Но постепенно опыт и жизненная мудрость старшего стали всё-таки влиять на Джона, и тот обнаружил, что внемлет этому опыту и этой мудрости с жадностью. Прежде он никогда не подчинялся полностью чужому авторитету, но теперь ему этого хотелось.

— Я всегда был весь в себе, — признался он Шерлоку. — Наверное, потому, что не встречал натуры, более сильной, чем моя собственная. Но вы — другое дело. Кажется, меня не просто тянет к вам, меня тянет за вами, и я не сопротивляюсь.

Действительно, Шерлок стал замечать, что, общаясь с ним, Джон становится мягче, в чём-то начинает терять уверенность, в чём-то, наоборот, обретает её. В его душе словно совершалась борьба между привычными представлениями и тем новым, неодолимым, жадно влекущим к себе, что вносил в его сознание этот странный отшельник-романтик, сильный, замкнутый, ироничный, но в чём-то удивительно, до беззащитности простодушный.

— Знаете, кто вы? — однажды сказал Джон своему товарищу. — Вы — одинокий рыцарь.

— Вот как? — Шерлок удивился не столько этому определению, сколько восхищению, прозвучавшему в тоне и в голосе Клея. — Это что ещё за герой?

— Я в детстве читал про него в одной сказке, — пояснил Джон. — Сказки всегда были моей слабостью. Был такой рыцарь в средневековой Англии — говорят, это даже и не сказка, а подлинное предание. Он ездил по свету и искал зло, чтобы сражаться с ним. Он был всегда один, даже оруженосца с ним не было: все они бежали от него, когда узнавали, что он сознательно ищет опасности, и нет такого врага, перед которым он отступил бы, даже если враг был много сильнее. Но рыцарь при этом был отважен, умён и силён. И потому побеждал. Он встречал сотни хитрых и коварных врагов и умел перехитрить их, но никогда не поступал с ними подло — в конце схватки он всегда выходил с врагом лицом к лицу. Его отличало от Дон-Кихота именно то, что он знал цену себе и своим врагам и не верил в абстрактное всемогущество добра. Ему было ведомо, что на Земле Враг рода человеческого очень силён, а люди перед ним слабы, и лишь Божья помощь спасает тех, кто в неё верит. Поэтому силы добра и зла в мире людей равны, и надо вечно сражаться, чтобы зло не брало верх. Этого героя так и прозвали — Одинокий рыцарь. И, по-моему, вы на него похожи.

Шерлок рассмеялся:

— Лестно. Но это было в прошлом, Джон. И мне сейчас кажется, что в очень далёком прошлом.

Этот разговор происходил вечером, вскоре после ужина.

Оба заключённых сидели на заросшем травой бугре, неподалёку от своей хижины. В просвете высокой изгороди чернел лес, над лесом быстро тускнело и гасло небо, звёзды, будто иглы, одна за другой прокалывали синий шёлк небосклона и начинали мерцать, становясь всё крупнее, соединяясь в созвездия. Одно из таких созвездий возникло прямо над головами в виде громадного сияющего ромба. Казалось, оно, как сачок, готово накрыть сидящих под ним людей.

— Крукс аустратис. Южный крест. — Прошептал Шерлок, любуясь созвездием. — Когда-то меня мучило желание увидеть его. И вот он надо мной, неизменно, каждую ночь.

— За что ты ею? — вдруг спросил Джон.

— Кого? — спросил Шерлок, не поворачивая головы. — Созвездие?

— Не притворяйся! За что ты застрелил того человека? Кто он был?

Мистер Холмс пожал плечами:

— Тебе это интересно?

— Да. Впрочем, если не хочешь...

— Хочу. Он был адвокатом. Его звали Годфри Нортон. А за что...

Несколько мгновений он колебался, потом посмотрел на Джона и улыбнулся:

— Я расскажу. Мне давно хочется рассказать. Но сначала, Джон, признавайся: был ли ты когда-нибудь влюблён? То есть нет! Влюблён ты, конечно же, был. А вот любил ты или нет?

Клей покачал головой:

— Нет. Влюблён, да, ты прав, бывал и не раз. А полюбить так и не успел. И, вероятно, теперь уже не успею.

— О, только без упрёков! — воскликнул Шерлок.

— Это не упрёк. Напротив, пожалуй. Если бы не ты, если бы меня сцапали лет на десять позже, то, возможно, я успел бы полюбить, но и натворил чего-нибудь совсем гнусного. И тогда меня, во-первых, уж точно повесили бы, а во-вторых, я был бы на том свете среди самых последних мерзавцев.

— Как знать! — возразил Шерлок. — А может, ты успел бы взяться за ум и бросить свою блистательную карьеру.

— Кто? Я? Никогда! Для этого мне надо было сначала с тобой познакомиться, а я этого не жаждал! — полушутя, полусерьёзно воскликнул Джон. — Но продолжай, пожалуйста. Неужели я тебя правильно понял? Неужели это случилось с тобой из-за?..

— Ты угадал, — кивнул Шерлок. — Из-за женщины.

— Не может быть! — вырвалось у Клея.

— Те же самые слова произнёс мой единственный друг — доктор Уотсон, когда узнал о случившемся. — Усмехнулся Холмс. — То же самое говорил мой брат. Никто не мог поверить. Я и сам до сих пор едва верю, что в моей жизни было это счастье, что я не придумал его.

— Во Имя Божие, Шерлок, что ты именуешь счастьем? Пертскую каторгу?!

Холмс снова улыбнулся:

— Нет. Но если бы мне предложили всё вернуть назад и не попасть сюда, не носить кандалов, не махать киркой в карьере, но отказаться от этого счастья, я бы оставил всё, как есть. Это правда.

— Да-а-а! — Джон смотрел на своего товарища со всё большим изумлением. — Ну, так расскажи же мне эту историю. Уверен — это нечто удивительное.

— Удивительное! — подтвердил Шерлок. — Но, наверное, только для меня. Хотя мне интересно, что ты обо всём этом скажешь, когда я закончу свой рассказ. Только прежде, чем я его начну, дай мне слово, что никому, никогда и ни ради чего не повторишь этого рассказа. Более того — не упомянешь ни одного факта, который узнаешь от меня. Я имею в виду те факты, которые не были сообщены суду. Идёт?

— Даю слово!

Клей торжественно перекрестился.

— Ну, тогда вот тебе всё, как на исповеди. Начать придётся издалека. Восемь лет назад, в восемьсот восемьдесят восьмом году, ко мне обратился за помощью один европейский монарх. Он рассказал о щекотливом деле, которое поставило его в затруднение. Дело в том, что его величество собрался жениться, а одна дама, его прежняя знакомая, желала воспрепятствовать этому.

— Опрометчивая связь? — усмехнулся Джон.

— Ну да, для короля любая связь, о которой узнают в его окружении, опасна. А тут накануне свадьбы он получает предупреждение, что в случае, если не разорвёт помолвку, его невеста, благовоспитанная юная принцесса, получит в подарок фотографию, на которой его величество запечатлён с красавицей-артисткой. Даже не с дамой высшего света! Эту артистку звали Ирен Адлер, она была певицей и прежде пела в Ла-Скала, потом много ездила с концертами. С королём познакомилась в восемьсот восемьдесят третьем году и вскружила ему голову, как делала это со многими мужчинами до него. Потом они расстались, но узнав о брачных планах его величества, Ирен захотела этому воспрепятствовать.

— Смелая дама! — воскликнул Джон.

— О, она куда смелее, чем тебе кажется сейчас! — в голосе Шерлока восхищение смешалось то ли с сожалением, то ли с грустью. — Она понимала, что король употребит все усилия, чтобы отобрать у неё роковую фотографию, понимала, что в крайнем случае пойдёт даже на насилие. Но именно это её и раззадорило: она, как и ты, как и я, любит вызовы, любит опасность.

— Так ей лучше было бы родиться мужчиной.

— Для неё, возможно, лучше, — кивнул Шерлок. — Но как же тогда я? Словом, король попросил меня добыть злополучное фото, и я стал следить за Ирен Адлер. Я употребил самые тонкие уловки, чтобы перехитрить её, но у меня ничего не получилось.

— Не может быть! — не удержался Джон.

— Второе «не может быть» за десять минут — это многовато, сэр. Неужто ты и впрямь думаешь, что я ни разу в жизни не терпел поражений? Меня сумели обвести вокруг пальца четыре раза за всю мою карьеру. Трижды это удалось мужчинам, причём двоим из них просто случайно повезло. Говорю это не из больного честолюбия, а потому что так оно и было. Четвёртым противником, одолевшим Шерлока Холмса, стала Ирен Адлер. Она меня перехитрила. Каким образом, слишком долго рассказывать. Правда, даром мои усилия всё же не пропали: при всей своей отваге мисс Адлер была слишком умна, чтобы не понять: следующая моя попытка может оказаться более удачной, а король придёт в ярость и может действительно пойти на самые крайние меры... В письме его величеству Ирен поклялась, что не станет более угрожать ему, а фотографию оставит у себя лишь как защитное оружие, дабы король не смог в дальнейшем отомстить ей за пережитые волнения. И он поверил, потому что знал, как твёрдо эта женщина держит своё слово.