Я уже собиралась отложить на время расследование смерти Винниата и вернуться к несправедливо забытому мной Дугласу Грину, когда меня навестила мадам Жиру. Ей удалось найти дом возле гавани, в котором жила Консуэла, и договориться о встрече со служанкой на следующий день. Консуэла была в этот день свободна, так как Гренвилл с дочерью собирались навестить друзей, живущих в дальней деревушке среди холмов. Когда я узнала об этом, мне до смерти захотелось навестить Маль-Пэ в отсутствие хозяев, но после того как Гренвилл понял, что я за ним слежу, он наверняка уничтожил все улики, связывавшие его с убийствами. А может быть, он наврал Консуэле, что его и Вайолет не будет дома, в надежде, что я заберусь к ним и попаду в западню. Я хорошо представляла себе, какая садистская радость выразилась бы на его уродливом лице при моем появлении в Маль-Пэ.

По пути из «Таоро» к белым домикам возле гавани я расспрашивала мадам Жиру о распространенных на Тенерифе блюдах национальной кухни, чтобы подготовиться к разговору с Консуэлой. Кое-что из прославленных местных блюд я уже успела попробовать, но мадам Жиру набросала мне состав типичного канарского меню: жареный зеленый перец с мохо (картофелем в мундире с острым красным или зеленым соусом, который я пробовала в Маль-Пэ), перец из Падрона, домашние мясные крокеты, эскальдон де гофио (рыба с запеканкой, по-видимому популярная у гуанчей и приготовленная из канарской муки из жареных зерен пшеницы или кукурузы), жареный сыр и карне фиеста (маринованное мясо).

Консуэла жила в традиционной рыбачьей хижине – беленом известкой домике, стоявшем на мысу у самого моря. Мадам Жиру постучала в дверь, и спустя секунду на пороге появилась Консуэла с приветливой улыбкой на обветренном и измученном заботами лице. Она жестом пригласила нас в дом. В воздухе стоял запах жареной рыбы, пропитавший стены дома в течение жизни многих поколений. Сразу было видно, что дом принадлежит не зажиточным людям, однако Консуэла содержала его в порядке и чистоте.

Я попросила мадам Жиру поблагодарить хозяйку за гостеприимство и за вкусную еду, которой она угощала меня в Маль-Пэ. Лицо Консуэлы просияло. Сама она не считала свою стряпню чем-то выдающимся. Сеньор Гренвилл не жаловался, она же кормила его такой же пищей, какую готовили и ее мать, и бабушка. Ее удивило, что кто-то заинтересовался ею. Мы обсудили важность натуральных продуктов, выращиваемых ее мужем в саду и огороде, а также добывавшихся из моря. Стоя у разожженной плиты, Консуэла раскрыла секреты собственных рецептов приготовления блюд, которыми гордилась. Я перевела разговор на семейную жизнь, рассказала об умершей матери и о любимой дочери.

– Мне тоже хватает и радостей, и горя, – сказала она. – Но я не жалуюсь.

– Бывает, что больше всего горя нам доставляют те, кого мы любим, – сказала я.

Сложив на коленях потемневшие морщинистые руки, Консуэла поделилась своими заботами, связанными с Хосе.

– Да, сын доставил мне немало хлопот, – вздохнула она. – Каждая морщина на моем лице появилась из-за него. Каждую неделю у него новая девушка. Бесконечные драки. Не задерживается надолго ни на одной работе. Слишком много пьет. Меня все это очень беспокоит, а муж говорит, что смешно расстраиваться, для мальчика это нормально.

– Мистер Гренвилл сказал, что Хосе работал у него.

Консуэла с печальным вздохом отвернулась от нас:

– Да, правда, но это в прошлом. Теперь он работает официантом в баре на набережной.

– А вам нравится работать в Маль-Пэ у Гренвилла? – спросила я.

– При чем тут «нравится – не нравится»? У меня есть работа, и это главное. – Она посмотрела на меня и мадам Жиру с подозрением. – Какое это имеет отношение к канарской кухне?

– Простите, я чересчур любопытна, – улыбнулась я и стала для отвода глаз расспрашивать Консуэлу о разных способах приготовления рыбы, об оливковом масле, кориандре, чесноке и кляре для жарки морепродуктов.

Затем я сердечно поблагодарила хозяйку и пообещала прислать ей через Гренвилла журнал со статьей.

– Спасибо за перевод, – сказала я мадам Жиру, когда мы шли обратно по набережной. – Теперь я знаю, что и как приготовить, если ко мне в гости вдруг нагрянет испанская семья. А что касается Хосе, стало известно хотя бы, где он работает.

Я какое-то время молчала, думая, как найти подход к молодому человеку, и перебирая в уме разные сценарии. Мои размышления прервали крики и ругань, вслед за которыми из бара вылетел темноволосый юноша и рухнул наземь.

– De puta madre![29] – вскричал он, гневно сверкая глазами.

– Что он сказал? – спросила я мадам Жиру.

– Лучше я не буду переводить это. Он выражает свое недовольство.

Вслед за молодым человеком вышел мужчина более старшего возраста и более крепкого сложения, на левой щеке у него красовался шрам, несколько зубов отсутствовало. Брызгая слюной, он произнес гневную тираду на гортанном испанском языке, в которой звучало имя Хосе. Похоже было, что сын Консуэлы в очередной раз потерял работу. Мужчина со шрамом хотел долбануть Хосе по голове, но, увидев, что мы на него смотрим, просто пнул его напоследок и вернулся в бар.

– Вам помочь? – спросила мадам Жиру по-испански, подойдя к упавшему юноше. Он был красив, но под глазами залегли темные тени. – Как вы себя чувствуете?

– Estoy bien, no pasa nada[30], – ответил Хосе.

Мадам Жиру помогла ему подняться и заговорила с ним о чем-то. Я не понимала, что они говорят, но Хосе в конце концов улыбнулся. Мадам Жиру представила его мне, и я через нее извинилась за то, что не знаю испанского. Затем она произнесла по-испански фразу, в которой прозвучало имя «сеньор Гренвилл». Молодой человек нахмурился.

– Он спрашивает, откуда вы знаете Гренвилла, – сказала она.

– А что вы уже сказали ему?

– Только то, что вы знаете о его работе в Маль-Пэ и хотите задать несколько вопросов.

Я догадывалась, что Хосе вряд ли пылает любовью к Гренвиллу, и потому попросила:

– Скажите ему правду. Что я подозреваю Гренвилла в убийстве Дугласа Грина и Говарда Винниата.

Это произвело феерическое воздействие на Хосе. Он отчаянно замотал головой, заговорил громко и сбивчиво и вытаращил глаза, в которых стоял страх. Мадам Жиру несколько раз останавливала его быструю речь и переводила ее по кусочкам.

– Этот слух начался как глупая сплетня, – сказал ей Хосе. – Я потерял работу и злился. В голове крутились всякие глупости. Вайолет не заступилась за меня. Я начал говорить в барах о том, что происходит в Маль-Пэ.

– А что там происходит?

– Ну, сначала я говорил в основном правду о Гренвилле и его интересе к этому оккультизму. А потом я начал преувеличивать – хотел досадить старому дураку. Я пытался развлечь его дочку, проявить к ней внимание. Ей же нужно было какое-то общение с мужчинами. Этот инвалид – как его там? – Эдмунд, кажется, – что он мог ей дать, какое удовольствие доставить? Неудивительно, что Гренвилл не хотел, чтобы она выходила за него.

– А что насчет Грина? Ты с ним разговаривал?

– Да, разговорился как-то в баре. Я видел его, еще когда был маленьким мальчиком. Дуглас был немного старше меня. Он уехал учиться в Англию, а потом вернулся на остров и по-прежнему отлично говорил по-испански. Он был незаконнорожденным. Он спросил меня, чем я занимаюсь, и я сказал, что работал одно время в Маль-Пэ. Он заинтересовался и стал расспрашивать меня о том, что делает Гренвилл. Ну, я рассказал ему все, что знал, и присочинил кое-что – например, что Гренвилл хочет высвободить злой дух Гуайоты из вулкана. Дуглас сказал, что в Англии есть люди, которые хотят помешать таким, как Гренвилл, заниматься черной магией. Он записал то, что я сказал, и обещал дать мне денег. Я думал, что просто помогаю ему, и не ожидал, что из этого выйдет что-нибудь плохое. Когда я узнал, что труп Грина нашли в пещере в таком состоянии, мне стало худо. Я начал пить, чтобы забыть обо всем этом. А теперь тут еще один труп! Я больше не буду пить ни грамма, обещаю! И не скажу никогда больше ни одного плохого слова. Господи, неужели я буду третьим? Как вы думаете?