Кроме того, были приняты предосторожности, довольно, впрочем, несерьезные, чтобы эти деньги не потекли в руки эмигрантов: каждый, кто вывозил сумму звонкой монетой, обязывался ввести товаров на равнозначную сумму.
Наконец, Конвент занялся трудным вопросом об ассигнациях. В действительном обращении их находилось около 7 миллиардов и 5–6 миллионов; в кассах их оставалось на 5–6 миллионов, следовательно, изготовлено их было на 8 миллиардов. Залога имугцествами – лесами, землями, усадьбами, домами, движимым имуществом и пр. – оставалось еще на 15 миллиардов. Следовательно, залога было более чем достаточно. Между тем ассигнация теряла девять десятых или одиннадцать двенадцатых своей ценности, смотря по тому, на какие предметы менялась. Итак, государство, получавшее налоги ассигнациями, гражданин, живущий рентой, служащий, собственник домов или земель, кредитор, давший свой капитал под проценты, словом, каждый, кто имел дело с бумажными деньгами, подвергался громадному убытку. Камбон предложил увеличить жалованья и рентный доход. Это предложение, после жаркого спора, пришлось принять хотя бы для служащих, которым буквально не на что было жить. Но это было ничтожное средство против ужасающего зла: это значило дать облегчение одному разряду людей из тысячи. Чтобы помочь всем, надо было восстановить правильное соотношение валют – но как этого достигнуть?
Еще были в ходу прошлогодние надежды о необходимости выявить причины падения ассигнаций и найти средства к поднятию их. Сначала, хоть и признавая, что огромное количество их составляет одну из этих причин, старались доказать, что эта причина все-таки не главная, чтобы снять с себя обвинение в неумеренности выпусков. В доказательство приводилось то обстоятельство, что в минуту отступничества Дюмурье, восстания Вандеи и взятия Валансьена ассигнации, хоть и обращались в гораздо меньшем количестве, чем после снятия блокад Дюнкерка, Мобёжа и Ландау, однако теряли еще больше. Это действительно было так и доказывало, что поражения и победы имеют влияние на курс валюты – истина неоспоримая. Но теперь, в марте 1795 года, победа была полной, доверие к продажам установилось, национальные имущества сделались предметом биржевой игры, множество спекулянтов скупали их, чтобы поживиться при перепродаже; однако же падение стоимости ассигнаций продолжалось, и было в несколько раз больше, чем в предыдущем году. Следовательно, чрезмерность выпусков оказывалась настоящей причиной падения бумажных денег, а единственным средством поднять цену оставалось изъятие их – в как можно большем количестве – из обращения.
Единственным средством изъятия ассигнаций из обращения была продажа национальных имуществ. Но как их продавать? Вечные вопросы, задававшиеся каждый год! Покупкам в прошедшие годы мешали предрассудки и неуверенность в устойчивости приобретений. Теперь мешало другое. Пусть читатель представит себе, как вообще производятся покупки недвижимости при обыденном течении дел. Торговый человек, мануфактурщик, поселянин, финансист покупает землю у человека обедневшего или желающего обменять свою землю на другую. Земля всегда обменивается либо на другую землю, либо на движимый капитал, накопленный трудом. Но представим себе целую сеть территорий, состоящую из богатейших и мало раздробленных земель, парков, великолепных усадеб, городских домов, разом предлагаемую в продажу в ту самую минуту, когда землевладельцы и торговцы, самые богатые финансисты разбрелись кто куда. И была ли возможность продать имущества обычным способом? Уж никак не мелкие буржуа или фермеры, едва уцелевшие после гонений, могли сделать такое приобретение и особенно заплатить за него. Вероятно, скажут на это, что количество всех находившихся в обращении ассигнаций было достаточно на всю покупку, но это количество было обманчиво, так как каждому владельцу ассигнаций приходилось отдавать их в восемь и в десять раз больше прежнего за те же предметы.
Стало быть, трудность задачи заключалась не в том, чтобы внушить желание купить, а в том, чтобы дать желающим возможность заплатить. Поэтому все предлагаемые средства исходили из ложного основания, ибо все предполагали такую возможность. Средства эти разделялись на принудительные и добровольные. Первые заключались в лишении ассигнаций денежного значения (демонетизации) и принудительном займе. Посредством демонетизации бумажные деньги превращались в простые закладные знаки на имущества. Эта мера была тиранической, потому что ассигнация в руках рабочего или бедняка превращала его кусок хлеба в землю и обрекала владельца на голод. От одного уже слуха о намерении лишить часть ассигнаций денежного значения ассигнации упали больше, еще и пришлось объявить специальным декретом, что это не будет исполнено. Принудительный заем был не менее тиранической мерой: он тоже насильно превращал денежную ассигнацию в закладную на землю. Вся разница состояла в том, что заем падал на высшие и богатые классы; но и эти классы столько уже перенесли, что трудно было заставить их покупать земельную собственность, не ставя их перед жестоким затруднением. Притом, с тех пор как наступила реакция, они начинали обороняться от всякого возвращения к революционным мерам.
Следовательно, оставались только добровольные средства. Таковые были предложены всякого рода. Камбон придумал лотерею из четырех миллионов билетов, каждый по 1000 франков; это составило бы вклад в 4 миллиарда. Казна прибавляла от себя 891 миллион на выигрыши, и распределялась эта сумма так, чтобы оставалось четыре выигрыша в 500 тысяч франков, тридцать шесть в 251 тысячу и триста шестьдесят – в 100 тысяч. Вкладчики, не выигравшие ничего, получали назад свою тысячу, но и тем и другим выдавались не ассигнации, а трехпроцентные билеты казначейства, под залог национальных имуществ.
Это предложение основывалось на расчете, что народ прельстится крупными выигрышами и из денежного обращения будет изъято ассигнаций на четыре миллиарда, которые превратятся в закладные на земли. Но этот ход опять-таки предполагал возможность сделать такой вклад. Депутат Тирион предложил другое средство – устроить так называемую тонтину[20]. Но это средство, годное для сбережения небольшого капитала в пользу нескольких вкладчиков, было слишком медлительным и недостаточным ввиду громадного количества ассигнаций. Другой депутат, Жоанно, предложил устроить нечто вроде земельного банка, в котором вклады будут производиться ассигнациями в обмен на трехпроцентные билеты: опять тот же план – превращение бумажных денег в ценные бумаги на земли, с той на этот раз разницей, что эти бумаги могли опять превратиться в ходячую монету. Очевидно, что настоящая трудность задачи всем этим не побеждалась. Все предлагаемые средства оказались несостоятельными. Пришлось бы еще долго идти по начатому пути – продолжать выпускать ассигнации, которые всё более понижались бы в цене; дело в конце должно было разрешиться само собою, силой обстоятельств. К несчастью, никто не умеет заранее предвидеть необходимые жертвы и облегчить их, принося вовремя. Этой предусмотрительности и этого мужества никогда у наций не хватает во время финансовых кризисов.
К этим мнимым средствам присоединялись еще другие, реалистичные, но всё еще недостаточные. Движимой собственности эмигрантов, которую нетрудно было бы распродать, имелось на 200 миллионов. Полюбовные сделки по делам эмигрантов в торговых обществах могли дать 100 миллионов; доля их в наследствах – 500 миллионов. Но в первом случае у торговли отнимались капиталы, во втором – часть ценностей получалась в виде земель. Этим путем можно было добыть 800 миллионов. Наконец думали разыграть лотерею из больших не снятых еще домов в Париже. Это составляло еще один миллиард. В случае полного успеха можно было выручить 2 миллиарда и 600 миллионов, но правительство с радостью удовольствовалось бы и суммой в полтора миллиарда. К тому же эта сумма должна была уйти на благое дело. Незадолго до этого была постановлена одна весьма умная и гуманная мера: ликвидация кредиторов эмигрантов. Сначала полагали устроить ликвидацию отдельно по делам каждого эмигранта. Так как многие из них были несостоятельны, Республика заплатила бы их долги из того, что после них осталось. Но такой отдельной ликвидации не предвиделось конца: надо было открыть счет каждому эмигранту, внести на этот счет его движимое и недвижимое имущество, свести баланс с его долгами, и несчастные кредиторы прождали бы расплаты двадцать и тридцать лет. Камбон настоял на том, чтобы кредиторы эмигрантов были признаны кредиторами государства и с ними немедленно расплатились, кроме тех, должники которых были заведомо несостоятельны. Республика могла таким образом потерять несколько миллионов, но она прекращала большое зло и совершала огромное добро. Это гуманная мысль принадлежит революционеру Камбону.
