Сам же вернулся в шатёр, подскочил к дубовым сундукам, окованным железными лентами, которые узрел тотчас, едва, снеся голову магистру, открыл их. Они почти доверху были наполнены золотом и драгоценными каменьями.

   — Святая Богородица! — прошептал воевода и, перекрестившись, воровато оглянулся на Александра. — Ты, княжич, победил их главного злодея, а значит, всё это принадлежит тебе, а не дружине. Тут и делить нечего. Ты приказал их догонять, твой был общий умысел, твой и голова рыцарский. Никто возразить не посмеет!

Гундарь подразумевал, что малая часть этих богатств достанется и ему, а благодаря ей он наконец-то сможет не беспокоиться о своей многодетной семье.

   — Даже сам князь не посмеет отнять эти деньги у тебя, — заметив нерешительность на лице Александра, добавил воевода. — Он тоже привезёт немалый добыток!

   — Золото захвачено у новгородских купцов, — помедлив, возразил княжич.

   — Его отобрали крестоносцы, а мы отняли у них! — вскипел Гундарь. — Мы же отомстили за погибель офеней, и деньги сии заслуженная плата за нашу брань. А как же иначе? Послушай меня, Ярославич, тут всё по чести.

Несколько мгновений юный полководец раздумывал, опустив голову.

   — Мы всё сделали, как ты велел, мы победили, и не о чем дале рассуждать, — торопливо заговорил воевода, боясь, что княжич передумает. — Ты нас вёл, твоя воля во всём.

   — А коли моя воля, — неожиданно посуровел Александр, — так пусть снесут всё в общую кучу. А на совете воевод при дележе золота я сам расскажу о твоей заслуге и попрошу о награде. Негоже мне с первой брани о своей выгоде печься.

   — Княже! — не выдержав, бросился перед ним на колени Гундарь. — Поверь мне: из десятка походов только один бывает столь удачный, как этот! Тебе же скоро своей жизнью зажить придётся, Ярослав большую часть добычи свозит к себе, в Переяславль, а ты ныне и о матери должен думать, о новгородском доме, о будущей жене своей, детях. Без нужды живёт, кто деньги бережёт, так народ мудрых отмечает. Мы ворвались первыми в шатёр, нам и богатства эти.

Вдруг послышался странный шелест, точно кто-то выдохнул несколько непонятных слов за спиной у княжича. Александр резко обернулся, но никого не увидел, хотя явственно почувствовал, услышал чужое дыхание.

   — Быть может, и справедливы слова твои, воевода, но не хочу я в первом походе своём предстать перед всей дружиной упырём жадючим. Много хватать — своё потерять, а своё я по крупицам пока наживаю...

Ярославич вздохнул и, не сказав больше ни слова, вышел из шатра, оставив Гундаря с мрачным ликом, столь не по душе пришлись ему слова княжича. Воевода с шумом захлопнул крышки и кликнул сотника. Ещё через час новгородские дружинники, сидевшие в засаде, вывели из леса триста коней, захваченных без особого труда у крестоносцев.

Ярослав, узнав о самовольстве сына, пришёл в ярость. Он чуть с кулаками на Гундаря не набросился за то, что тот позволил княжичу взять власть на себя и начать действовать самостоятельно.

   — Не шуми, отец, — остановил его брань княжич. — Никто мне ничего не позволял, и вины в том нашего воеводы никакой нет. Я сам и власть взял, и все решения установил единолично, поскольку ты сам поставил меня на княжение в Новгороде. Вот я по праву князя и рассудил всё.

Александр проговорил эти слова тихим, спокойным голосом, привстав с лавки, на которой сидел, пригладил пятерней непокорный чуб, свисавший на лоб, и Ярослав словно впервые узрел перед собой не дитё, а взрослого сына.

   — Вон как, — промычал он, ещё не зная, то ли являть своим ликом гнев, то ли милость. — Вон как! Хыхх!

В другое время он бы не спустил нахальному мальцу такого самовольства. Озлило князя и то, что два сундука с золотыми да серебряными монетами Александр распорядился отдать в общее добро, от которого княжеской семье достались лишь крохи, ибо сам он большого добра у литвинов не сыскал. Однако сразу же по возвращении в Новгород ему доложили, что княжича Андрея привезли в Переяславль, и эта весть смягчила душу Всеволодовича.

— Хочешь единолично княжить? — усмехнулся он. — Начинай! Поглядим, какой из тебя правитель.

Вернувшись в Новгород, Ярослав не пробыл в родном доме и трёх дней. Представил сына на вече, нежданно похвалив его за успешный разгром крестоносцев и захват денег. Новгородцы с радостью согласились принять княжича своим распорядителем, и отец, слыша восторженные выкрики из толпы, прославляющие Александра, невольно скривился: не думал он, что в душе его когда-нибудь возникнет зависть к собственному сыну.

От горящих корней «золотого дерева», как звали тёмно-жёлтый пустынный кустарник, исходил приятный сладковатый дух. В просторной тёплой юрте, где собралась вся семья покойного Чингисхана, Батый сидел вторым по правую руку Угедея, рядом с царевичами Менге-ханом и Гуюк-ханом. Здесь же присутствовал и один из старых «цепных псов» Темучина Субэдей, вызванный на курултай из Китая. Его узкое, как бритва, лицо за восемь лет, прошедших после кончины великого завоевателя, казалось, побронзовело и стало ещё жёстче. Лишь редкая седая бородка да потерявшие свою чёрную густоту зрачки свидетельствовали о том, что время коснулось и его.

Угедей говорил тихим монотонным голосом, почти выпевая слова, но орлиный гортанный клёкот великого хана проникал в сердце каждого полководца.

— Живущий ныне в Поднебесной несравненный в своих подвигах Темучин, наш незабвенный Чингисхан, явился этой ночью мне во сне и сказал: «Я обещал сыну Джучи и своему внуку Батыю, отдавая улус на Яике, что мы расширим его пределы до самых северных и южных границ, включая Сибирь, Волжскую Булгарию, Каспий, Придонье и всю Русь, дабы завершить большой круг наших общих владений с центром в Каракоруме. Батый уже созрел, чтобы управлять северным царством. И помочь ему создать его должны все темники ханства». Мы не вправе ослушаться этого завета, и теперь пришла пора, дабы исполнить его... — Угедей медленным взором обвёл всех сидящих в юрте и не нашёл в их взглядах даже тени сомнений.

Батый чувствовал себя именинником. Настала пора обессмертить и своё имя, как когда-то это сделал его дед. Внук уже многое знал о Руси со слов оракула Ахмата. О том, сколь сильны русские витязи, потомки северных варягов. Закалённые холодом, долгой зимой, носящие шкуры диких медведей, они, как и монголы, с трёх лет учатся сидеть в седле, стрелять из лука и владеть мечом. За короткое время они сумели покорить кипчаков, булгар, ятвягов, половцев, не впустить к себе и железнобоких крестоносцев и проиграли лишь Субэдею на Калке. На него и был устремлён восхищенный взгляд молодого Батый-хана. Бухарский пророк предсказывал, что Булгарию, Каспий и Придонье завоевать особого труда не составит. Загвоздка выйдет с Русью.

— Какая? — тотчас насторожившись, спросил внук Темучина.

Когда восемь лет назад Ахмат, спасая свою жизнь, вызвался стать советником хозяина улуса на Яике, он не знал о Руси ничего. И первые рассказы напоминали страшные сказки: заросшие длинным волосом лесные люди в звериных шкурах, живущие посреди непроходимых чащоб и болот, наделённые могучей силой и коварством, — такими предстали русичи в воображении юного хана. Прошло недели три, в Каракорум заехали ганзейские купцы, и Ахмат, подружившись с одним из них, многое узнал о Пскове, Новгороде и Владимире, где купцу довелось побывать. Немецкий коробейник рассказал о величественных храмах из белого камня, о стальных мечах, каковые жёстче даже ганзейских, об удалых воинах, кои в силе, ловкости и сноровке не только не уступают знаменитым Христовым рыцарям, но и превосходят их в доблести. Купец начертал и карту городов, рассказал о богатстве теремов, о красе русских женщин, и в одну из ночей пытливый дух пророка, освободившись от тела, отважился полететь на север и вскоре достиг Новгорода.