Стюр, видный молодой мужчина с бородкой, копной распущенных почти чёрных волос и острым взглядом карих глаз под низко посаженными бровями, огляделся по сторонам. Оценив размеры помещения, он присвистнул. В башне, как видимо, находится скрипторий. Чуткий нос уловил стойкий волнующий запах. Аромат висит в воздухе до того плотно, до того густо, что на миг закружилась голова. Всё здесь дышит единым духом тленной старины: стены, предметы и особенно монахи. Но в воздухе как будто витает тонкая струйка цветов и душистых масел, такая свежая и дурманящая.

Огмунд фыркнул, как конь, от души потряс головой:

— Ну и ну! Аж слёзы набежали…

— Разит старичьём.

— Уж как разит!

— Они здесь все?.. И все мужики?

— А то. Мужской ведь монастырь.

— Ну и ну.

Стюр спрятал меч, влеготку прошёлся вокруг братии.

— Стариков нет.

— В прочих оплотах их было немало.

— И молодцев не видать. — Стюр остановился, резко подался в сторону какого-то чернеца. Тот попятился, за ним и вся братия. Воитель рассмеялся. — Эй! Эй вы! А кого это вы там прячете? В серёдке! Я всё ви-ижу, ха-ха!

Монахи насупились, сжались в купу плотней. Старшие заслоняли собой стариков и младших, которых и заприметил глазастый Стюр.

— Пошли отсюдава, братцы, — предложил один из викингов. — Хватаем вон ту серебряную махину и ворочаемся. Не охота мне лезть под подол этим женовидным, хоть они и в платьях.

Воины зычно рассмеялись. Двое подошли к массивной дарохранительнице на постаменте, которую их товарищ обозвал махиной

— Стюр, ты зверя-то своего из клетки не выпускай.

Викинги вновь распотешились. А Стюр знай себе похаживает вокруг да около, лыбится и высматривает кого-то в толпе. Тут первые ряды разомкнулись, и к ногам Стюра вытолкнули хрупкую русоволосую монашку.

— Олалья! Олалья! — закричали в толпе, но подойти ближе к варвару никто не решался.

Стюр рывком поднял девушку на ноги. Та дрожала всем телом, в зрачках пылало необоримое пламя. Викинг по-собачьи втянул носом чужой запах. В глазах разом потемнело, чресла прошибло жаром, рот наполнился слюной.

— Святые боги, — пробормотал кто-то.

— М-м-м, этот запах… Как те персидские благовония.

— Откуда? Ведь не чуяли…

— Это она. — Стюр мягко улыбнулся. Понюхал девчонку за ухом. Та подняла было руки, но слишком боялась мужчины, которому едва дотягивала до плеча. — Первый раз увидела мужика, да, милая?

— Как её сюда пустили? — викинги явно забеспокоились: их страшно тянуло к юной то ли монашке, то ли мирянке, а на пути стоял баламут Стюр.

— Ну… Может, спрятали от кого-то из нас, — совершенно очевидно, Стюр имел ввиду себя. Эта игра его забавляла. — Олалья, верно? — Он намотал на палец сусальный локон девушки, выбившийся из тугой причёски. На вид ей не больше пятнадцати лет. Тонкая белая кожа, кое-где усыпанная подростковыми прыщиками, просвечивает синие ниточки сосудов, до того нежная и бескровная. Черты лица точёные и ненавязчивые, задумчивая печаль напоминает лики ангелиц на соборах и кладбищах. Штрихи прямых светлых бровей дрожат над глазами цвета зимнего неба. Стюр игриво зарычал, бесцеремонно сжал рукой щёки бедняжки и щёлкнул зубами. — Съем тебя!

Птичка встрепенулась, хотела вырваться, но Стюр перехватил её за плечи и весело повернулся к побратимам.

— Вы, того… спускайте эту серебряную штуковину. А я малость задержусь.

— Стюр, ты не наглей, а! — возмутился Огмунд, который уже отдирал ножом позолоченные оклады книг и складывал в мешок.

— Не серчай, Огмунд! Может, я хочу оградить барышню от чужой грубости! — с этим бойкий варвар увёл куда-то плачущую монахиню через малые двери.

— Йутулов блудодей, — проворчал Огмунд.

— И не говори, — подал голос другой воитель. — За пять дней полдеревни покрыл, кобель эдакий.

Мужи громко рассмеялись.

— А в деревне-то…одни бабы. Видать, мужиков всех сгоняют в войско или сюда. Даже мальчиков.

— А мы и не против. Знаем, куда за рабами-трэллами обращаться.

— Думаешь, за таких много дадут?

— За Стюрову можно и бочку вина попросить. А то и целую свинью. Ха-ха!

Между тем окладов набрался полный мешок, двое мужей подхватили с постамента дароносицу, и компания собралась отчаливать. Растолкав монахов, викинги двинулись к большим дверям. Огмунд вышел через малые и сразу же услыхал доносящиеся из ближайшей кельи стоны. Открыл дверь.

— Давай уже, кобель. Мы уходим.

Стюр повернулся, не прекращая двигаться.

— Не могу! — мужчина осклабился, что сам демон. — Дева должна стать женщиной!

— Вот похабник. — Огмунд плюнул с досадой и захлопнул дверь с той стороны.

Когда налётчики ушли, монахи, рвя на себе остатки волос, ринулись пересчитывать нетронутый скарб, включая все монастырские деньги. Олалья, не выходя из кельи, пролежала лицом к стене до самых сумерек. Наконец дверь в коморку отворилась, и внутрь ступил еще один монах, освещая себе путь фонарём.

— Лало, — прошептал он, но ответа не последовало. Чернец поставил фонарь на стол, присел на лежанку. — Олалья, это я. Не бойся, они ушли.

Огонёк осветил ни то мальчика, ни то совсем ещё зелёного юнца с подстриженными чёрными кудрями и выбритой тонзурой на макушке, острыми скулами и тонкими губами. Разрез чёрных глаз кажется сродни восточному.

— Ансельмо, — несчастная повернулась, поднялась на локтях. — Я… я…

— Тише, — гость заботливо погладил её по щеке, кожа под пальцами еще мокра от слёз. Как будто опомнившись, Ансельмо вынул из рукава пряник и подал подруге. — Мы забудем об этом. Никто не посмеет…

— Нет! — Олалья рывком села. Сверкающие в полутьме глаза вспыхнули гневом. — Я ничего не забуду! И… Я должна…

— Ты должна выбросить весь этот кошмар из головы! — отрезал дрожащий от гнева Ансельмо, как следует тряхнув девчонку за плечи.

Олалья хрипло зарычала, высвободилась из чужих рук, слепо размахивая кулаками.

— Кошмар?! Кошмар, говоришь? Мне с ним было хорошо, как…ни с кем не было! — последние слова она буквально выплюнула в обидчика. Тот разом обомлел, сжал что есть сил рясу, но ничего не ответил. Казалось, Олалья пожалеет о своих словах, кинется обнимать друга, но девушка лишь пристально глядела на него, выжидая. — Ансельмо. Йемо, — гневные морщинки сошли с нежного лица. — Я не знаю, что со мною творится. Этот человек, его зовут Стюр. Прошу, ты должен найти его!

Ансельмо вылупил глаза, точно лемур. Детское лицо из белого стало серым.

— Йемо, я знаю, ты всё для меня сделаешь. Найди его и скажи, что я… что мне необходимо его видеть. Скажи что угодно, но приведи его ко мне! — и монашка в избытке чувств закрылась руками, выдохнув задушенные рыдания.

Из кельи Ансельмо вышел, шатаясь. В здании монастыря не было ни души: братия всем скопом патрулировала местность, чтобы, не приведи Бог, мадхус — языческие чудовища — не воротились. Одинокий монах заглянул к себе в комнату, достал из сундука старый плащ с капюшоном, пригодный скорее для дождя, нежели для снега, обулся в единственные свои ботинки, подбитые гвоздями, взял со стола фонарь, вздохнул раз— другой и отправился в путь.

Спустившись во двор, поёжился ни столько от мороза, сколько от страха перед стремительно надвигающейся ночью. У лесной межи мелькали десятки жёлтых огоньков — то монахи сторожат ветхую стену. Что ж, придётся изловчиться и промелькнуть незамеченным. Беглец надел капюшон, перекинул за спину дорожную сумку и поплёлся к лесу. У кордона нашёл годное тенистое место вдоль хлева, сунул фонарь под плащ, тишком прокрался. Оттуда зашвырнул в чащу камушек. Уловка сработала: монахи услыхали шорох и разом поплелись туда, где упал камень. Тем временем Ансельмо юркнул меж деревьев и был таков.

Дорогу к деревне путник знал хорошо, как-никак провёл там детство. А всё ж по тёмному густому лесу с единственным фонарём ходить ой как боязно. Да еще эта… Лало. Учудила, нечего сказать.

Безрассудство — переть посреди ночи в захваченную язычниками деревню, да ещё искать там злобного дикаря, который и слушать-то не станет — убьёт или ещё чего похуже. Но Ансельмо не рассуждал. Надо значит надо.