Одни принудительные средства ведут к другим, как мы это объясняли выше. Первые законы касались одних готовых изделий; теперь приходилось приниматься за сырье и материалы; в головах бродила даже мысль прибрать к рукам всё сырье и обрабатывать его уже за счет Республики. Страшное обязательство взваливают на себя те, кто берется насиловать природу и управлять всеми ее движениями. Скоро возникает необходимость вмешиваться во всё и заменять живую силу, самую жизнь – повелениями закона.
Коммуна и Конвент увидели себя вынужденными принять новые меры, каждый по своей части. Парижская коммуна обязала каждого торговца заявить, сколько у него товара и сколько и когда он ждет новых товаров. Каждый, кто торговал чем-нибудь в течение года, потом бросал торговлю или вяло продолжал ее, объявлялся подозрительным и подвергался аресту. Чтобы устранить скопление товара в немногих руках, коммуна постановила еще, что потребитель может обращаться только к мелкому торговцу, а мелкий – только к оптовому, и определила, сколько каждый может потребовать. Билеты на покупку товаров и припасов выдавались революционными комитетами; они же назначали и количества.
Коммуна не ограничилась этим регламентом. Так как перед пекарнями царила всё та же давка и многие ожидали большую часть ночи, то Шометт предложил постановить, чтобы очередь соблюдалась наоборот, то есть выдача хлеба начиналась с последних прибывших; от этого конечно, не уменьшились ни давка, ни беспорядки. Так как народ жаловался, что ему дают дурную муку, то было постановлено выпекать в Париже только один сорт хлеба, состоявший из трех четвертей пшеницы и одной четверти ржи. Наконец, коммуна снарядила инспекторскую комиссию для осмотра припасов, обнаружения подделок и наказания виновных. Эти меры перенимались другими коммунами, нередко даже превращались в декреты и, следовательно, в общие законы. Таким образом, коммуна, как мы уже говорили, получила громадное влияние на всё, что касалось внутреннего управления и полицейской части.
Конвент, вследствие необходимости дополнить и расширить закон о максимуме, придумал новый закон, касавшийся уже сырья и материалов. Предлагалось составить таблицу цен на производство товаров в 1790 году. К ним прибавлялись, во-первых, одна треть сверх уже имевшейся цифры (учитывая обстоятельства момента); во-вторых, известная цена за доставку с места производства на место потребления; в-третьих, пять процентов барыша для оптового торговца и десять – для мелкооптового. Из всех этих элементов должна была состоять цена товаров первой необходимости. Местным администрациям поручалось составить эти таблицы: каждой – по части того, что производилось и потреблялось в ее районе. Полагалось вознаграждение каждому мелкому торговцу, который, имея 10 тысяч франков капитала, мог доказать, что потерял этот капитал по милости максимума. Коммуны должны были судить на глаз, как всё судилось тогда, как всё судится при всякой диктатуре.
Итак, закон, хоть и не добрался еще до сырья, определял цену товара по выходе его из фабрики, цену перевозки, доход торговца и таким образом заменял живую силу природы мертвыми правилами.
Для применения этой системы была назначена продовольственная комиссия, власть которой простиралась на всю страну. Она состояла из трех членов, избранных Конвентом, которые были поставлены почти наравне с министрами и имели голос в исполнительном совете. Этой комиссии поручалось наблюдать за исполнением постановления и действиями коммун в этом отношении; наблюдать, чтобы перепись припасов производилась во всей Франции безостановочно; распоряжаться перевозкой товаров из одного департамента в другой и назначением реквизиций для армий согласно знаменитому декрету, учреждавшему революционное правительство.
Положение финансов было не менее странным. Оба займа, добровольный и принудительный, покрывались с чрезвычайной быстротой. Особенно спешили подписываться на первый, потому что его предпочитали за представляемые им выгоды. Приближалась минута, когда весь миллиард ассигнациями был бы изъят из обращения.
В кассах имелось на текущие нужды около 400 миллионов, остаток прежних выпусков, и до 500 миллионов королевских ассигнаций, возвращенных в казначейство декретом, который лишал их денежного значения и превращал в республиканские ассигнации на равную сумму. Стало быть, на текущие расходы имелось около 900 миллионов.
Невероятным покажется, что ассигнации, которые недавно теряли три четверти, даже четыре пятых своей номинальной ценности, опять поднялись и сравнялись с металлическими деньгами. Это повышение было отчасти естественным, отчасти же искусственным. Постепенное изъятие из обращения миллиарда, успех первого ополчения, давшего 600 тысяч человек за один месяц, последние победы Республики ускорили продажу национальных имуществ и несколько подняли кредит ассигнаций, но не настолько, чтобы сравнять их с металлическими деньгами.
Вот причины, которые, по-видимому, привели к этому результату. Читатели помнят, что закон под страхом тяжкого наказания запрещал торговлю деньгами, то есть обмен ассигнаций на металлические деньги с потерей на ассигнациях; что другой закон с такой же строгостью карал того, кто при покупке сторгуется по разным ценам, смотря по тому, производится уплата бумагой или металлическими деньгами. Таким образом, деньги, обмениваемые на ассигнации или на товары, не могли сохранить свою цену – оставалось скрывать их. Но вышел последний закон, гласивший, что из скрытого золота, серебра или драгоценностей часть будет принадлежать казне, а часть – доносчику. После этого уже нельзя было ни использовать металлические деньги в торговле, ни прятать их; они становились проблемой и подвергали владельца подозрению; поэтому их вообще стали избегать и предпочитали ассигнации. Вот что на время вновь поставило бумагу альпари[7]; но это альпари было фиктивным и не действовало в реальности даже в день выпуска ассигнаций.
Многие коммуны, дополняя законы Конвента своими постановлениями, даже запретили пускать металлические деньги в обращение и велели приносить их в кассы для обмена на ассигнации. Конвент, правда, отменил все эти особые постановления, но изданные им общие законы уже делали звонкую монету довольно бесполезной и даже опасной. Многие вносили ею налоги или свою долю займа или передавали ее иностранцам, которые торговали ею в больших количествах и специально приезжали в пограничные города, чтобы принимать металлические деньги в обмен на товары. Итальянцы, в особенности генуэзцы, привозившие во Францию много хлеба, стекались в южные порты и за бесценок скупали золото и серебро в монете и в изделиях. Таким образом, металлические деньги совсем исчезли, и партия пламенных революционеров, опасаясь, чтобы они когда-нибудь снова не явились и не повредили бумажным деньгам, требовала, чтобы их не только устранили из обращения, но и совсем запретили.
Террор почти прекратил биржевую игру. Спекуляции звонкой монетой сделались, как мы сейчас видели, невозможными. Иностранные бумаги не принимались в обращение и банкиры, со всех сторон обвиняемые в посредничестве между эмигрантами и Францией и в биржевой игре, жили в страхе и трепете. Одно время были даже опечатаны их дома, но Конвент скоро почувствовал, как опасно прерывать финансовые операции, то есть останавливать обращение капитала, и велел снять печати. Всё же страх был слишком велик, чтобы на ум шли какие-нибудь спекуляции.
Ост-Индская компания наконец была упразднена. Мы видели выше, какую интригу затеяли некоторые депутаты, чтобы спекулировать акциями этой компании. Барон Батц, Жюльен, Делоне и Шабо сговорились вносить в Конвент предложения запугивающего свойства, чтобы сбить акции, скупить их, потом более мягкими предложениями опять поднять, перепродать и положить в карман большие деньги. Аббат д’Эспаньяк, которого Жюльен поддерживал в комитете подрядов, должен был дать взаймы нужную сумму. Этим мошенникам удалось сбить акции и собрать значительный доход. Однако упразднение компании стало неизбежным, и тогда они вступили с нею в переговоры, предлагая, на известных условиях, смягчить декрет об упразднении. Делоне и Жюльен просто торговались с директорами, говоря: «Если вы нам дадите такую-то сумму, то мы внесем такой-то декрет, а если нет – то такой-то». Сторговались за 500 тысяч франков, и депутаты обещали, предлагая упразднение компании, выхлопотать ей разрешение самой произвести ликвидацию, что могло еще надолго протянуть ее существование. Обещанные полмиллиона должны были разделить между собою Делоне, Жюльен, Шабо и Базир, посвященный в интригу своим приятелем Шабо; однако Базир не захотел в ней участвовать.
