Барон резким рывком схватил Всеславу и прижал к себе. Она проснулась, хотела закричать, но, увидев перед собой безумное лицо Корфеля, замерла.

   — А где... — голос её пресёкся.

   — Нас застали врасплох, мы спаслись вчетвером, меня вытащили из реки без сознания...

   — Он... погиб?..

   — Скорее всего.

Всеслава заплакала. Она не горевала по великому магистру, ей было страшно остаться одной, без опоры.

   — И что теперь? — сквозь слёзы проговорила она.

   — Иди ко мне...

И Всеслава покорилась ему. Она очень старалась ему понравиться, и Корфель это почувствовал. Русская Венера и впрямь оказалась хороша.

   — Ты не бросишь меня?..

Он знал все её вопросы наперёд. Но ответов у него пока ещё не было. Устав Ордена запрещал иметь не только наложниц, но даже случайные связи, однако высшие чины им пренебрегали. Волквин был равен самому Зальцу, а кто такой Корфель? Нищий барон из захудалого рода. Если эти деньги останутся у него, он сможет приобрести небольшое поместье, жениться, завести детей. Но не с этой же дрянью.

   — Ты не бросишь меня?..

   — Великий магистр попросил меня о тебе позаботиться. Он велел отвезти тебя, куда ты захочешь, — раздумывая о своём, вымолвил барон.

   — Но мне некуда ехать, — испуганно пролепетала Всеслава. — Я не хочу никуда ехать. Разве я тебе не понравилась?

Корфель задумался. Несколько дней в запасе ещё есть, пока твёрдо не прояснится судьба старого великого магистра и на смену ему не прибудет новый. До сей поры никто не бросит в барона камень, тем более что Всеслава находилась в замке под покровительством Волквина, которого все уважали, и самые ретивые сторонники уставных требований Ордена снисходительно закрывали глаза на эту слабость старого вождя.

   — Хочу быть только твоей, — прижимаясь к нему, прошептала сладкая дева. — Ты меня не прогонишь?

— Пока нет, — обняв её, проговорил барон, и в его холодных голубых глазах проскользнула улыбка.

Ему нравились даже такие, самые малые проявления личной власти.

Батый стоял на крутом берегу широкой реки Воронеж, легко вьющейся меж живописных берегов, прибранных уже первым снежком, с наслаждением вбирая в себя дыхание русских просторов. Ноздри его шумно раздувались, в узких глазках вспыхивал огонь, когда он оглядывал бескрайнюю ширь. Привыкший к унылым степям, внук Темучина теперь жадно вглядывался в густые синие ленты лесов, простирающихся до горизонта, обладателем которых он скоро станет.

Накануне дозорные поймали княжеского истопника, и Батый самолично допросил его, пообещав жизнь, если тот обо всём честно расскажет: велика ли дружина князя, как крепость охраняют, кто из соседей придёт на помощь, чем вооружены дружинники. Истопник всё поведал без утайки, не умолчал даже о красоте младшей княгини Евпраксии, жены княжеского сынка Фёдора, каковая будто бы происходит из знатного царского рода.

Батый слушал пленника с ласковой улыбкой, покачивая в знак согласия с ним головой, но, как только тот доложил обо всём, что знал, хан тотчас приказал его повесить.

— Он мог ведать и про потайные ходы в крепость, и о слабинах обороны, о чём, как я полагаю, скрыл, — заметил Ахмат, едва истопника увели.

Батый спохватился, велел немедля остановить казнь, но опоздал: рязанца уже вздёрнули. Хан рассердился, вышел из юрты, успокаиваясь на холодном ветерке. Ахмат последовал за ним и первым нарушил молчание.

   — Но также важно сохранить здесь местных людей, которые бы извлекали богатства из лесных кладовых и приносили вам. Без них эти леса будут мертвы, — легко угадывая тайные мысли хана и ёжась от злого ветерка, негромко проговорил стоявший рядом Ахмат. — Кто будет добывать пушнину, дичь, орехи? Ваши люди, не знающие ни лесного промысла, ни этих северных мест?.. Уничтожив город, вы единожды очистите его кладовые. Но больше их никто не наполнит. А вот обложив жителей данью, вы сможете собирать её каждый год...

   — Но ты же сам мне втолковывал, что надобно сначала устрашить русичей, сровнять с землёй несколько их княжеств, чтобы другие смиренно покорились, — недоумённо возразил хан, и нотки недовольства послышались в его голосе. Он не любил столь быстро менять свои решения, но больше всего Батый хотел походить на своего деда, один страх перед именем и жестокостью которого приводил в оцепенение целые народы.

   — Они неглупы, эти русские, и уже прослышали, что ты умертвил всех булгар, а потому не захотят и себе подобной участи. Слава твоего деда слишком велика, чтобы о ней здесь не слыхали. Но ты должен следовать своим собственным путём...

Оракул в овчинном кафтане и таком же треухе, с озябшими пальцами, которые он жалким дыханием отогревал у рта, выглядел довольно нелепо и походил на заморённого голодом пленника, потому сын Джучи не поддался гневу, да и слова Ахмата о своём пути заставили его снова задуматься. В чём-то этот глиняный прорицатель прав. Батыю совсем не хотелось, чтобы все называли его вторым Чингисханом или, что ещё хуже, его повторением. Он должен идти своим путём завоеваний. Чтобы все сказали потом: он сохранил жестокость деда, но обладал хитростью барса и коварством гиены.

   — И какую часть дани ты предлагаешь брать от них? — заинтересовался внук Темучина.

   — Они платят своим священникам десятую часть всех богатств. Теперь мы станем их новыми богами, и пусть каждый платит тебе эту десятину!

Батыю понравилось это сравнение.

   — Да, ты, как всегда, прав: я стану их новым Богом, и пусть они столько же платят мне!

Он вернулся в юрту, кликнул двух своих толмачей, повелел им ехать в Рязань и предложить эти условия тамошним князьям.

   — С вами поедет мой оракул Ахмат, — подумав, неожиданно добавил он. — Слушайтесь во всём его!

Выехали через полчаса и к вечеру натолкнулись на первый сторожевой дозор великого рязанского князя Юрия Игоревича, который и проводил их до самого града, стоявшего на высоком берегу Оки неподалёку от устья другой речки, Прони. Из-за густого тумана, окутавшего широкую и ещё не замерзшую Оку, не проглядывались даже крепостные стены, и деревянные купола церквей да резные коньки княжьих теремов, казалось, парили в предзакатных лучах зимнего солнца.

Послов расспросили, разместили в съезжей избе, поутру принесли поесть, напоили травяным отваром. Оба толмача оказались пугливы, к тыквенной каше не прикоснулись, не ведая, из чего её готовят, да боясь, что их отравят, провидец поел в охотку: давно не ел ничего варёного, а от жёсткой вяленой баранины у него болел живот.

Засветать не успело, как гостей провели в терем рязанского князя. Последний принимал их при зажжёной лучине, каковая громко потрескивала, и послы невольно вздрагивали. Ибо помнили, как русичи умертвили гонцов Чжебе и Субэдея, хотя те приехали с дарами и просили лишь одного: не брать под защиту половцев. Ныне же они привезли предложения дерзкие, которые гордым северным славянам наверняка покажутся оскорбительными, как, впрочем, любому народу, и участь их была предрешена. Батый хорошо сие понимал, потому и послал с толмачами Ахмата, дабы тот своей головой распознал цену глупым советам. Ну а если спасётся, то, значит, он не так глуп.

Послы поклонились русскому князю, рядом с которым на меньшем троне сидел его сын, Фёдор Юрьевич.

   — С чем приехали иноземные послы? — без тени улыбки спросил князь. — Мир предлагать или брань?

   — Мы с миром приехали, — кланяясь и выпевая слова, заулыбался Олон, лучше других знавший непростой русский язык.

   — И каков же ваш мир? — с недоверием спросил Юрий Игоревич.

Не ожидая добрых вестей от татарских послов, князь ещё вчера вечером послал гонца к великому князю владимирскому Георгию Всеволодовичу за помощью. Отношения между ними оставались худыми, потому в своей грамоте правитель Рязани просил забыть прошлую вражду и объединиться против общего врага. И сейчас ему нужно было выиграть время до прибытия владимирской дружины.