Бетти рассмеялась смехом, похожим на звон колокольчиков. Двадцатилетняя служанка была хороша, словно юная нимфа из ботилианского леса. Она давно знала об этом и не стеснялась пользоваться своим обаянием в личных целях.

— Я слышала, что вместе вести расследование их поставил Его Светлость. Значит, сделать ее хозяйкой хочет сам старший господин. Всем известно, что хозяин всегда получает желаемое.

Адальберт мягко отстранил от своего предплечья руки девушки.

— Не нам судить, чего желает господин, и я бы не стал делать выводы на основании его действий. Скорее всего, они ошибочны, — возразил он. — К слову, мне пора, а то еда Его Светлости остынет. И кстати, Бетти, раз уж ты освободилась первой, тебе разве не следует пойти на кухню и приготовить гостям завтрак? В конце концов, неизвестно, когда освободится Теодалинда и ее помощники. Репутация дома может пострадать.

— Ой, — произнесла девушка, поднося руку ко рту. — Ты прав. Бегу-бегу. Пока, Берти!

Камердинер нахмурился, когда услышал свое детское прозвище, и потому пропустил атаку. Когда он сообразил, что его только что звонко чмокнули в щеку, Бетти уже была на другом конце коридора.

Ольфсгайнер проводил взглядом взметнувшиеся юбки униформы и вздохнул. Он знал, что Бетти флиртует со всеми представителями мужского пола без исключения. А еще он знал, что любит она только его. Перед началом этого учебного года служанка призналась в любви камердинеру маркиза. Он сразу понял, что она говорит правду, но оставалась слабая надежда, что эта не та «любовь», о которой все мечтают. Если это не так, то служанке предстояло пережить горькое разочарование. Думая об этом, камердинеру каждый раз становилось неловко, когда они сталкивались друг с другом вот так в коридорах.

Девушке не было смысла признаваться в любви человеку, который на целых три года был младше нее. Они знакомы давно, и Бетти прекрасно знала, что Адальберт не будет испытывать какие-либо чувства и бегать за ней только из-за ее любовного признания. Это была бы плохая шутка. Однако еще тогда Ольфсгайнер начал замечать, что бойкая служанка постоянно оказывалась рядом в коридорах, заглядывала ему в лицо и пыталась прикоснуться. Особенно явно это странное поведение стало заметно сейчас, когда они не виделись три с половиной месяца. Он не знал, как следует мягко отказать влюбленной в него девушке, чтобы не ранить ее, а потому опасался заводить с ней разговор о чувствах. Однако когда-нибудь они обязательно поговорят, и Ольфсгайнер найдет нужные слова.

С одной стороны камердинеру Вельфов эта влюбленность немного льстила. Еще бы! Ведь Бетти была красавицей, за которой пытаются приударить все неженатые слуги этого особняка и еще несколько лакеев из Геральдхофа. Но вот с другой, каждый знак внимания со стороны девушки неприятно задевал особые струны в душе Адальберта. Он не мог полюбить ее взамен. Он вообще в принципе никого не мог полюбить, и от этого на душе появлялась тяжесть.

Ольфсгайнер вкатил сервировочный столик в главный кабинет Его Светлости, накрыл на стол и остался стоять позади герцога, ожидая пока он позавтракает. Хозяин особняка не торопился. Казалось, он смаковал каждый кусочек яичницы и тем самым безбожно тянул время. Однако Адальберт умел ждать. Терпение он считал своей лучшей добродетелью, тщательно выработанной в Государственном Лицее Геральдхофа. За излишнюю поспешность, проявленную во время исполнения своих обязанностей слуги, в этом славном заведении наказание зачастую было физическим. Ольфсгайнер боль не любил и делал все, чтобы ее избежать.

Последняя капля чая была выпита, столовые приборы с тихим звоном положены на тарелку, использованная салфетка оказалась на столе. Пришло время важных бумаг и распоряжений. Герцог Вельф занимал при дворе пост императорского советника. Собственно, кроме него, тот же статус носили еще три человека, которые в первую же минуту знакомства ополчились на нового коллегу, и потому сам Северин не считал свое назначение чем-то особенным. Он считал себя весьма «малозначимой фигурой на политической доске Империи Запада». Однако были при дворе люди, которые не согласились бы с таким его определением. В число этих людей входил и сам Его Императорское Величество Артур V. Он считал герцога Северина Вельфа незаменимым для себя и государства человеком. Именно поэтому на столе Его Светлости всегда громоздилось множество бумаг. Среди них попадались как прошения об аудиенции, письма с мольбами о помощи от простого народа, так и проекты, предложенные кабинетом министров, доклады о финансовом состоянии самого герцога, сведения о военных реформах императора. Была среди этих бумаг и особая папка, в которую складывались бумаги, относящиеся к главному занятию семьи Вельфов. Сегодня она была почти пуста. Обычно мужчина справлялся со всей этой макулатурой быстрее, так как в этом деле ему всегда помогал прежний камердинер. Но герцог еще вчера предупредил Вернера, что с завтрашнего дня он поменяется местами с Адальбертом. Сам же Ольфсгайнер пока что не был посвящен во все тонкости работы императорского советника и не знал, как следует сортировать корреспонденцию Его Светлости. Возня с бумагами отняла у Северина несколько часов. Удовлетворение от осознания хорошо проделанной работы сгладило неприятное ощущение от затекшей спины. Вельфу-старшему не нравилось его занятие, однако, будучи совсем немного перфекционистом, он получал удовлетворение, когда дела были завершены наилучшим из всех возможных образом.

Лишь когда на дворе уже стояли вечерние сумерки, Его Светлость попросил Ольфсгайнера принести кофе. Допив кружку бодрящего, но оттого не менее нелюбимого, напитка, Вельф-старший впервые за весь день пристально посмотрел на своего нового камердинера и требовательно спросил:

— Чем ты недоволен?

— Простите? — изобразил на лице недоумение Адальберт.

Ему не хотелось начинать рабочие отношения с ссоры, однако перебороть себя он был не в силах.

— За весь завтрак ты не произнес ни слово, стоял слева, хотя до этого всегда предпочитал правую сторону, а еще отвел руки за спину. И все последующие часы, пока я работал, не сказал ни слова, хотя сегодня первый раз, когда ты выполняешь обязанности моего камердинера, и потому не знаешь, что еще следует делать, кроме как стоять рядом и быть готовым исполнить любую мою прихоть. Тем не менее, ты молчишь, а не спрашиваешь. К тому же, когда ты подавал кофе, чашка звякнула о блюдце. Прежде ты не допускал подобной небрежности. Обычно ты так себя ведешь, когда чем-то недоволен, но не можешь об этом сказать. И судя по твоему застывшему лицу, говорить не собираешься. Кстати, должен тебя поздравить: твое умение делать лицо маской растет день ото дня… Спрашиваю еще раз, чем ты недоволен?

Напор герцога усиливался с каждой произнесенной им фразой. Ольфсгайнер кинул на господина быстрый взгляд из-под белесых ресниц. Он знал, что спорить бесполезно, но устоять перед словами Его Светлости не мог. Впервые за много лет желание возразить пересиливало обыкновенное благоразумие молодого камердинера.

— О чем вы думали, позвольте спросить, назначая Его Сиятельство расследовать это дело?

— По-моему, он неплохо справляется, — уклончиво ответил герцог.

— Неплохо? Он начал с опроса слуг, когда первой следовало опросить свидетельницу, обнаружившую труп! — эмоционально воскликнул Адальберт.

— Зачем? С первого взгляда ясно, что миссис Деллоуэй не причастна к убийству. Организовать его у нее не хватило бы ни мотивации, ни ума. Разве что у бедной женщины на фоне неудовлетворенности семейной жизнью началось раздвоение личности и теперь по ночам она превращается в маньяка-убийцу, как главный герой в опере Даламберто. К тому же утром она была так напугана, что допрос ничего не дал бы и только ухудшил ее самочувствие… Вдруг она и правда сошла бы с ума?

У Адальберта непроизвольно задергалась правая бровь. Эмоции уже не просто переполняли его, они перехлестывали через край.

— Прошу вас, сэр, — прошипел он сквозь зубы, — каким бы человеком не была миссис Деллоуэй, воздержитесь от подобных высказываний в ее адрес в моем присутствии. Она все же женщина.