буду трепаться с ним о миграции животных и рецептах шоколадных конфет. Даже о рецептах пива не буду.

Очень осторожно я выбрался из библиотеки, спустился на второй этаж, и нерешительно встал под дверью спальни капитана. Хотелось доложить о своих открытиях, но не хотелось снова вламываться в неподходящий час. Я потоптался чуть-чуть, и ушел к себе. И дверь запер на засов — на всякий случай.

Риель Сиенте.

Связь прервалась, и в зеркало возвратилось мое отражение, от которого я поспешил отвернуться. Собственный облик стал неприятен мне: он как сказочная луна или изумительной красоты девушки и юноши, бродящие по степи, но менее неестественен. Он не переходит те границы, за которыми начинается отторжение и страх. Однако же, суть не в моем лице или безупречных «манекенах». Суть лишь в восприятии.

Я всегда пользовался повышенным успехом у дам, ведь я был принцем с яркой внешностью, изящными манерами, хорошим вкусом, удобным нравом… Мой нрав претерпел изменения за несколько последних лет; манеры, впрочем, тоже. Перемены в моей жизни стали достаточно значительными для того, чтобы спровоцировать перемены во мне. Но дамы, о, они начали попросту лишаться рассудка. Мне доводилось даже выставлять их из своих покоев, и, видят боги, я не мог представить, как они ухитрялись пробираться туда. Леди Хэмвей столь явно потеряла голову, что мне стало буквально совестно перед ней. Хотя, моей вины не было ни в чем.

Я снял перчатки, и взял в руки камень резерва — камень Гренэлиса. Невзрачный зеленоватый кристалл грубой огранки, непрозрачный, размером с дамский кулачок. Левую руку мгновенно пронзило множеством узких лезвий. Разные виды боли — режущая, колючая, жгущая, ломящая, пульсирующая — слились потоками в общую реку, и затопили руку от ногтей до локтя. А причина тому — всего лишь два пальца. От безымянного осталась одна фаланга, мизинец удален под корень. Не слишком значительное увечье, практически не мешающее в повседневности, но создающее уйму проблем, когда дело касается магии. Будь я простолюдином, давно смирился бы со своим недостатком, но для мага руки — это все. Любое их повреждение — это ограничения, неполноценность и мучение. Ряд заклинаний мне стал недоступен, ряд — доступен не в полной мере. Все подвластные чары давались с трудом, отнимали больше энергии, и любое соприкосновение с магией вызывало боль. При сложных заклинаниях она была непереносима, при несложных — лишала концентрации и провоцировала ошибки. Моему избранию на высший пост суждено стать самым феноменальным за всю историю…

Когда последним крупицам терпения пришел конец, я вернул камень резерва на подставку. Промокнул лоб и глаза платком, выпил немного воды, и прилег на кушетку. Камень был полон лишь на четверть, а я уже не справлялся с ним. Я ущербен как маг и зависим как лидер, мое время на посту канцлера сочтено. Я знал это еще до избрания. Я знал, что мое величие продлится ровно столько, сколько позволит Гренэлис. Моя жизнь продлится ровно столько, сколько он позволит. Удивительно, с каким равнодушием я стал думать об этом.

Когда-то я боготворил Гренэлиса, считая его самой большой удачей в своей жизни. Перспективы были заманчивы, планы грандиозны, энтузиазм был подобен цунами. Потом настала пора разочарований, страха и злости. Я ненавидел его, я подверг бы его самой жестокой казни, будь это в моей власти. А после — настала пора спокойствия. Даже не так — успокоения. Он — мой господин, и это навсегда.

Очень скоро он станет господином леди Хэмвей. Возьмет от нее то, что не смог взять от королевы Лилиан, а после — пойдет дальше. Он всегда будет идти дальше и захватывать больше — таково его предназначение. Он всегда будет очаровывать, увлекать и покорять.

О, Лилиан! Клянусь Праматерью, я восхищен ею! Я был убежден, что Гренэлис играючи приберет ее к рукам, но он не смог. Эта железная женщина, находясь в чрезвычайно шатком положении, дала ему отпор, а после — взялась за меня. Несомненно, бунты Младших, беспорядки по всей стране — ее работа. Ей необходимо ослабить и дестабилизировать нас, поскольку мы — угроза для Тилады. Похищение документов подтолкнуло ее к активным действиям, встревожило и напугало ее, хотя, на самом деле, моя роль здесь невелика, и бояться ей следует не меня. Похищение документов — это лишь реакция Гренэлиса на ее отказ сотрудничать с ним.

Разумеется, я справлюсь с беспорядками. Они не первые и не последние в нашей истории; очень скоро революционные настроения сойдут на нет. Меня обеспокоили не они, а недовольство Гренэлиса. Даже тот взрыв на площади во время праздника вмешался в его планы. Взрыв не только активировал телепортатор в неподходящий момент, но и повредил его, сбив настройку. У меня случались ошибки — виной тому увечная рука, но этот телепорт был создан верно, я проверял его. Причина неверной точки назначения — в повреждении телепортатора при взрыве. Серебро — мягкий металл, его не так уж сложно деформировать. Полагаю, мой маленький зачарованный подарок порадовал леди Хэмвей больше, чем Гренэлиса, которому предназначался.

Альтея Хэмвей.

— Прекрасно выглядишь, — сообщил мне Шеил утром, встретив возле террасы, где намечался завтрак.

Настроение было превосходным, а заявление развеселило меня до небес.

— Ты не делал мне комплиментов на балах, где я сияла драгоценностями и нарядами, а теперь, когда на мне рваное тряпье, а лицо сожжено солнцем, выдаешь подобное…

— Да, глупость сказал. Извини.

Я хохотнула, и ткнула его кулаком в плечо.

Вообще, я скорее кокетничала. На самом деле сегодняшнее отражение в зеркале меня порадовало и удивило. Глаза как будто стали ярче, губы налились приятным розовым оттенком, кожа засветилась изнутри. Вероятнее всего, я просто хорошо выспалась. И от вчерашнего недомогания не осталось следа.

После завтрака хозяин дома пригласил меня на конную прогулку. Я согласилась с удовольствием — господин Гренэлис так любезен и мил, разве ему откажешь? Мы взяли лошадей, и неторопливо, шагом, двинулись вглубь травяного моря.

— Утро — не самое популярное время для прогулок, но позже жара создаст дискомфорт, — сказал он. — Леди Хэмвей, я ведь должен вам кое в чем признаться.

Я повернула к нему голову, и непроизвольно улыбнулась. Он открыто, доверительно смотрел на меня теплыми светло-карими глазами; морщинки вокруг глаз и губ выдавали в нем улыбчивого и легкого человека. Густые волосы медового цвета золотились солнцем, на одном из пальцев холеных рук поблескивал массивный перстень. Голос звучал галантно и уютно одновременно, и, в целом, общество этого человека оказывало на меня какое-то умиротворяющее действие. Он выглядел так, как будто с ним самим, и с теми, кто рядом, не может случиться ничего плохого.