В щёлке вдруг показался северянин, так близко, что хмельной жар дыхания сушил влагу на щеках. Варвар глядел с холодной серьёзностью, словно изучал свою жертву. На секунду Ансельмо показалось, что перед ним глаза человека, а вовсе не зверя, не знающего сочувствия.

Норманн долго выдохнул:

— Стюр мне друг. Плевать, что он сделал, я не дам его убить.

Монах не понял ни слова на варварском языке, но подспудно до него дошло, что речь о Стюре и воину тот не безразличен. После викинг ушёл восвояси, а Ансельмо ничего не осталось, как переждать ночь в сыром хлеву. Стоило душевной агонии потухнуть, накатила смертельная усталость. Тело обмякло и отяжелело, но леденящий страх поминутно отгонял сон. После полуночи разгорячённые выпивкой налётчики снова ворвались на деревенские улицы. Падальщики, пьянеющие от запаха крови, рыскали по дворам, ругались, стонали и исходили безумным гоготом. Их манил свет непотушенной свечки в оконце, шорохи за стенами и запах дыма из слабо тлеющего очага. Раз за разом Йемо вздрагивал от звука выбитой двери и женского плача. Никто не кричал и почти не сопротивлялся, но в этой шепчущей тишине безумие подползало ближе и ближе, легко касаясь кожи своей холодной чешуёй. В молитве монах исступлённо благодарил Бога, давшего ему приют в этом сарае и уберёгшего от расправы. Уже на пороге царства Морфея он осознал, что молится не Богу, а вдрызг пьяному белобрысому дикарю.

Проснулся монах оттого, что в него любопытно тыкался бурый телёнок. Вместо подушки — охапка соломы, вместо одеяла — кем-то заботливо наброшенный плащ. Ансельмо нашёл ботинок, который ночью спал с ноги, надел накидку и, корчась от боли, вышел из хлева. Солнце стояло высоко. До того потеплело, что с соломенных крыш стекала талая вода. Шагах в пяти вчерашний подлец беззаботно справлял нужду. Только сейчас Ансельмо обратил внимание, какие у того длинные волосы: пшеничные космы спускаются волнами едва ли не до пояса, отдельные прядки убраны в косицы и перехвачены железными прикрасами. Одежда у варвара такая же, как у тех, что побывали в монастыре.

Юноша тихонько подкрался сзади, однако номер не удался: викинг вздрогнул, круто повернул назад и чуть не обдал монаха струёй.

— Тебе это нравится, что ли?! — зашипел сердитый Ансельмо.

— А тебе? — воин рассмеялся, стряхнул конец, натянул штаны.

— Ты знаешь латынь, — глаза Йемо округлились, что два медяка.

— Да все мы ваше поповское наречие знаваем!

— Знаем, а не знаваем.

— Плевать! Благо не первый год к вам ходим.

— Так чего ж на латинском не изъясняетесь?

— Да ненавидим мы ваш поганый язык! — варвар, подбоченившись, сплюнул. — Чего тебе еще надо, трэлл? — он нагло ухмыльнулся. — Понравилось спать со скотом?

— Зачем ты привёл меня сюда ночью?

— За девку принял, — покривившись, норманн оглядел Ансельмо с головы до ног. — Пьяный был.

Обида кольнула сердце. Конечно, варвару и в голову бы не пришло спасать кого-то от своих же.

— Где Стюр?!

— На что он тебе?

— Ты знаешь!

— Почём мне знать? — викинг приосанился, важно повёл рукой — ну прям красный молодец! — Не горюй. Стюр сегодня с утра пораньше забрал твою соплячку. Приглянулась она ему.

— Как забрал? Куда? — растерялся Ансельмо.

— Ну, себе и забрал. Тирой. Она же сама просилась в рабыни!

— Что это — тира, трэлл? Отчего вы нас так зовёте?

— А как вас ещё звать! Вот ты — трэлл, я — хольд или хольдар. Ты дурак, что ли? Простых вещей не понимаешь? — викинг почесал в затылке. — Есть ярлы, карлы и трэллы. Ярлы первые по рождению. В дружине их хольды — наследные воины.

— Но…что с Олальей? Что с ней будет?

— Вот пристал! Да ничего не будет — поплывёт с нами в Компостелу. …Ежели Стюр раньше от неё не отделается.

Ансельмо в запале схватил воина за грудки:

— Отговори их!!!

Тот нахмурился, отпихнул навязчивого монаха.

— И не подумаю! Мне до вас и дела нет!

— Да вы!.. Да ты!.. Она вам не игрушка, слышишь! — юнец грозно подступил к рослому мужчине. — Я вам не дам увести Лало, нехристи богомерзкие!

По правде говоря, наш варвар доныне не видывал и трэллов, что отважатся глядеть в глаза при разговоре, а тут… ну прям бог мести Видар! Очами так и мечет молнии!

— Да кто ты такой?

— Я праведный христианин, язычник!

— Щас отведу тебя в хлев и отдеру розгой по-нашенски, по-язычески! Как Водан завещал, — викинг занёс руку, но парня не тронул. Никто не решался первым отвести взгляд.

— Хорошо. — Ансельмо выпятил грудь, но подрагивающий, как у дитяти, подбородок выдавал настоящие чувства. — Я поплыву с вами.

Воитель рассмеялся громовым басом.

— На вёсла сесть хочешь?

— Коль прикажешь — сяду.

Норманн опешил. Пристальней вгляделся в бесстрашные карие глаза.

— Чего это ты удумал?

— Сделай меня своим трэллом.

— На кой?

— Сделай и всё тут!

— Ты будешь рабом.

— Если Олалья рабыня, я тоже буду.

Викинг помрачнел вяще прежнего. С минуту молчал.

— Нет, — и упрямо двинулся по своим делам. Ансельмо подскочил, бросился вдогонку, не давая нормандцу прохода.

— Как «нет»?! Да ты хоть понимаешь?.. Если… если ты не возьмешь, другие возьмут! Понял?! Тебе же хуже будет!

Северянин не верил жалким угрозам. От такого никудышного трэлла толку мало: возрастом мал, да и рос, не как честный крестьянин, привычный к пахоте и хозяйству, а хилым послушником в монастыре. Но мужчина не стал спорить. Около дома на цепи сидела старая дворняга. Когда викинг прошёл мимо, пёс вскочил, начал истошно лаять и кидаться. Ансельмо с опаской глянул на зверя, затем недоумённо посмотрел на остановившегося язычника. Тот вынул из поясной петли секиру. Замер, как будто в нерешительности. И вдруг так крепко замахнулся, что начисто отрубил псу башку с одного удара.

Снег почернел от крови. Ансельмо с силой зажал рот ладонью: то ли испугался, то ли сдерживал рвоту. Воин хладнокровно вычистил оружие в снегу, сунул обратно в петлю. Нагнулся к трупу дворняги, железный ошейник сошёл легко — головы-то нет. Крепкая рука обломала ржавые звенья. Сперва монах в ужасе отпрянул, когда варвар поднёс к его шее толстенное грубое кольцо с только что прибитой собаки. Но в конце концов сдался. От лязга защёлки сердце чуть не остановилось. Тяжесть холодного металла проникала в самое нутро. Это унизительней стыда, унизительней боли, унизительней насилия.

— Всё, — викинг задержал на Йемо серьёзный взгляд. — Твоё желание исполнено.

— Мои права, — промямлил Ансельмо, еле ворочая языком.

— Какие ещё права?

— Права трэлла.

Вои вновь рассмеялся.

— У трэлла нет прав. Но ежели тебе интересно, могу рассказать, что трэллам воспрещено. Во-первых, носить платье. Во-вторых, иметь оружие и прочий скарб. В-третьих, носить длинные космы. И ещё, — мужчина от души хлопнул монаха по выбритой, как того требовал постриг, макушке и потеребил чёлку, — кудряхи всё ж придётся отпустить. Уж больно по-дурацки выглядишь!

Не тратя времени до отбытия в Компостелу, Ансельмо испросил у новоиспечённого хозяина позволения отправить родителей в последний путь по христианскому обычаю. Он нашёл в сундуке кой-какую отцовскую одежду: домотканая рубаха, штаны, кожаный пояс, переоделся мирянином, уложил тела родителей на волочень, укрыв сверху пустыми мешками для зерна, и сам впрягся в оглобли. Всех лошадей в деревне прибрали к рукам налётчики, так что до кладбищенской дороги Ансельмо волочил ношу на пару с местным кузнецом. Снег начал быстро таять, дорогу размыло, старые башмаки набрали влаги, утопали в слякоти, ноги проваливались в грязевые ямы. Тяжёлые брусья с привязанными к ним телами волочились неохотно, под них набирался снег, а на большой дороге так вообще тянуть стало невозможно.

— Тьфу! Ну задал ты старику работёнку, парень! Зимой-то переть волочень в такую даль! Нет, не по мне эти хлопоты! — кузнец бросил свою оглоблю и, бранясь про себя, потопал назад к деревне.