Георгий закашлялся, закрыв лицо ширинкой, вытер ею слёзы.

   — Прошу простить, меня одолела хворь...

   — Видя ваше состояние, я не хочу более утруждать вас, ваша светлость, своей беседой. — Монах поклонился, намереваясь покинуть покои князя, но тот сделал нетерпеливый жест, призывая Юлиана остаться.

   — Я хочу, чтобы венгерский король правильно меня понял, — взволнованно заговорил Георгий. — Мы просим не помощи, а ищем заединщиков в ратном деле. Княжества, соединённые одной верой, должны держаться сообща. Поодиночке степняки легко нас уничтожат, вместе же мы великая сила. Я хочу зазвать всех наших южных и северных князей со своими дружинами, мы соберём огромную рать и встанем, как скала, на их пути...

Георгий заморгал, смахнул платком болезную слезу. Юлиан молчал. Он знал, что венгерский король никакую дружину на подмогу владимирскому князю не пошлёт и бесполезно его даже уговаривать, хотя в словах русского властителя крылась несомненная истина. Оттого Всеволодович и беспокоился больше обычного.

   — Мы сами то и дело ссоримся, драчливы, как дети, мелкие обиды застят глаза, самолюбие своё ставим выше всего, готовы родного брата удавить за поперечное слово... — Князь тяжело вздохнул. — И я таков был, и себе осуждение сие выношу, сам каюсь в грехах этих, но более не хочу их совершать, ибо вижу, что сила вражья зажата в одной властной руке. Таковую и мы создать обязаны! Вы понимаете меня, святой отец?..

   — Я понимаю вас, ваша милость, и мне ведомы волнения ваши, а потому даю слово, что постараюсь вразумить правителя своего, и пусть Господь нам в том поможет.

Юлиан поклонился князю и, попрощавшись, ушёл. Вернувшись ко двору короля Белы, только что принявшего королевскую корону из рук своего отца Андрея, он искренне попытался заронить тревогу в сердце молодого самодержца, рассказывая о диких монголах, не знающих пощады и готовящихся завоевать не только Русь, но и Венгрию, однако властитель и слушать о том не захотел. Посылать свою дружину на выручку далёкому северному князю Георгию, обескровить себя — это ли не глупость, когда другой русский князёк Даниил Романович со злобой дышит в спину новому королю, отняв у его младшего брата Андрея Галич, отданный ему ещё Мстиславом Удалым. Теперь он обязан защищать брата, как это делал в своё время отец. И как тут без дружины? И что значат наравне с этим страхи, разносимые впечатлительным монахом? Русичи сами — дикое племя, они постоянно с кем-то воюют, у них много княжеств, где каждый правитель содержит свою дружину, вот пусть и объединяются.

Король ел сладкую янтарную грушу, и сок стекал по подбородку, капая на его красный бархатный камзол, но Бела даже не замечал этого, разглагольствуя о русичах и с улыбкой поглядывая на черноглазых мадьярок-вышивалыциц, чьи смуглые ловкие руки легко взлетали над большим гобеленом в парадном зале королевского дворца, а тёмно-вишнёвые взоры успевали постреливать в сторону молодого короля.

— А коли к нам эти глупые монголы вздумают сунуться, мы и без русских князей им отпор сыскать сумеем! — самоуверенно заявил Бела. — Сами управимся, святой отец, не сомневайтесь.

Он доел грушу, вытер платком красный чувственный рот и уже откровенно стал разглядывать молоденьких мастериц, не скрывая к ним своего мужского интереса. Они мгновенно зашушукались, послышался взрыв смеха, и Бела лихо подкрутил чёрный ус, кокетливо топнув ногой в новом сафьяном сапожке. Ещё через минуту, шумно вздохнув, он отправился верхом на прогулку, напрочь забыв, о чём толковал с монахом.

«Не понял меня его величество, я не сумел ему толком объяснить грядущую опасность! — с огорчением подумал про себя Юлиан. — Господи, вразуми его, просвети, отведи беду от всех нас!»

Монах трижды жарко перекрестился, зашептав про себя слова молитвы во спасение короля.

Барон Корфель с тремя крестоносцами добрались до Риги глухой ночью. Пришлось потратить полчаса, чтоб разбудить дозорных, слуг, приказать им согреть воды для мытья и принести поесть. Всю дорогу он раздумывал о судьбе великого магистра, которого бросил в отчаянную минуту, не попытавшись даже защитить. Он не привык праздновать труса. В самых сложных испытаниях он ввязывался в бой, и его бесстрашие спасало отчаянное положение. Но тут его разум мгновенно оценил блестящий тактический ход противника, который, подобно льву, напал на спящую лань. И спасти дружину, охваченную паникой, он не мог. Закланной же овцой становиться не хотелось. Не выходил из головы и дорожный сундучок, о каковом признался ему Волквин. Всё это и подтолкнуло решение.

Сонный слуга принёс глиняный горшок с чуть тёплой гречневой кашей, чашу с молоком и ломоть ржаного хлеба. Корфель наскоро поел и поднялся в комнаты магистра, который занимал всё правое крыло замка.

По дороге его ещё мучил стыд за своё позорное бегство. Бедный отец барона, снарядивший на последние деньги сына в поход, завещал лишь одно: «Оплачу и смерть твою, как тяжела она для меня ни будет, прошу только одно: умри героем!» Старик хотел иметь в роду великого рыцаря, которому все бы поклонялись, он даже заранее заказал его портрет с мечом и в латах. Но романтический дух быстро выветрился из сознания Иоганна Корфеля. Умирать во имя святой христианской идеи, как предписывал орденский устав, рыцарь не хотел. Он устал воевать, но ему не хватало смелости выйти из Христова братства. Да и куда идти? Старики-родители были ещё живы, но на их Шее сидели ещё две младших сестры и брат, а сам он ничего иного не умел, как держать меч в руках да по трое суток скакать в седле. Может быть, оттого его и грызла злость.

Дрова в камине давно прогорели, но красные угли ещё вспыхивали от тяги в трубе. Барон прошёл в кабинет, нашёл сундучок, легко открыл нехитрый запор и откинул крышку. Он был почти доверху наполнен золотыми монетами. Корфель погладил их руками. Магистр заметно поглупел на старости, и его идея облагодетельствовать мерзкую русскую шлюху лишнее тому подтверждение. Однако совсем ни к чему, чтобы это богатство перешло в собственность Ордена. Новый магистр, который придёт на смену Волквину, если последнего уже нет в живых, весьма порадуется бережливости епископа. Но как узнать: жив ли Волквин? О себе с крестоносцами, каковые прибыли с ним, барон договорился, что они якобы выловили его в реке. После удара он потерял сознание, и течением Корфеля отнесло на безопасное расстояние. Трое же воинов чудом спаслись из вражеских силков в лесу. Всему виной дозор, который не подал вовремя сигнала, и неприятель воспользовался тем, что застал их врасплох. Так растолковал дружинникам барон, и беглецы с ним согласились.

Великим магистром ему не быть. Ливонский рыцари находились под покровительством другого, более могущественного ордена святой Марии Иерусалимской, более известного как Тевтонский. Сам папа римский побаивался его великого магистра Германа Зальца, а Корфель никогда не входил в число любимчиков последнего, и скорее всего Зальц пришлёт им в пастыри одного из своих друзей. И придётся снова приспосабливаться, угождать, завоёвывать доверие. А может быть, и подать в отставку, если магистру не понравятся его сбивчивые объяснения о чудесном спасении.

Русские же могут и не убить Волквина, хотя магистр никогда не согласится стать пленником. Для него честь дороже жизни. Корфель усмехнулся. И потому навряд ли он вернётся со щитом.

Барон оттащил сундучок Волквина в свою комнату, спрятал в шкаф, где висели его одежды. Если русичей тронут старческие седины и великий магистр всё же останется в живых, то Корфель скажет, что взял деньги на хранение, чтобы никто не прибрал их. Ведь епископ сам попросил позаботиться об этой русской девке. Вот ещё одна забота.

Барон вернулся в покои Волквина, приоткрыл тяжёлую дубовую дверь и бесшумно вошёл в спальню. Тут было жарко натоплено, и Всеслава в тонкой ночной рубашке спала поверх одеяла. Её девичья грудь с большими розовыми сосками притягивала жадный взгляд Корфеля. Несколько мгновений он молча смотрел на неё, потом стал раздеваться. Возбуждение охватило его. Обнажившись, барон прилёг рядом, погладил выпуклый живот наложницы. Та тихо вздохнула во сне. За то время, что магистр приютил эту глупую дочь русского крестьянина, она заметно раздобрела, её бедра округлились, кожа стала белой и гладкой. Вряд ли Волквин часто орошал эту рыжую розу, расцветающую меж тугих бёдер.