Евпраксия в этот миг кормила малолетнего сына, Ивана Фёдоровича. Апоница поднялся в светёлку княгини, находившуюся на третьем этаже княжеского терема. Он влетел без стука, но, увидев, как кормят княжича, тотчас отвернулся, стал извиняться и хотел даже выйти, но Евпраксия его остановила.

   — Что случилось, Апонюшка?

   — Нет-нет, ничего, я зайду попозже!

   — Ты говори, коли пришёл, я ведь чую, что с бедой явился, ещё вчера во сне матушка-покойница приходила, сидела напротив меня и молчала, — настойчиво, прерывистым голосом заговорила молодая княгиня. — А это к беде, сама ведаю. Чую, убили мужа моего, говори, не терзай душу, так легче пережить будет!

Последние слова Евпраксия почти выкрикнула, Апоница вздрогнул и, сам не желая того, выдохнул:

   — Да. Я сам его схоронил... Никто ещё о том не знает, я увидел свет в твоей светёлке, вот и решил зайти.

   — За что его убили?

Апоня пересказал всё, что произошло у Батыя, взглянул на княгиню. Та уже перестала кормить малыша, но всё ещё держала его на руках, отрешённо глядя в сторону.

   — Они придут сюда?

Дядька кивнул.

   — И возьмут город?

   — Нам их не одолеть.

Евпраксия несколько мгновений молчала. С открытым иконописным лицом, крупные черты которого невольно притягивали к себе восхищенные взоры окружающих, высокая, статная, с гибким станом, княгиня даже в этот трагический миг была столь хороша, что пестун молодого князя не мог оторвать от неё глаз.

   — Потому вам, ваша милость, лучше уехать. Я поговорю об этом с Юрием Игоревичем, — вздохнул Апоня.

Он взглянул на окаменевшую княгиню, всё ещё прижимавшую к себе сына, вышел из светёлки, спустился вниз. Заметала позёмка, шёл сухой снег, дядька натянул треух на уши, направился ко двору князя, чтобы и ему сообщить горестную весть. Он сделал несколько шагов, как вдруг за спиной раздался странный звук. Словно что-то упало. Апоница обернулся. В нескольких саженях от него лежало тело Евпраксии. В распахнутом настежь окне светёлки подрагивало пламя лучины. Он подбежал к княгине, заметил струйку крови, вытекающую из разбитой головы, и огромные остекленелые глаза, продолжающие сиять небесно-голубым светом. Апоня перевернул тело и увидел спелёнутого княжича. Дядька выхватил его, но и он оказался мёртв.

Шешуня рассказывал семнадцатилетнему князю Александру о разорении Рязани и подробности гибели рязанских князей, услышанные им от чудом спасшихся жителей. Слова таинника леденили душу. Несмотря на яростное сопротивление дружин Юрия Игоревича и его сородичей, соотношение сил было неравным. На одного русского дружинника приходилось больше тысячи монголов. Были захвачены и убиты все князья. Увидев племянника Игоревича Олега Красного, Батый, поражённый его красотой, готов был простить юношу, призвал своих лекарей, требуя от русича лишь одного, чтобы он принял их веру, но тот отказался, и его по знаку повелителя разрубили на несколько частей.

Рязань была взята на шестой день осады, 21 декабря 1237 года. Захватчики сожгли все церкви и дома, истребили всех жителей, не пощадив ни женщин, ни детей.

   — В народе говорят, сам Дьявол в облике Батыя пришёл на Русскую землю, — крестясь, шептал Шешуня, передавая страшные вести молодому новгородскому князю и его матери Феодосии.

   — А почему рязанцы ни к кому не обратились за помощью? — удивился Александр.

   — Юрий Игоревич посылал за подмогой к твоему дяде, Георгию Всеволодовичу, но тот отказал ему...

Александр вспыхнул, словно его самого обвинили в трусости и подлой измене.

   — Я не верю, чтобы дядя отказался придти на помощь... — пробормотал он.

Шешуня не ответил, шумно вздохнул, взглянул на княгиню. Но та молчала, сурово поджав губы.

   — Если б я заранее узнал, что монголы пришли на Русь и воюют Рязань, то пришёл бы Игоревичам на помощь! — твёрдо проговорил Александр.

   — Степняки сами теперь явятся сюда, ждать недолго! — с горечью усмехнулся таинник. — Они пришли всю Русь подчинить себе и не успокоятся, пока своего не достигнут. Их тьмы и тьмы, княже. Они прирождённые воины, могут сутками не слезать с коня, спать в седле, не есть и не пить. Они хитры и коварны, их сердца не знают жалости. Можно, конечно, сразиться со степняками и пасть с честью, всё так, княже, и не одни ещё рязанцы погибнут в этой кровавой сече, поверь мне! — Шешуня бросил испытующий взгляд на Феодосию, словно призывая её на помощь. — Тут не стоит рубить с плеча, Александр Ярославич, ох не стоит! И не о своём надобно думать да заботиться, об нашенском пришла пора, а то не ровен час некому будет! ...

Таинник даже взмок, столь много усилий ему потребовалось, чтобы выразить обыкновенную предосторожность. Он отёр рукавом кафтана лицо.

   — Я пойду!.. — шумно вздохнул он. — Гонец утром прискакал: Батый двинулся со своей тьмой на Коломну. Туда же вышел князь Всеволод Георгиевич, сын великого князя владимирского... Будем ждать вестей.

Шешуня смотрел в пол, нервно подёргивая вылинявшую рыжеватую бородку. На висках таинника уже серебрилась седина, и тёмные круги лежали под глазами. От того задиры десятского, каким он начал служить ещё Ярославу, осталась одна тень.

   — Но почему меня никто не известил? — Александр даже подскочил со стула. — Что происходит? Ведь уже рязанцы доказали, что в одиночку со степняками не совладать. А почему дядя нашей помощи не запросил?

   — Кто ж то ведает! — развёл руками Шешуня. — Вишь, он и сам навстречу ворогу не пошёл, сына направил, в том расчёт, видно, свой имеется! Прибежит за подмогой князь, никуда не денется! Мы все, дай-ка, свои зубы пообломаем на татарве этой. Шибко много её, сказывают!

Таинник взглянул на княгиню. Даже если б великий князь и прислал гонца звать новгородцев на подмогу, Феодосия настрого наказала Шешуне: того вестника перехватывать и заворачивать к Ярославу, пусть муж ведёт в помощь брату свою дружину, а сына не трогает. Дочь половецкого хана, как орлица, защищала своего любимца, не желая отдавать его на татарскую бойню. Она хоть и разрешилась полгода назад ещё одним отроком, примирившись с мужем, даже согласилась назвать его Ярославом, но рожала долго, тяжело, и младенец появился на свет крикливым, со сморщенным ярко-красным личиком. Повитуха, принимая роды, тотчас воскликнула: «Ой, болеть часто будет, береги его, княгинюшка!» Александр же родился легко и сразу привёл всех в восхищение: розовощёкий, с золотисто-курчавыми завитками волос, что по всем приметам свидетельствовало о счастье и удачливости, он не стал кричать, а мгновенно загугукал, улыбаясь всем лицом и сияя голубыми глазками. «Ну, княгинюшка, сын в рубашке родился. Отродясь такого красавца не видывала!» — пропела повитуха.

Феодосия вспомнила таинственные нашёптывания волхвов, их странные многозначительные взгляды и всё поняла. Потому и ныне защищала сына, как могла.

Княжич взъерошил копну потемневших волос — обликом, походкой, даже угрюмостью своей он всё сильнее походил на Ярослава — и сел на место.

   — А отца на подмогу призвали?

   — Нет, княже.

   — Почему?

   — Кабы ведали мы умыслы великого князя, ваша милость, так вам бы их сразу и обсказали. Слыхал только, что дружина вашего двоюродного братца Василько Константиновича заявилась во Владимир, а вот ушла ли со Всеволодом, опять не знаю...

   — Так узнай! А то не знаю, не ведаю, — передразнил его Александр. Он снова поднялся, не в состоянии сидеть на одном месте, кругами заходил по просторной палате, где обычно решались все княжеские хлопоты. — Ты кто у меня? Таинных дел разведыватель или офеня: чо слышал, то и лопочет! И что это выходит: разве мы в ссоре с дядей? Почему он не посылал за нами? Решил в одиночку отвоевать победу, так что ли? Или присылал, да меня не известили?

   — От тебя, князь ничего не утаиваем, — возразил Шешуня. — Сам, видно, решил, вот и сказ весь!