В список подозреваемых я занесла – правда, неохотно – и самого Дэвисона, у которого, несмотря на его уверения в обратном, все-таки был мотив убить Грина: страх, что друг предаст гласности характер их отношений. Угроза бесчестья и тюремного заключения висит над всяким гомосексуалистом.

Имелись ли еще подозреваемые? Может быть, доктор Тренкель? Например, Дуглас Грин обнаружил, что доктор извлекает побочный доход, обкрадывая богатых пациентов, и возникла угроза раскрытия грязного секрета?

Не легче было и с убийством Говарда Винниата. Не было ли у Дейзи Винниат причин избавиться от мужа? Может быть, у него была любовница и он собирался жениться на ней, разведясь с Дейзи? Но самым подозрительным выглядел опять же Гренвилл. Возможно, писатель что-то случайно подсмотрел и занес в блокнот, даже не подозревая об истинном значении увиденного? Или же какая-то его запись могла указывать на причастность Гренвилла к убийству Грина. По той же причине его мог убить и Мэйби. Ах, если бы у меня был самый последний блокнот Винниата!

Теперь страницы тетради заполонили записи с инициалами, разграниченные и объединенные линиями и стрелками. Но во всем этом чего-то не хватало – какого-то факта или нескольких фактов, без которых ясной картины не получалось. Я расстроенно отбросила тетрадь, и в эту минуту вошла Карло.

– Дорогая, в чем дело? У тебя такой усталый вид. – Она подошла к письменному столу и хотела взять тетрадь, но я поспешно выхватила ее у Карло из рук. Мое сотрудничество с разведкой надо было скрыть от нее во что бы то ни стало.

– Прости, Карло, – сказала я. – Этот дурацкий роман никак не идет и сводит меня с ума.

– И неудивительно. Помимо собственных неприятностей, ты еще влипла в качестве свидетельницы в историю с убийством. Только этого тебе и не хватало. – Она озабоченно посмотрела на меня. – Может, нам лучше сменить отель?

– У меня была такая мысль, но не хочется подавать дурной пример. Это будет несправедливо по отношению к бедной Дейзи.

– Да, возможно, ты права. Я-то мыслю в одном направлении: как будет лучше тебе. Может быть, стоит пройтись? Розалинда играет с другом, и если хочешь, мы можем прогуляться по берегу, подышать морским воздухом. В прошлом прогулки вроде бы всегда были полезны для твоей работы. Как ты сказала однажды? «Они помогают распутать самые запутанные проблемы», да?

– Ах, если бы все было так просто! – вздохнула я. – Но сейчас я готова сдаться. Ты не могла бы попросить Густаво или портье записать меня на консультацию к Тренкелю?

– Что, настолько серьезно?

– Нет, Просто он, может быть, выпишет какой-нибудь тоник, и тот вдохнет в меня бодрость.

Шарлотта тем не менее бросила на меня обеспокоенный взгляд. Я сунула тетрадь в сумочку и застегнула молнию. Это напомнило мне, как в Харрогейте я прятала пузырек с ядом. Может быть, и здесь придется прибегнуть к подобной мере? Нет, конечно. Здесь ведь ничто не угрожает мне лично – по крайней мере, пока.

Примерно через час, я стояла около врачебного кабинета, расположенного на первом этаже и выходящего окнами в сад с террасами. Из-за двери доносились голоса. Медсестра-англичанка, исполнявшая также обязанности секретаря при враче, сказала, что передо мной у Тренкеля был другой пациент, но консультацию пришлось отменить из-за того, что умер постоянный клиент доктора. Выглянув из окна, я увидела на террасе группу больных, сидевших в плетеных или инвалидных креслах. Колени они прикрывали пледом, а на лицах была печать болезни. При всех национальных особенностях и разнице в возрасте их объединяла одна общая черта: смертельная бледность.

Инвалиды приезжали на остров в надежде, что целебный климат избавит от недугов, однако многие понимали: полностью излечиться они не могут. Они знали, что на Тенерифе не бывает зимы, и даже сегодня стоял теплый день, хотя солнце пряталось за низкими облаками. Знаменитый вулкан не был виден отсюда, но его присутствие ощущалось как неизбывно витавший в воздухе призрак смерти.

Может, я вообразила это, но мне показалось, что лица некоторых пациентов сегодня чуть оживились, в глазах появился блеск. Возможно, известие об убийстве Говарда Винниата подействовало на них ободряюще: значит, смерть настигает и людей в расцвете сил, не страдающих ни от каких серьезных болезней. И если даже жестокий недуг сведет бедолаг в могилу, то, по крайней мере, их не убивают, тем более таким образом.

В кабинете врача раздался смех, и у меня мелькнула приятная мысль, что Тренкель хоть и был воришкой, но умел приободрить пациентов. Затем дверь открылась, и показалась инвалидная коляска, в которой сидел Эдмунд Фоссе, а за коляской стоял доктор. Оба с удивлением посмотрели на меня.

– Меня записали на прием на двенадцать часов, – объяснила я.

– Ну вот, а меня почему-то не поставили в известность, – произнес Тренкель с досадой.

– Давайте, я приду в другое время, – предложила я.

Я чувствовала себя неловко перед человеком, которого накануне вечером застала за кражей, и у меня возникло странное ощущение, что и сама каким-то образом виновата в этом.

– Как ваше имя? – спросил он.

– Миссис Кристи, – ответила я. – Я живу здесь, в отеле.

Это, по-видимому, удовлетворило Тренкеля.

– Нет, зачем же переносить прием, – сказал он. – Я только сдам моего пациента на руки Вайолет Гренвилл, которая заботится о нем, и вернусь, а вы тем временем располагайтесь в кабинете.

Доктор повез Фоссе по коридору, а я зашла в кабинет и закрыла за собой дверь. В комнате строгого больничного вида было мало вещей. Вдоль стен тянулись стеллажи с литературой по лечению легочных заболеваний. В воздухе попахивало гнилью и приторным антисептиком, призванным заглушить этот запах.

На письменном столе Тренкеля царил порядок и лежала зеленая папка с именем Эдмунда Фоссе на обложке. Оглянувшись на дверь, я открыла папку, хотя и не представляла, что хочу найти в истории болезни пациента. С бьющимся сердцем я листала страницы, аккуратно заполненные справками о диагнозе и лечении туберкулеза. В заключении Тренкель писал, что у Фоссе третья ступень заболевания и жить ему осталось несколько месяцев.

Записи разительно отличались от тех, что делали знакомые мне английские врачи: их почерк выглядел как след паука, выбравшегося из чернильницы. Возможно, такой четкий и разборчивый почерк свойственен всем немцам и отражает их упорядоченный и логичный менталитет. Не успела я закрыть папку, как в комнату вошел доктор Тренкель:

– Простите за задержку, миссис Кристи. Так чем я могу быть вам полезен?

Я сказала, что слишком нервничаю и тревожусь в последнее время и что у меня участился пульс. Я также обрисовала свое состояние перед поездкой на Канары, рассказала о переживаниях в связи с изменой Арчи и о том, как тяжело перенесла смерть матери, и сообщила, что одной из первых обнаружила тело Винниата в высохшем речном русле.

– Давайте для начала я прослушаю ваше сердце, – предложил Тренкель, доставая стетоскоп. Послушав внимательно минуту-другую, он сделал вывод, что пульс у меня действительно неровный, затем измерил кровяное давление и осмотрел глаза. – И сколько времени вы ощущаете эти нарушения? – спросил он.

– Я чувствую некоторый дискомфорт уже несколько месяцев, а сегодня мне стало гораздо хуже.

– Это нетрудно понять. Не вы одна были потрясены, – сказал он. – Вы хорошо знали этого Винниата?

– Не очень. Мы познакомились на пароходе по пути сюда. Очень жалко его несчастную супругу, – добавила я, следя за его реакцией. – Я сегодня разговаривала с ней – инспектор попросил расспросить ее в интересах следствия. Ему самому не удалось добиться от нее вразумительных ответов, и он надеялся, что со мной она будет говорить свободнее. Но ее состояние действительно тяжелое.

– Да, я дал ей вчера снотворное, но это, конечно, временная мера. Боюсь, еще не изобрели лекарство, которое избавляло бы от страданий при потере близкого человека.