По миновании этой первой опасности Конвент объявляет вне закона депутатов, уклонившихся от повиновения его декретам, и всех членов коммуны, участвующих в восстании. Однако дело этим кончиться не могло. Хотя Анрио уже не было на площади Карусель, но бунтовщики еще находились в коммуне со всеми своими силами и еще могли произвести переворот. Надо было отклонить эту великую опасность, а Конвент совещался и ничего не предпринимал. В маленькой зале, где собрались комитеты и множество представителей, предложили назначить начальника вооруженных сил из членов собрания.
– Кого? – раздается вопрос.
– Барраса! – отвечает чей-то голос. – У него хватит мужества принять это назначение!
Вулан бросается к кафедре и предлагает назначить Барраса начальником вооруженных сил Парижа. Конвент принимает предложение, назначает Барраса, дает ему в помощники еще шестерых депутатов – Фрерона, Феррана, Ровера, Дельма, Болетти, Леонара Бурдона и Бурдона, депутата Уазы. К этому предложению один из членов собрания присовокупляет другое, не менее важное: назначить депутатов, которые отправились бы в секции вразумлять людей и просить вооруженной помощи.
Эта последняя мера была самой необходимой, потому что пора было заставить колеблющиеся и обманутые секции на что-нибудь решиться.
Баррас спешит к уже собравшимся отрядам, чтобы сообщить им о своем назначении и разместить вокруг Конвента. Депутаты, посланные в секции, отправляются исполнить данное им поручение. В эту минуту большинство секций еще находится в нерешительности; весьма немногие держат сторону коммуны и Робеспьера. Каждому опротивела ужасная система, приписываемая ему, каждый желает события, которое избавило бы Францию от Робеспьера. Но страх еще сковывает всех. Никто не решается.
Коммуна, которой секции привыкли повиноваться, требует от них помощи, и некоторые, не смея ослушаться, посылают комиссаров. Не для того, чтобы поддержать восстание, а чтобы следить за событиями. Париж находится в страхе и неизвестности. Родственники узников, их друзья, все, кто страдает от существующих жестоких порядков, выходят из домов и, переходя от улицы к улице, приближаются к кварталам, где господствуют шум и волнение, и стараются получить хоть какие-то сведения.
Несчастные узники, видя из своих решетчатых окон такое движение и слыша сильный шум, догадывались, что происходит что-то необычайное, но трепетали при мысли о том, как бы в результате предстоящих событий их положение не ухудшилось еще больше. Однако уныние тюремщиков, слова, сказанные на ухо составителям списков, испуг, причиняемый такими сообщениями, – всё это отчасти рассеивало сомнения. Скоро из случайно пророненных слов выяснилось, что Робеспьер находится в опасности. Тогда узники, собираясь толпами, дали волю своей радости. Гнусные доносчики, дрожавшие за себя, отводили в сторону подозрительных, старались оправдывать себя, уверяли, что не они составляли списки казней. Некоторые признавали себя виновными, но уверяли, что исключили много имен. В своем страхе эти подлецы обвиняли один другого и сваливали друг на друга свой позор.
Депутаты, разосланные секциям, без большого труда одержали верх над темными личностями, присланными от коммуны. Секции, уже отправившие свои отряды к ратуше, отзывали их назад, другие отправляли свои к зданию собрания. Дворец этот уже был достаточно окружен. Баррас пришел доложить об этом Конвенту, а потом поспешил занять место смененного к тому времени Ла Бретеша и привести Военную школу на помощь Конвенту.
Национальное представительство было теперь в безопасности. Появилась даже возможность идти на коммуну и принять на себя инициативу, которой та почему-то не принимала. Так и решили сделать. Леонар Бурдон во главе целой толпы двинулся к ратуше. «Иди! – сказал ему Тальен, занимавший президентское кресло. – Иди, и пусть солнце, когда взойдет, не найдет уже заговорщиков живыми!»
Бурдон по набережным прошел на площадь перед ратушей. Там еще оставалось множество жандармов, канониров и просто вооруженных граждан, присланных секциями. Один агент Комитета общественного спасения по имени Дюла оказывается настолько неустрашимым, что пробирается в их ряды и зачитывает декрет Конвента, которым члены коммуны объявляются вне закона. Уважение к этому собранию, именем которого в течение двух лет совершалось в стране всё, уважение к словам, закон и республика одерживают верх. Отряды разделяются: одни возвращаются домой, другие присоединяются к Бурдону – и площадь коммуны пустеет. Как те, кто собрались защищать ее, так и те, кто пришли захватить ее, рассеиваются по прилегающим улицам, чтобы занять все приступы к ратуше.
При водворившемся преувеличенном мнении о решимости заговорщиков почти полная их неподвижность в ратуше казалась до того загадочной, что страшно было к зданию даже подойти. Леонар Бурдон боялся даже того, что здание может быть заминировано. Однако ничуть не бывало. Собравшиеся просто совещались и спорили; предлагали писать к армиям и провинциям, но не знали, от чьего имени, и не смели ни на что решиться. Если бы
Робеспьер был человеком дела и отважно показался и пошел на Конвент, то положение депутатов стало бы весьма опасным. Но он был только ритором и к тому же чувствовал, что общественное мнение отвернулось от него. Настал конец ужасному владычеству. Всё повиновалось Конвенту, и объявление непокорных вне закона произвело волшебное действие. Будь Робеспьер даже одарен энергией, он упал бы духом от стечения обстоятельств, несравненно более сильного, чем всякая личная сила.
Декрет, объявляющий Робеспьера и его приверженцев вне закона, действительно поразил всех как громом, когда весть о нем с площади проникла в ратушу. Пайен, получив декрет, прочел его вслух и с большим присутствием духа прибавил к списку лиц, объявленных вне закона, «народ, находящийся на трибунах», чего в тексте не было. Против его ожидания, народ в ужасе хлынул вон с трибун. Тогда глубочайшее уныние овладело заговорщиками. Анрио вышел на площадь, думая произнести перед канонирами речь, но не нашел ни одного человека. Он выругался и воскликнул: «Как! Эти злодеи, которые спасли меня несколько часов назад, теперь меня же бросают?!» – и в бешенстве возвратился наверх с этим известием.
Заговорщики пришли в отчаяние: покинутые своими войсками, оцепленные войсками Конвента, они начинают винить и укорять друг друга. Коффиналь, энергичный человек, не встретивший надлежащей поддержки, выступает против Анрио и со словами: «Негодяй! Это ты нас погубил своей трусостью!» – бросается на него и вышвыривает из окна. Несчастный падает на кучу навоза, смягчившую падение, так что оно не оказалось смертельным. Леба стреляет в себя из пистолета; Робеспьер-младший выбрасывается из окна. Один Сен-Жюст остается спокоен и неподвижен, с оружием в руке, но не применяя его. Тут наконец Робеспьер решается покончить с собой и находит на это мужество в своем отчаянном положении: он спускает курок пистолета, но пуля, попав выше губы, только проходит через щеку и легко ранит его.
Между тем несколько смелых людей – упомянутый уже Дюла, жандарм Мерда и несколько других, – оставив Бурдона с отрядами на площади, поднимаются по лестнице, вооруженные саблями и пистолетами, и входят в залу совета в то самое мгновение, как раздаются два выстрела. Муниципальные чиновники хотят скинуть с себя шарфы, но Дюла грозит саблей первому, кто это сделает. Все остаются неподвижными. Немедленно схвачены Пайен, Флерио, Дюма, Коффиналь и другие; раненых уносят на носилках, и шествие с триумфом направляется в Конвент.
Победные крики раздаются вокруг залы и оглашают ее своды. Тогда крики «Да здравствует свобода! Да здравствует Конвент! Долой тиранов!» раздаются отовсюду. Президент произносит следующие слова:
– Представители! Робеспьер и его сообщники за дверями вашей залы. Желаете вы, чтобы их доставили сюда?
– Нет! Нет! – кричат множество голосов. – Казнить заговорщиков!
Робеспьера с остальными переводят в залу Комитета общественного спасения. Его кладут на стол и подпирают ему голову несколькими картонками. Он сохраняет полное присутствие духа и бесстрастный вид. На нем синий фрак – тот самый, что был в день празднества Высшего существа, – нанковые штаны и белые чулки, спустившиеся к щиколоткам. Кровь льется из раны, и Робеспьер утирает ее чехлом от пистолета. Ему время от времени подают клочки бумаги, и он утирает ими лицо.
