Василий сбегал, принёс кувшин, князь осушил его наполовину.
— Я люблю её, понимаешь? — прошептал он.
— Нет, не понимаю, — насупившись, упрямо произнёс Василий.
В разгар собственных предсвадебных торжеств пришло приглашение на свадьбу от Андрея. Тот одну свадебную «кашу» у тестя в Галиче уже справил, о чём Александра даже не известил, и теперь приглашал на другую — владимирскую.
— Не поеду, — тотчас заявил новгородский князь.
— Ну как это, брат же он тебе и великий князь! — возразил Шешуня.
— Скажусь больным. Он же из вежливости, чтоб молве угодить, меня приехать просит, а в душе только и молится о моей кончине! — распалился князь.
— Типун тебе на язык, Ярославич! — осерчал таинник. — Разве можно такое про родного брата!
— А то ты не знаешь!
Они помолчали. Упрямство князю передалось от отца. Того тоже переубедить в чём-то было трудно.
— Одно дело обиды, размолвки, на то есть и свои причины...
— Какие?
— А Гундарь тебе ничего не рассказывал?
— О чём?
Шешуня тотчас пожалел, что заикнулся об этой истории. Но Александр уже мёртвой хваткой вцепился в него, и таинник всё ему выложил: как Ярослав влюбился в мордовскую княжну, а Феодосия возгорелась ревностью да наслала на неё тайных людей Гундаря. Те соперницу княгини умертвили, а сына кормилица спасла.
— Андрей-то о том с младых лет ведал. Теперь чуешь, откуда и все распри ваши?
Александр на мгновение задумался.
— Но я-то тут при чём? — не понял он. — А обсуждать отца с матерью, кто прав да виноват, не хочу и не буду. Мать, коли уж на то пошло, понять можно. У неё двое детей на руках, а муж другую завёл, разлучницу.
— Да это понятно...
— А я с таким же успехом могу и поныне Андрея ненавидеть за то, что он раньше срока свёл матушку в могилу, — посуровел Ярославич. — С отцовской измены и начались те страшные головные боли, что свели её в могилу!
— И всё же я бы съездил, — без особого напора промолвил таинник. — Что ни говори, свадьба бывает раз в жизни. А вы всё же братья, а не враги.
Казалось, свадьбу великого князя справлял весь Владимир. По городу носились разнаряженные тройки с бубенцами. Андрей выкатил на площадь несколько бочек с мёдом и пивом, угощая всех, кто желал поздравить своего благодетеля и защитника. Для приглашённых было выстроено отдельное гульбище, которое украсили зелёными ветками и цветами.
Александр приехал накануне вечером, встретился с братом. Они радостно обнялись, расцеловались, словно и не было никаких ссор прежде.
— Как в Галиче отпраздновали? — спросил новгородец.
— Неделю гуляли, — заулыбался жених. — Даниил Романович и к нам хотел приехать, да к нему послы от папы пожаловали, два ближних кардинала. Рим готов помочь и деньгами, и войском. В нашем положении грех от такой помощи отказываться...
Александр нахмурился.
— Они и ко мне жаловали.
— И что же? — ревниво вопрошал Андрей.
— Уехали несолоно хлебавши. Слишком дорого пособить напрашивались. Требовали, чтоб мы веру поменяли.
— Вера-то у нас одна, а эти мелочи в обрядах... — поморщился владимирский князь.
— Не сметь веру трогать! — вздыбившись, резко перебил старший Ярославич. — Наши прадеды не одну реку крови за неё пролили, чтобы мы с такой лёгкостью от неё отказывались. Я сам полчища этих латинян перебил и ещё столько же на тот свет отправлю, но обряды поменять не дам. Пусть они даже отцом нашим клянутся, которого в свою ересь обманом втянули, пусть Даниила Галицкого в еретики оборотили. А я не дамся! Умру, но не дам Русь в поганое латинство повернуть.
Он умолк и тотчас пожалел о своей вспыльчивости. Всю дорогу Александр уговаривал себя не яриться, не портить хоть и не любимому, но всё ж брату праздник, тихо попотчеваться два дня да, сославшись на дела, уехать.
К себе на венчание он звать брата не собирался, ибо затевать больших торжеств не хотел. Соберёт своих, близких дружинников на пир да там и явит свою ненаглядную. И так всё хорошо по дороге рассудил, что приехал в благостном настроении и подарками мужу-хозяину угодил, и, казалось, так эти два дня и прокатятся как по маслу. Ан не вышло. Ибо Андрей, услышав последние слова, позеленел и еле удержал себя, дабы совсем не разбраниться.
К счастью, прибежал ближний боярин: приехали Борис и Глеб из Ростова, оба сына Василько Константиновича, да хотят подарки лично жениху вручить. Они-то и выручили Александра, который хотел уж поворачивать оглобли. Но Борис, завидев новгородского князя, бросился к нему на шею и заплакал, сквозь слёзы благодаря своего заступника перед Батыем.
Рядом с ними Александр и сидел за пировальным столом, хоть все выталкивали его в посажёные отцы, но он отказался. А после второго дня уехал, несмотря на уговоры остаться. Андрей вышел проститься, но челомкались они холодно, и каждый, скорее всего, с облегчением вздохнул, когда расстались. Старший Ярославич даже перекрестился, но всю обратную дорогу себя поедом ел за то, что с родным братом заладиться не умеет.
«Как ты державу строить начнёшь, коли с родичем договориться не силён, — корил он себя. — Пошто на языке только одни слова: не дам, не позволю, замолчь! Пошто одними суровыми указами живу, а на беседу задушевную терпения и доброты не хватает? Пошто?.. Ими душу не проймёшь, ими только в бою легко управляться. А что мне-то вера наша?.. Чем уж так плоха та, кляну которую? Сам в различиях не силён, а попишки толком объяснить не могут. Мол, вера на то и вера, чтоб не подвергать сомнению. Так-то оно так, а всё же доподлинно знать хочется. Тогда, быть может, с умом бы он всё и решал. И другие без окрика бы убеждались... Отец буйствовал, ни с кем ужиться не мог, неужто и мы все в него, и дети мои такими же вырастут?..»
Он представил себе свой непутёвый род, а яснее всего то, что на этих просторах вместо их, русичей, будут гулять чудь да татарва, и спазмы перехватили горло. Он даже вздыбил коня, остановился, заметив рядом с дорогой утлый родничок во мху. Подошёл, напился, омыл воспалённое лицо, присел рядом на поваленную сосну.
«Вот где страх-то Божий, — пробормотал про себя. — Куда там степнякам! Мы, если сами не переменимся, то никому нас и завоёвывать не надо: друг друга съедим».
Он вернулся в Новгород мрачный, расстроенный и сразу призвал к себе Василия.
— Я ведаю, тебе тяжело, Вася, будет зреть другую на материнском месте. Потому, если ты поныне противишься будущей свадьбе, то мы с Вассой Владимировной, Дмитрием и Андреем станем жить отдельно, в другом доме, а я буду навещать тебя. Ибо как на духу говорю: я и мать твою любил, и к Вассе тянет. Невозможно без неё стало...
— Я видел... — отчуждённо сказал Василий.
— Кого? Вассу?
Василий кивнул.
— И как она тебе? — с затаённой надеждой в голосе спросил Александр.
— Вроде поглянулась, — пожал плечами первенец. — Живите здесь пока, а там видно будет.
— Что ж, и на том спасибо.
Свадьбу сыграли хоть и скромную, но весёлую. Дружинники хвалу пели молодым, а Гавриил Алексин даже сплясал, да так лихо, что все хохотали до упаду, столь искусно он потешничал и выкидывал коленца.
Вася, как нежно звал её Александр, с трудом верила, что всё это происходит с ней наяву. После ужасов, пережитых в родном Каменце при степняках, Вассе вдруг выпало почти несбыточное счастье: быть спасённой героем и стать его женой.
И, жарко обнимая мужа в первую брачную ночь, она, не скрывая слёз, прошептала:
— Мне кажется, в раю живут не счастливее, чем ныне я себя чую, — прошептала она.
— И я счастлив как никогда.
Глава восьмая
БЕГСТВО
Каждый день видеть её сияющие глаза и тихую улыбку было как праздник. Разбирая текущие дела с посадником Ананием и боярами, Александр почти не вслушивался в их рассуждения, сразу соглашаясь со всем, что они предлагали. И торопился домой, чтобы заключить в объятия Вассу и остаться с ней наедине. Раньше с ним такого не приключалось.