Когда ключ повернулся и дверь поддалась, я ошалел, как будто случилось что-то поразительное, а не то, чего ожидали. Я стоял и смотрел на открытый проем, как оглушенный, меня внутри трясло почему-то. Я с лета мечтал тварь убить, растерзать его и изуродовать, как он своих жертв терзал и уродовал, как он моего капитана растерзал и изуродовал. Простого обезглавливания мало для него, но лучше так, чем никак. Вот он — момент, когда вампир сдулся и кончился, когда он стал слабым, хрупким, когда можно зайти в камеру и отделать его дубинкой, если захочется, и он почувствует это — всю боль почувствует, каждую каплю. Он под своим щитом, небось, не в курсе, что такое боль — если когда-то и знал, то уже забыл.

Я заперся в апартаментах изнутри, и ходил по шикарным мягким коврам, на которых спать можно с удовольствием, мимо позолоты, хрусталя и мрамора. В комнатах я не увидел ничего интересного — обычные комнаты Эрдли — расписные и дорогие до сожалений. Деньги, которые пошли на бестолковую роскошь, можно было бы на что-то дельное потратить. Камней резерва и прочей вампирской дряни я нигде не заметил — видно, всю свою дрянь он хранил в лаборатории. Я ходил по апартаментам, трогал и хватал все подряд, валялся на кровати, сидел на диванах, даже снял сапоги и ополоснул ноги в бассейне. Не знаю, зачем я это делал, мне просто хотелось. Мне хотелось оттянуть момент, когда я доложу капитану, а она — королеве, и жалкий хрупкий вампир станет добычей Альтеи, ее победой. Пока я топтал его спальню и возился с его барахлом, он был моей добычей.

Вдоволь потоптавшись по спальне, я пожелал потоптаться по лаборатории, пошвырять в стену всякое магическое дерьмо, и, если удастся, то и обоссать что-нибудь. Чтобы удалось, я выхлебал побольше воды из рукомойника, и стал искать ключ. Я нашел какую-то связку в ящике письменного стола, сунул ее в карман, и ушел. До Северной башни долго идти, и мне пришлось отлить за углом кузницы, вот обида.

Пока я взбирался по лестнице на самую верхушку, весь устал. Хорошо еще, что вампир не выбрал себе Лазурную башню — та намного выше. Добравшись до верха, я отдохнул, привалившись к стене, чтобы шагнуть в лабораторию бодрым и гордым, и стал перебирать ключи в связке, тыкаясь в скважину каждым по очереди. Один подошел, дверь открылась, и закатное солнце вмазало по глазам. Круглая комната, у которой половина стены стеклянная, тонула в солнце. Сначала я заметил это, потом запах озона — обильной магии, а потом — странную конструкцию посреди помещения. Из пола торчали двенадцать металлических штырей где-то по колено высотой, а на верхушке каждого крепилось по бледно-голубому кристаллу. Из каждого кристалла выходил бледный луч, чуть-чуть заметный в солнце, и стремился в потолок. На потолке крепился еще один такой же камень, и все двенадцать лучей встречались в нем. Получился такой конус, внутри которого воздух был похож на прозрачное желе — очень густой от магии. В желе стояла прямоугольная металлическая рама, похожая на дверной проем, а в ней магическими путами был закреплен человек. Вообще, от вида человека обычно не холодеешь и не обмираешь, но в этот раз так произошло. Это не потому, что я рохля, нет, это просто от неожиданности, и вихря всяких-разных чувств, которым названий не придумали. Я так ослаб внезапно, как будто сорок раз на верхушку башни поднялся без перерывов, и при этом был с похмелья, и мешок мокрой глины на хребте тащил. Пришлось сразу сесть на табуретку — стоять вообще не мог.

Человек в раме был худым, и одетым только в короткие штаны, напоминающие трусы. Кожа торса была багровая и розовая — пятнистая, как карта — влажная и блестящая. Кое-где она вообще отсутствовала, и ребра тоже, и часть внутренней требухи. Правая рука была похожа на пустой чулок — ни костей, ни мышц внутри кожи. Правая нога нормальная, но только по колено, а ниже — вообще никакой. Левая нога вскрыта и разворочена по всей длине — кости белели в окружении мяса. Левая рука не подходила к остальному — она была совсем целой, на безымянном пальце поблескивало серебристое кольцо, которое моих корефанушек в Ниратане бесило. Лицо худое, сухое, острое — целиком нормальное, кроме глаз. Глаз вообще не было, а вместо них — впадины с серым туманом. Я отметил кучу разных деталей — и штыри пересчитал, и отсутствующие ребра (семи не хватало), и что штаны синего цвета осознал, и кольцо это несчастное узрел, и вообще… Не знаю, я очень впечатлился, а эти детали, они отвлекали как-то. Они меня держали, как его — магические путы в раме.

— Слушай, почему так долго? — вдруг спросил он. — Это просто хамство.

Так он жив, что ли? О, боги! Я еще больше впечатлился и ослаб. Он не только жив, но и в сознании. И в разуме, кажется. И голос у него обыкновенный — тихий и равнодушный. Да как так то? Я ж его летом оставил с туманом в пузе, а сейчас весна. Как можно было прожить столько времени у вампирюги в подопытных? Я ведь даже не думал о такой возможности, это казалось нереальным совсем. Я его мысленно похоронил давно — представил себе аккуратную могилку в лесу, среди молодых берез со свежими майскими листочками, среди жучков, травы сочной, земляники…

— Или отключай, или развлекай, Дир, — продолжил он. — Иначе можно спятить…

— Он не придет! — выпалил я, и наступила тишина.

Я вскочил с табуретки, опрокинув ее, и тишина нарушилась. Я стоял перед конусом, а рыжее солнце освещало изувеченное тело, от которого не получалось отвести взгляд.

— Гренэлис в подземелье, — сказал я как-то странно сипло. — Его скоро казнят.

И снова тишина, в которой я зачем-то считал про себя, и досчитал до пятнадцати.

— Это плохо, — сказал капитан на шестнадцать.

Я забыл про кристаллы, лучи и желе магии, и шагнул в конус — поближе к нему.

— Вы можете пошевелиться? — спросил я напугано. — Надо вытащить вас из этой штуки.

У него шевелились только губы при разговоре, а больше ничего. Даже грудь, кажется, от дыхания не вздымалась. И сердцебиения я не слышал.

— Вэл, — сказал он, подумав и что-то решив. — Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.

— Что угодно, капитан! — воскликнул я преданно. — Все!

Он молчал, а я ждал. И, не дождавшись, спросил:

— Что?

— А ты не понял?

Теперь понял.

— Нет… — я усмехнулся нервно и как-то глупенько. — Нет, этого я делать не буду. Все, кроме этого, капитан!

— Я тебе не капитан, — отрезал он холодно. — Если не можешь сам, позови кого-нибудь. Без Гренэлиса у меня один путь.

Совсем чокнулся тут, и оно не мудрено. Бредовые поручения мне дает, даже слушать не хочу.

Я аккуратно, опасливо дотронулся до его целого плеча (оно было холодным, как труп), и смущенно спросил:

— Вы это чувствуете?

Мне показалось, что он раздражен. Не знаю, почему я так решил.

— Вэл, — сказал он. — Я ничего не чувствую, кроме запаха лорендии от твоей одежды. Ты курил косяк?

Да. А почему бы мне не скурить косяк? Он не такой суровый, как пыльца, Дионте даже не заметит. Но я не стал ему признаваться, это вообще не его дело. Он мне не капитан. Он вообще не офицер, и не человек даже, а так, мясо. Неподвижное слепое говорящее мясо с хорошим нюхом и желанием умереть. Но я не буду его убивать, и звать кого-то другого для этого не буду. Пусть себе желает, сколько хочет.

— Мне некогда трепаться! — рявкнул я, когда в голову мне ударила волна чего-то горячего, похожего на кровь.

Сердце дернулось под кителем, и я рванул из лаборатории, как с места преступления. Не забыв запереть дверь, я сунул связку ключей в карман, и, прыгая через две ступени, рискуя переломать ноги, побежал вниз по лестнице.

Велмер Виаран.

Вот зачем он встал там, в конце коридора, на углу? Неужели не нашел поинтересней занятия? Наверху парни играют в карты — ржач стоит — а этому покоя нет, трудяге. Долбанная срань, если бы я служил в страже «погреба», хлебал бы пиво в три глотки! Серьезно, какие тут еще могут быть дела? Стоит он, этот хрен в каске, зенки пырит… Ладно, где моя дверь?