Эта сцена длилась уже несколько часов, прежде чем правительственные комитеты смогли собраться и сделать нужные распоряжения. В Комитет общественной безопасности явились от якобинцев эмиссары, которые заявили, что вот-вот зарежут депутатов, находившихся на заседании общества. Четыре комитета постановили немедленно послать несколько патрулей, чтобы освободить своих товарищей, попавших в эту скорее скандальную, чем опасную свалку.
Патрули отправились, имея с собой по одному члену от каждого комитета. Было восемь часов. Члены комитетов, возглавлявшие патрули, не приказали атаковать нападавших, как этого желали якобинцы; они даже не вошли в залу, хотя их приглашали; они остались на улице, призывая молодежь разойтись и обещая освободить пленных. Группы понемногу рассеялись; депутаты заставили якобинцев очистить залу и отослали всех по домам.
Восстановив порядок, они возвратились к своим товарищам, и четыре комитета просидели всю ночь, совещаясь о том, что теперь делать. Одни полагали, что надо на время закрыть Клуб якобинцев, другие не хотели этого делать. Тюрио в особенности, хоть и был одним из противников Робеспьера 9 термидора, однако начинал пугаться реакции и как будто клонился на сторону якобинцев. Комитеты разошлись, ничего не решив.
На следующее утро, 11 ноября (20 брюмера), в собрании разразилась жесточайшая буря. Дюгем первым начал уверять, что вчера угрожали патриотам, что Комитет общественной безопасности не исполнил своего долга. Трибуны принимали участие в прениях и страшно шумели. Главных возмутителей вывели, и тотчас после того множество членов потребовали слова. Все выступали по очереди и представляли факты в определенном свете; их прерывали опровержения тех, кто видел факты иначе. Дюгем, с трудом владевший собой во всех подобного рода спорах, кричал, что всё это – проделки аристократов, обедающих у этой Кабаррюс. Его лишили слова, но из этого столкновения противоположных рассказов выяснилось, что комитеты, при всей поспешности, с которой они собрались и созвали вооруженные отряды, лишь весьма поздно смогли послать их на место схватки; что, отправив патрули куда следовало, они не приказали выручить якобинцев силой, а только рассеяли толпу; что, наконец, они оказали снисхождение, довольно, впрочем, естественное, группам, кричавшим «Да здравствует Конвент!» и не утверждавшим, что правительственная власть отдана в руки контрреволюционеров. Едва ли можно было требовать от них большего. Не давать своих врагов в обиду было их обязанностью; но требовать идти в штыки на своих друзей – это было уже слишком. Члены комитетов объявили Конвенту, что провели всю ночь в совещаниях о том, следует ли временно закрыть Клуб якобинцев, и им отдали всё дело с тем, чтобы они приняли какое-нибудь решение и представили его Конвенту.
Этот день прошел спокойнее, потому что у якобинцев не было заседания. Зато 12-го заседание проводили, и люди опять начали собираться. Обе стороны, по-видимому, были готовы ко всему, и ясно было, что дело опять дойдет до драки. Все четыре комитета тотчас же собрались, издали постановление о временном закрытии заседаний якобинцев и приказали немедленно доставить ключ залы в секретариат Комитета общественной безопасности.
Приказание это было исполнено: зала заперта и ключи доставлены в секретариат. Эта мера предупредила грозившие беспорядки. Толпа разошлась, и ночь прошла спокойно. На другой день явился от имени четырех комитетов Леньело и сообщил Конвенту принятое постановление. «Мы никогда не имели намерения, – сказал он, – нападать на народные общества; но мы имеем право запирать двери залы, где возникает крамола и где проповедуется междоусобная война». Конвент ответил на эти слова громкими рукоплесканиями. Собрание потребовало голосования способом поименной переклички, и постановление было утверждено почти единодушно, среди радостных возгласов и криков «Да здравствует Республика! Да здравствует Конвент!».
Так окончило свое существование это общество, которое завоевало такую славу и оставило о себе такую ненавистную память. Подобно всем собраниям, всем людям, появлявшимся на тогдашней сцене, подобно самой революции, общество это обладало всеми достоинствами и всеми дурными сторонами до крайности напряженной энергии. Поставленное ниже Конвента, открытое новым пришельцам, оно было ристалищем, на котором юные революционеры, еще не игравшие роли и снедаемые нетерпением показать себя, испытывали свои силы и подгоняли медлительных революционеров, уже получивших власть.
Закрытие Клуба якобинцев
Пока требовались новые люди, новые силы, новые жизни, готовые жертвовать собой, общество якобинцев было полезно и поставляло людей, в которых революция нуждалась в этой страшной, кровавой борьбе. Когда же революция, дойдя до последнего предела, начала подаваться назад, в общество якобинцев естественным образом влились пылкие революционеры, взлелеянные им и пережившие ужасный кризис. Скоро общество стало помехой вследствие своей неугомонности, стало даже опасно своими запугиваниями. Тогда его принесли в жертву люди, которые старались отвести революцию от крайнего предела к золотой середине разума, правосудия и свободы. Они были, несомненно, правы, стремясь возвратиться к умеренности, да и якобинцы были правы, говоря, что идут к контрреволюции. Революции, подобно сильно раскачавшемуся маятнику, переходят от одной крайности к другой, так что всегда есть основание предсказать излишество; но, к счастью, политические общества, пометавшись из стороны в сторону, кончают тем, что приходят к ровному, размеренному движению. Но сколько времени, сколько страданий нужно, чтобы достичь этого счастливого исхода! Англичанам, настолько опередившим французов, и тем пришлось пройти Кромвелем и двумя Стюартами.
Распущенные якобинцы были не такими людьми, чтобы замкнуться в частной жизни и отказаться от политических требований. Одни нашли приют в Электоральном клубе; другие ушли в предместье Сент-Антуан и вступили в народное общество секции Кенз-Вен. Там собирались самые выдающиеся жители предместья. Якобинцы явились туда толпою со следующими словами: «Доблестные граждане предместья Сент-Антуан! Вы, в которых состоит единственная опора народа, вы видите перед собою несчастных якобинцев. Мы просим вас принять нас в ваше общество. Мы сказали друг другу: “Пойдем в предместье Сент-Антуан, там мы будем неприкосновенны”. Соединенные вместе, мы будем наносить более меткие удары для охранения Конвента и народа от рабства!» Все якобинцы были приняты без разбора, позволили себе крайне неумеренные и опасные речи и несколько раз прочли статью Декларации прав, гласившую, что, когда правительство посягает на права народа, восстание есть для народа священнейшее право и необходимейший долг.
Комитеты, испытав свои силы и чувствуя себя способными действовать энергично, не сочли нужным преследовать якобинцев в новом их убежище и не мешали им тешить себя пустыми словами, а только пребывали в готовности действовать по первому знаку, если за словом последует дело.
Значительная часть парижских секций тоже приободрилась и выгнала из своей среды так называемых террористов, которые удалились к Тамплю, в предместья Сент-Антуан и Сен-Марсо. Освободившись от этой обузы, секции составили множество адресов, в которых поздравляли Конвент по поводу энергии, выказанной им против сообщников Робеспьера. Почти из всех городов стали приходить такие же адресы, и Конвент, увлекаемый таким образом, пошел еще дальше по принятому им направлению. Члены центра и правой стороны, уже требовавшие возвращения семидесяти трех, с каждым днем настойчивее повторяли свое требование, потому что весьма желательно было заручиться таким значительным подкреплением, а главное – возвращение товарищей обеспечивало им свободу голоса.
Наконец знаменитые семьдесят три депутата были освобождены и снова заняли свои места в Конвенте. Конвент, не пускаясь в объяснения по поводу 31 мая, объявил, что об этом событии можно быть иного мнения, нежели большинство, не становясь при этом преступником. Депутаты возвратились все вместе, со старцем Дюсо во главе. Он говорил за всех и заверил, что, занимая вновь места свои в рядах сотоварищей, они отрекаются от всякого недоброго чувства и воодушевлены одним лишь желанием содействовать общему благу.
