По сравнению с европейскими странами дела в Америке шли благополучно, возможно, даже чересчур. Экономика была на подъеме, и, казалось, расти она будет бесконечно. На протяжении четырех лет инфляция составляла ноль процентов. Средний экономический рост в год был равен 3,3 процента. Согласно данным Министерства финансов, опубликованным за день до встречи банкиров на Лонг-Айленде, за предыдущий отчетный год профицит бюджета США составил 630 миллионов долларов, а государственный долг сократился на 1 миллиард долларов. Лучшей экономической ситуации и представить было невозможно.
На фондовом рынке люди делали состояния практически из ничего. Фрэнсис Скотт Фицджеральд в рассказе «Мой невозвратный город» писал о том, что его парикмахер ушел на покой, заработав биржевой игрой полмиллиона долларов – почти в четыреста раз больше своей годовой зарплаты. Для многих игра на бирже стала своего рода наркотиком. Уоррен Гардинг и сам занимался ею, будучи президентом (хотя, разумеется, для президента это было вовсе не обязательно). Можно было покупать акции исключительно с маржой, для этого не нужен был никакой стартовый капитал. К примеру, можно было купить акций на 100 долларов с предоплатой в 10 долларов, заняв их у своего брокера, который, в свою очередь, занимал деньги в банке. Для банков были созданы самые благоприятные условия. Они брали деньги из Федерального резерва по ставке в 4–5 процентов и давали брокерам по ставке в 10–12 процентов. Как выразился один писатель, банки оказались «в положении, когда им неплохо платили просто за то, что они существуют».
Покуда акции росли в цене, то есть на протяжении почти всех 1920-х годов, система работала прекрасно. При этом любому мало-мальски грамотному экономисту было ясно, что между ценой большинства акций и ценой компаний, которыми они были выпущены, не было никакого прямого соответствия. Если общий национальный продукт (измеряемый валовым внутренним продуктом) вырос за десятилетие на 60 процентов, то акции поднялись в цене на 400 процентов. Цены на акции были очевидно раздутыми и не имели ничего общего с увеличением доходов или увеличением производства; они держались на таком высоком уровне только благодаря желанию новых покупателей платить за них все больше и больше.
Большинство мелких инвесторов и не знали, что против них ведется крупная игра. Многие ведущие бизнесмены страны входили в синдикаты, внутри которых манипулировали ценами так, чтобы получить быструю прибыль за счет ничего не подозревавших вкладчиков. Джон Брукс в своей ставшей классической книге «Однажды в Голконде» описывал экономические махинации таких светил, как Уолтер Дж. Крайслер из корпорации «Крайслер», Джон Джейкоб Раскоб, председатель национального комитета Демократической партии, и Лизетт Сарнов, жена Дэвида Сарнова, главы Радиовещательной корпорации Америки (RCA). Некий брокер по их указке через определенные интервалы скупал крупные партии акций RCA, в результате чего их цена поднялась с 90 до 109 долларов. Подъем акций привлекал других инвесторов. Затем брокер продал все бумаги, и его клиенты получили прибыль почти в 5 миллионов долларов меньше чем за месяц. После этого цена на акции упала до 87 долларов, и все другие инвесторы понесли большие потери. Конечно, такие махинации – не повод для гордости, но в них не было и ничего противозаконного. С их помощью Раскоб заработал большую часть своего капитала, как и Джозеф П. Кеннеди, отец президента Джона Ф. Кеннеди.
В 1929 году Раскоб дал интервью журналу «Ледис хоум», которое было опубликовано под заголовком «Каждый должен быть богатым». В нем он утверждал, что обязанность каждого человека – разбогатеть посредством игры на фондовой бирже. Но к тому времени он уже распродал большинство своих акций, предвидя падение рынка. Лицемерие в 1920-х годах процветало, но немногие умели его различать.
Кредитные операции получили широкое распространение не только на растущем фондовом рынке, но и во всех других сферах жизни. Благодаря новой финансовой идее американцы вдруг получили возможность приобретать вещи, о которых раньше даже не думали, и притом сразу. Это называлось «оплата в рассрочку», и идея эта не только изменила привычки американцев, но и само их мышление.
Идея была необычайно проста. Допустим, радио стоит 100 долларов. Покупатель покупает его за 10 долларов, и каждые десять месяцев платит еще по 10 долларов. Продавец заключает договор с финансовой компанией на 83 доллара с 10-процентной переплатой, и всего отдает ей 93 доллара. Через десять месяцев финансовая компания отдает продавцу на 10 долларов больше за то, что он перевел ей все ежемесячные платежи. В результате к концу периода выплаты продавец получает 103 доллара, финансовая компания получает 7 долларов, а покупатель получает товар, о котором он раньше только мечтал. Как писал Луис Хаймен в своей истории потребительского кредита в Америке «Нация должников», система эта настолько завораживала, что каждый при ней чувствовал себя довольным. Потребители приобретали пылесосы компании «Репаблик файненс компани» (RFC) по процентной ставке всего в 1,05 доллара ежемесячно в течение пяти месяцев, что казалось сущим пустяком, но RFC и ее акционеры получали по такой схеме 62 процента всей прибыли. На такой математической основе и был построен весь новый мир.
«Покупай сейчас, плати позже» – таков был популярный девиз, и люди вскоре привыкли покупать в кредит все, что угодно – одежду, мебель, бытовые приборы, ванны, кухонные шкафы и, прежде всего, автомобили. Благодаря кредитам в домах американцев появились блестящие новые приборы, а дороги заполнялись новыми автомобилями. Кредиты превратили Америку в потребительский рай, которым она остается и поныне.
Все это поставило Америку в особое положение. На момент совещания банкиров на Лонг-Айленде она была самой быстро развивающейся в экономическом отношении страной, но и наименее опытной. Ее собственному аналогу Центрального банка, Федеральному резерву, насчитывалось всего тринадцать лет; и эта структура была настолько неуклюжей, что почти не годилась на решительные действия. Отчасти своей неуклюжестью Федеральный резерв был обязан отцу самого известного авиатора Америки, который в свое время входил в Комитет по банкам и промышленности при палате представителей. Как и многие выходцы из сельских областей Среднего Запада, Линдберг-старший испытывал стойкую неприязнь к банкирам с Востока США – он бы ужаснулся при мысли, что его сын однажды женится на дочери партнера Моргана – и желал, чтобы функции Центрального банка были распределены по нескольким финансовым институтам, а не сосредоточены в одном банке на Восточном побережье. По этим причинам он и его коллеги из Конгресса решили не создавать один центральный банк, как в других странах, а создать сеть из двенадцати независимых региональных банков, мягкий контроль над которыми осуществлял бы Совет управляющих Федеральной резервной системы (ФРС).
Это была довольно странная идея, которая остается таковой и поныне. Хотя все двенадцать банков сообща образуют некое подобие центрального банка и действуют от имени правительства, в то же время они остаются отдельными частными и коммерческими организациями с участием акционеров. С точки зрения правительства, их основная функция заключается в том, чтобы контролировать денежную массу в обращении, и это они делают, регулируя ставку рефинансирования, то есть процентную ставку, по которой резервные банки предоставляют деньги коммерческим банкам. Ставка рефинансирования – это основная ставка, на которую ориентируются ставки всех остальных банков.
В теории все двенадцать региональных отделений Федерального резерва равны между собой, но на практике ведущим игроком оказался Федеральный резервный банк Нью-Йорка под управлением Бенджамина Стронга. Как написал о Стронге Аллан Х. Мелцер в своей истории Федерального резерва: «Он считал, что из двенадцати резервных банков на одиннадцать больше, чем нужно». Под управлением Стронга нью-йоркский резервный банк вовсю пользовался своими преимуществами, а именно тем, что он был самым крупным из резервных банков, удобно расположенным в финансовой столице страны. Совет управляющих ФРС в Вашингтоне состоял преимущественно из некомпетентных в финансовом отношении лиц, назначенных президентом Гардингом. Кроме того, что самое важное, Стронг получил исключительное право представлять Соединенные Штаты в сделках с другими странами. Фактически Федеральный резервный банк Нью-Йорка и был центральным банком страны, а ведь именно этого и пытался избежать конгрессмен Ч. О. Линдберг.
