Я долго не мог заставить себя вернуться домой и всё это рассказать Ирен. Сначала нужно было, но крайней мере, до конца успокоиться. И я решил побродить вокруг Бейкер-стрит, по соседним улочкам, приводя свои мысли в порядок. Эта прогулка продолжалась минут двадцать, как вдруг Ирен вынырнула из-за угла и сама подошла ко мне. Увидеть меня из окна она никак не могла. Странно. Но, посмотрев ей в лицо, я понял, что она всё знает, а влажный подол её пальто и вуаль подтвердили мою догадку. «Ты шла за мной следом!» — воскликнул я. «И всё слышала, — кивнула Ирен. — Я стояла в коридорчике, возле самой двери Годфри. А он даже не старался говорить очень тихо. Прости меня, Шерлок — наверное, так тебя ещё никогда не унижали!» — «Вряд ли мистер Нортон тот человек, чьи оскорбления могут унизить, — возразил я. — И поверь, я всё равно придумаю, как с ним справиться». — «Он слишком хорошо всё продумал, — покачала головой Ирен. — Но меня всё же недооценил. Что же, в конце концов, другой путь ты предлагал, но он отказался. А теперь решено: или мне, или ему не жить на свете!». Я понял, что убеждать её бесполезно. Как понял и другое: есть только один способ, один-единственный, её спасти, и сделать это могу только я, мужчина, который её любит.

— Да, — прошептал Джон Клей. — Да, это мог сделать только ты. Но, выходит, это было продумано — ты не сгоряча пальнул в этого мерзавца. А если план был продуман, то как же всё-таки ты мог прогореть?

— Сейчас узнаешь, — Шерлок странно усмехнулся. — Рассказывать осталось немного. Я предложил Ирен развеяться, а для этого пойти в ресторан с хорошей кухней и хорошей музыкой. Она, к моей радости, согласилась. К моей радости, потому что, признаюсь, я не просто хотел провести с нею вечер. Выйдя из дому первым, чтобы взять кэб, я остановил на улице мальчишку — у меня, знаешь ли, их был целый штат уличных оборванцев. Мальчишке я дал соверен и велел отнести записку Уотсону. В записке я просил доктора приехать на Бейкер-стрит к пяти утра, но войти, по возможности, не производя шума. Миссис Хадсон я тоже предупредил. Нужно было опередить Ирен, не дать ей исполнить страшное намерение, в котором она была тверда, как и во всём, что когда-либо задумывала. И медлить она не станет, я в этом не сомневался...

В ресторане Ирен была удивительно весела, шутила, хохотала, беззаботно, как настоящая нимфа. Ей захотелось танцевать, и она попросила: «Пригласи меня!» Я честно предупредил, что не умею танцевать. Она возмутилась: «Человек с таким божественным слухом не может быть полным медведем!» И я, честное слово, не обманул её ожиданий — всё получилось здорово. Особенно вальс. Ты когда-нибудь танцевал вальс, Джон?

— Ещё бы! — глаза молодого человека блеснули. — Замечательный танец! С вальсом у меня связана одна интересная история в замке Блауштайн, в Германии.

— Это где исчезло фамильное кольцо с чёрным бриллиантом? — спросил Шерлок. — Так и знал, что — твоя работа.

— Ну и память у тебя! Совершенно верно. Но кольцо — пустяки. Какая там была блондинка, племянница барона Фридриха фон Блауштайна! Светлые кудри, кожа, как тончайший шёлк, запах жасмина и вальс... Сказка! Но я опять прервал тебя. Извини. И так?

— Итак, осталось совсем немного. Вечер в ресторане прошёл тоже, как в сказке. Мы оба знали, что должно произойти следующим утром, и оба вели себя так, словно нас ожидали долгие-долгие годы безоблачного счастья. Я заметил, что освободился один из отдельных кабинетов ресторана, и мы попросили перенести наш заказ туда. Там стоял рояль, маленький, дешёвый, не слишком хорошо настроенный. Ирен села за него и запела. У неё контральто, чрезвычайно редкий голос. И очень необычный: на высоких нотах это голос сирены или богини, на низких — голос юноши. В пении Ирен удивительно раскрывается, вся страстность натуры, которую она обычно умело скрывает, выходит наружу, и это делает её ещё более прекрасной.

Около двенадцати ночи мы уехали. Голова у меня оставалась ясной — я выпил в ресторане немного вина и совершенно этого не почувствовал. Мы легли поздно, и под утро Ирен уснула, а я не сомкнул глаз. Да и не смог бы уснуть... Без четверти пять я встал, неслышно оделся и вышел. Внизу, в гостиной, меня ждал встревоженный Уотсон Я сказал, что мне нужно отлучиться часа на два-три, и объяснил его задачу: ни в коем случае не дать уйти из дому Ирен, а уже если она наотрез откажется остаться, обязательно её сопровождать. «Будьте покойны!» — пообещал мой друг. Кажется, он понял, что Ирен спит в моей комнате, понял всё, что между нами произошло, но не показал своего изумления. Впрочем, он был единственным человеком, который в то время мог догадываться о моих чувствах к этой женщине. Возможно, он стал замечать их куда раньше, чем я сам понял, что со мною происходит. Он видел фотографию, которая постоянно стояла в моём кабинете, на секретере, слышал те немногие слова, которые я говорил о ней, когда изредка позволял себе вспоминать те давние события. И этот самым невероятным образом ставший закономерным конец истории вряд ли слишком его изумил.

Попрощавшись с Уотсоном, я вышел из дому. Было бы лишним говорить, что я изменил свою внешность, но лишь совсем чуть-чуть — большой необходимости меняться не было: вряд ли там, куда я направлялся, меня могли знать в лицо. Только одеться пришлось в простую поношенную куртку и кепку, под стать тем местам.

В предрассветной полутьме и затем уже в сером рассветном мареве я около часа колесил по Лондону, пока окольными путями не добрался до Степни. Ты вряд ли хорошо знаешь этот, пожалуй, самый захолустный и унылый район Лондона — такому мастеру, как Джон Клей, среди беднейших доходных домов делать нечего. Разве что приходилось там скрываться.

— А, кстати, однажды приходилось, — подтвердил Джони. — И, ты прав — ощущение именно уныния... Но давай не будем отвлекаться на меня, а?

— Давай. Дом, в котором поселился Годфри Нортон, одним торцом выходил на небольшой заброшенный пруд и заросший садик. Оттуда я мог спокойно осмотреть окна, ибо, по счастью, окно Нортона смотрело именно в ту сторону. Света в этом окне не было, но когда я уже собирался покинуть садик и войти в дом, обогнув его со стороны улицы, свет зажёгся, и я увидел фигуру мистера Годфри, шагавшего по комнате взад-вперёд. Это была его характерная манера, я заметил её ещё тогда, когда следил за ним и Ирен восемь лет назад. «Не спишь, — подумал я. — Тем лучше!». Сказать по правде, я очень боялся, что придётся стрелять в спящего.

Мой план был продуман до тонкостей, но, клянусь тебе, когда я вошёл и стал подниматься по скрипящей деревянной бесконечной лестнице, у меня заныло сердце. Сто раз рискуя быть убитым, кидаясь в кромешную тьму, в закоулки комнат или улиц, во время погони, в самых разных ситуациях, — я спускал курок, целясь в человека, трижды в перестрелке мне пришлось убить преступника. Но то была схватка, равная борьба, с равным риском...

Шерлок умолк, переводя дыхание, и Джон задумчиво проговорил:

— Ну да, а убийство представлялось тебе чем-то иррациональным. Хотя и психологию, и анатомию убийств ты знаешь наверняка досконально.

— Я специально изучал литературу на эту тему, — подтвердил Холмс. — Но чем мне могли в данном случае помочь психология и анатомия? Итак, я поднялся на третий этаж. Комната Нортона была на четвёртом. Никто не видел меня, когда я шёл по этому громадному человечьему муравейнику. В таких домах, как этот, на постояльцев обращают мало внимания. А привратник спит в своей комнатушке, нимало не беспокоясь о том, что не заметит, как кто-то вошёл либо вышел. В кармане у меня была связка отмычек, и я даже знал, какой именно воспользуюсь — я успел глянуть на замок, когда был в этой комнате прошлый раз.

Когда я был уже на третьем этаже, сверху, с пятого, кто-то направился вниз, и я нырнул в длинный коридор и встал, прислонившись к стене, чтобы не быть очень заметным, если идущий вниз мимоходом глянет в сторону. Даже пачку папирос достал и сделал вид, что закуриваю. В коридоре между тем появилась какая-то заспанная женщина с корытом подмышкой, плюхнула его на пол и стала что-то туда складывать. Я пошёл в глубину коридора, зная, что он изгибается, уходя в другое крыло дома.